Когда наконец добрался до окна тети Клавиной квартиры, не только куртка и штаны, но и все мое лицо было в красной кирпичной ныли. Я ступил на карниз. Форточка была открыта, а проникнуть в нее такому мальчишке, как я, было только «делом техники».
Я открыл изнутри дверь. Племянник тети Клавы уже нетерпеливо переминался перед ней: наверное, подглядывал, когда я лез по стене. Он был хороший парень, не стал смеяться над моим потешным видом, просто сунул в руки мои вещи:
— Держи! — и быстро прошел в коридор.
— А тебе бы ни за что не пролезть в форточку! — не выдержал я.
— Конечно, — согласился племянник тети Клавы. — Я вон какой здоровый, а ты одни кости… Ну, бывай! — Дверь захлопнулась.
Когда я поднимался к себе на четвертый этаж, то вспомнил, что не знаю, как его зовут. «Ну ничего, — решил я. — Еще не раз встретимся!»
И, гордый тем, что не струсил и добрался по мокрой стене до окна тети Клавы, я, напевая, поднимался по лестнице.
10
Осень выдалась хорошая. Без холодов. Иногда только шел то дождь, то мокрый снег. Говорили, что и зима будет теплая. Мы горевали, что на Новый год нельзя будет поиграть в снежки, покататься на лыжах.
И вдруг в конце декабря завыли бураны и ударили сильные морозы. Выйдешь на улицу, так уши и нос начинает щипать, что только держись. Отец наконец собрался утеплить пашу дверь на лестничную площадку, но выяснилось, что у него нет войлока, чтобы обить края.
— Сходи-ка к дяде Ахмету. Он человек запасливый, у него и войлок найдется, — сказал мне отец.
Я с радостью побежал, потому что любил бывать у дяди Ахмета. Он жил в старом доме, в самом центре города, около сада Эрмитаж.
Мы с Наилем тоже когда-то жили в этом доме, играли в саду, который нам тогда казался огромным лесом. На углу была колонка, и из нее всегда текла вода. Летом наливалась огромная лужа, зимой она замерзала и превращалась в отличный каток.
У меня там было много хороших друзей, с которыми вместе учился. Когда мы переезжали на улицу Декабристов, я ни за что не хотел переходить в новую школу, даже плакал. Но родители, конечно, не согласились: кто будет меня провожать каждый день в такую даль?
Уже четыре года мы живем на улице Декабристов, но когда у меня появляется свободное время, я сразу убегаю к своим старым друзьям. Мы забираемся в самую гущу парка и до темноты играем в партизан. С каждым разом я застаю все меньше и меньше знакомых ребят. Многие получили новые квартиры и разъехались по разным концам города, некоторые уехали с родителями на стройки в Сибирь или на Дальний Восток. Места, где мы когда-то играли, тоже изменились. Двухэтажный дом на углу парка разобрали, колонки не стало: теперь вода в квартирах, часть двора засадили деревьями — будут расширять парк. Но все равно я люблю там бывать. Если не встречаю никого из прежних ребят, захожу в будку дяди Ахмета.
Дядя Ахмет — сапожник и, пока не наступают холода, работает в своей маленькой будке. В будке у него всегда очень чисто, на полках стоят блестящие, как новые, ботинки, которые дядя Ахмет починил. На низком столике, за которым он работает, баночки с гвоздями, большие и маленькие молотки, клещи, короткий нож с очень острым лезвием.
В баночке из-под сметаны всегда несколько веточек цветов. Их ставит на столик к дяде Ахмету его жена. Она работает садовником в парке, ухаживает там за цветами, деревьями, подметает дорожки. Они с дядей Ахметом очень не любят тех, кто рвет большие букеты. «Для красоты достаточно одной-двух веточек», — говорит дядя Ахмет.
Стены в будке заклеены картинами, вырезанными из журнала «Огонек». Все они о войне: девушки в солдатских гимнастерках и с автоматами, идет в атаку танк, вернувшийся с войны солдат обнимает жену и детей. А в самой середине картина про Василия Теркина, который что-то рассказывает своим фронтовым товарищам.
Сам дядя Ахмет на фронте не был, в армии не служил, потому что в детстве он решил прокатиться зайцем и попал под трамвай. Ему отрезало обе ноги чуть ниже колен.
