Я закурил.

Вернувшись из Италии, я поймал себя на странном ощущении: я люблю свою страну. Свою бессмысленную и вечно грязную страну. Мне грубили в транспорте, мне нагло по сотому разу врали по телевизору… никуда не делась ни грязь, ни бессмысленность… а я продолжал ее любить.

Мне было жалко ее, как жалеют больного ребенка. У других родителей дети здоровы и опрятно одеты, а мне достался визгливый психопат, пораженный самыми дурнопахнущими на свете недугами. Повод ли это махнуть на него рукой?

Сто миллионов моих соотечественников живут, словно животные. Понятия не имея, куда грядут. Они живут хуже, чем животные… но это не их вина, это их беда… виноват же в этой беде я… я ведь тоже приложил руку к тому, чтобы эти люди понятия не имели о том, что где-то существует другая жизнь.

Через три дня мне надоело в Лоретто. Я сходил на побережье, где лежал курортный городок Порто-Риконатти, и искупался в Средиземном море.

Море было так себе. По внешнему виду оно почти не отличалось от знакомого Финского залива. Только в Финском заливе мелко и нужно долго брести, прежде чем вода скроет тебя хотя бы по пояс, а здесь глубина начиналась почти сразу.

Со мной попросился сходить православный паренек, тоже приглашенный на конгресс в качестве гостя. Парень был молодой: лет двадцать. Внешне он был очень похож на православного: прямая осанка, рубашка застегнута на все пуговицы, голубые глаза, окающая речь. Даже волосы у него были подстрижены кружком, как на дореволюционных дагерротипах.

Днем я подолгу сидел на центральной площади и рассматривал происходящее. Там, на площади, бродили двое лореттанских нищих. Оба они были одеты куда приличнее меня.

Кроме них на площади иногда появлялся уличный художник. По утрам он брал какую-нибудь открытку и минут за двадцать перерисовывал ее на асфальт. Потом писал рядом «Пожертвуйте художнику на краски», ставил коробочку для денег и уходил отдыхать, а когда приходил, коробочка была уже полна.

Еще в Москве, пока я ночевал в семинарии, один студент попросил меня купить ему в Италии колорадку. Это такой белый галстучек, который священники должны носить в вороте рубашки. В России колорадку не купишь. А носить ее положено постоянно.

Вспомнив о просьбе, я нашел в Лоретто магазин, торгующий товарами для священников. Как-то вечером зашел туда с грузином Зазой и порассматривал ассортимент.

В витринах были выставлены священнические облачения, чаши и сосуды для таинств, маленькие статуи и множество разновидностей свечей. В дальнем углу висела небольшая картина «Тайная вечеря».

Я показал на картину пальцем:

— Обрати внимание, Заза. Вот что значит поточное производство. Люди берутся лепить товары для церкви, сами ничего в этом не понимая. Ты видишь? За столом сидят двенадцать апостолов, и у всех над головами нарисованы нимбы.

— И чего?

— Ты не понимаешь? Один из двенадцати — это Иуда. Он предал Спасителя, и у него не может быть нимба. Но художник этого, похоже, не знал.

Когда ты находишься в стране, где никто не понимает твоего языка, то невольно начинаешь хамить. Вслух говорить такие вещи, которые никогда бы не произнес у себя дома. А чего? Даже если ты в глаза назовешь окружающих ослами, они не перестанут улыбаться.

Я разошелся настолько, что вроде бы даже упомянул о «чертовых безграмотных итальяшках». А оказалось, что стоящий за прилавком продавец неплохо говорил по-русски. Это было странно, но это было так.

У продавца были очки и лысина. Он был пожилой и очень серьезный. Он улыбнулся и почти без акцента произнес:

— Что ты ищешь Иуду на картинке? Ищи Иуду внутри себя, ведь сегодня предаешь Спасителя ты, а не он.

Читая в журналах о головокружительных приключениях, не завидуйте тем, с кем эти приключения творятся. Путешественники никогда не поражаются тому, что видят.

Уезжая из дому, новое ты способен воспринимать первые три дня. От силы — неделю. Потом тебе становится все равно.

Конгресс закончился тем, что делегатов отвезли в чистое итальянское поле и устроили для них танцы. Танцевать предлагалось под открытым небом, а в качестве музыки имелся ансамбль аккордеонистов. Никогда не участвовал в более странных parties.

Утром всех загрузили в автобусы и из Лоретто повезли в Рим. Уезжали мы рано. В автобусе я заснул. Потом, около полудня, проснулся и долго смотрел в окно. Потом достал бревиарий, прочел все, что положено читать днем, и опять задремал.

Италия напоминала Грузию. Извилистые горные серпантины. Ухоженные винограднички на зеленых холмах. Вся страна была очень маленькая и очень старинная, а там, где она кончалась, сразу же начиналось теплое море.

В кресле рядом со мной сидел кадыкастый тощий хорват. Во время какой-то из югославских войн у парня вырезали всю семью. Иногда он доставал из рюкзака бутылку виноградной водки граппа и делал большой глоток. Предлагал выпить и мне.

Обед для делегатов был приготовлен в Ассизи. Городке, где родился святой Франциск Ассизский. Наверное, самый известный святой моей церкви. В ресторанчике подавали вино, на этикетках которого был изображен тот же пейзаж, что виднелся за окном.

После обеда я закурил и попробовал вскарабкаться на холмы, на которых стоял сам город. Взбираться было сложно. Впереди меня в том же направлении карабкалась группа монахов-францисканцев в средневековых плащах, подпоясанных белыми веревками. Среди монахов было несколько негров.

Вдоль тропинки росли пыльные деревья. Присмотревшись, я удивился: это были оливы. Они росли здесь прямо на улице, как в моем городе растут тополя.

В Рим мой автобус въехал совсем ночью, и в Риме я пробыл почти сутки. Следующий день был воскресеньем, и с утра в ватиканском соборе Святого Петра для нашей группы служили мессу.

После мессы я по-честному осмотрел римские достопримечательности: фонтан Треви, руины Форума, что-то такое, что было построено Муссолини… Главным ощущением все равно была усталость.

В одном месте рабочие телефонной компании раскопали тротуар и пытались запихнуть в яму свои кабели. Проходя мимо, я заглянул в раскоп. Из рыжей римской почвы торчали странные старинные мраморные углы. Рим — такой город, что, собираясь прокладывать телефонный кабель (о строительстве метро я уж и не говорю), будь готов к тому, что с первым же взмахом лопаты опровергнешь сразу несколько археологических теорий.

Еще день спустя я улетал домой. В компании все того же священника и все той же молчаливой москвички. Мы стояли в зале ожидания римского аэропорта и ждали, когда объявят регистрацию на рейс до Москвы.

В этот момент ко мне подлетела кудрявая итальянская тетка:

— Русский?

— Да. А с какой целью интересуетесь?

— Хорошо, что я успела. Я из Фонда (дальше следовало название фонда по-итальянски). Отвезешь своему священнику вот это.

Она протянула мне здоровенную сумку. Та была битком набита молитвенными четками. Тысячи тысяч четок, состоящих из небольших, нанизанных на шнур бусинок. У католиков такие четки называются «розарий».

Я сказал «хорошо» и отвез сумку священнику. Почти год потом все прихожане моей петербургской церкви молились на этих четках. Возможно, кто-то молится и до сих пор.

Это положительная сторона, а отрицательная состояла в том, что когда таможенники просвечивали сумку своими аппаратами и видели, что она набита шариками, то единственное, что приходило им в голову: пластиковая взрывчатка, нашпигованная мелкой дробью. В результате священник и москвичка проходили досмотр за минуту, а я — не меньше чем за полтора часа.

Отдав мне сумку, итальянка расслабилась, закурила, пожелала мне счастливого пути и даже успела спросить, как мне понравилась Италия?

Я столько раз отвечал на этот вопрос, что заучил ответ наизусть:

— Италия мне очень понравилась. Я впервые попал в нормальную католическую страну. Мне нравится то, что у вас так много церквей, и то, что все эти церкви полны народа. Мне на самом деле очень важно знать, что в мире есть такая страна, как ваша.