Дядя Ахмет очень переживает, что не попал на фронт. Я всегда его жалел, а, когда был маленький, однажды сказал ему:
— Дядя Ахмет, тебе надо было на танке воевать!
Он погладил меня своей шершавой рукой и улыбнулся.
— Эх, дурачок, дурачок. Для танка тоже ноги нужны, — сказал он и отвернулся.
Потом взял меня за плечи, прижал к себе и тихо попросил:
— Ты, сынок, никогда не цепляйся сзади за трамвай или троллейбус… Купи билет и нормально поезжай. Вот я прокатился зайцем и погубил ноги. А если бы не это, я бы тоже был на войне, защищал бы дорогую Родину, получил бы много орденов и медалей…
Но когда дядя Ахмет не переживал, что не попал на фронт, он был очень веселым. Он всегда звал нас поиграть в футбол около своей будки.
— Это для меня удовольствие смотреть, как вы гоняете мяч, — говорил он.
Когда мы, наигравшись, усталые, потные, садились отдохнуть возле его будки, дядя Ахмет рассказывал нам сказки. Мы любили их слушать, потому что они были не из книг: дядя Ахмет сам их придумывал.
Мы сидим и смотрим на него во все глаза, а он не торопится. Берет длинную нитку и начинает не спеша ее смолить. Мы ждем. Наконец наше терпение лопается. Мы начинаем слезно просить:
— Дядя Ахмет! Расскажите сказку.
— Хватит смолить, нитка уже готова!
— Скоро вечер, и нам надо домой…
Но дядя Ахмет не откладывает работу, улыбается:
— Никогда не торопись, если в светильнике есть масло, а для слова удобный случай…
И вдруг, когда мы совсем не ждем, начинает:
— Жил-был мужик. Не молодой, не старый, не слабый, но и не очень сильный. Обыкновенный…
Не так давно я догадался, зачем дядя Ахмет сочинял для нас, малышей, сказки, и сказал ему об этом. Он рассмеялся, притянул меня поближе к себе.
— Ты теперь большой, подумай сам. Разве мог я иначе вдолбить в ваши глупенькие головы хоть одну разумную мысль?
Хитрый дядя Ахмет и веселый. С ним всегда интересно. Поэтому, когда меня посылают к нему, я не заставляю себя упрашивать.
Так было и в этот раз: через минуту я стоял перед мамой одетый.
Отсчитав мне мелочь на трамвай, мама сказала:
— Я знаю, ты любишь засиживаться у дяди Ахмета… Прошу тебя вернуться поскорей, одна йога здесь, другая — там!
Если послушать маму, то одна моя нога должна была бы стоять на улице Декабристов, а другая — в саду Эрмитаж. Я легко представляю себе такое.
Стоишь, как Гулливер, и смотришь на город. Под ногами пробегают трамваи, троллейбусы, автобусы. Как спичечные коробки, видны наша школа, дом, где я живу. А наш класс я мог бы уместить на одной ладони!
Мне было весело фантазировать, я всю дорогу смеялся про себя и даже в дом дяди Ахмета вошел сияющий.
— Твое лицо, сынок, говорит о том, что ты пришел с хорошими вестями. Даже в доме посветлело с твоим появлением… Садись, расскажи, — встретила меня жена дяди Ахмета.
Начались расспросы. Я подробно рассказал о здоровье отца и матери, об их делах на работе. О своей учебе я не стал особо распространяться: обманывать я не умею, а говорить правду как-то не очень приятно.
Выручил дядя Ахмет. Он спросил, не встречал ли я их сына Хамита, который с недавнего времени работает участковым уполномоченным в нашем районе.
Дядю Хамита я знаю с детства. Он уже был девятиклассником, когда я только пошел в школу. Но все равно мы дружили. Для всех малышей нашего двора он вырезал из дерева смешные игрушки, разных чертей, леших. Особенно хорошие фигурки получались у него из корней деревьев, которые мы для него собирали в парке.
Но с тех пор как мы переехали в новый дом, я дядю Хамита не встречал. Я знал, что после университета он пошел работать в милицию, что он уже лейтенант и что ему нравится его работа.
