Тетка скривилась:

— Ты серьезно?

— Разумеется.

— Брось! Ну, что Италия?.. Вот Россия!..

— А что Россия?

— Россия — это да! Мне кажется, что у вас все не так.

— У нас и есть все не так.

— Я не об этом…

Она долго говорила мне о том, что обновление должно прийти с Востока. О великой православной духовности — особой… очень искренней. О том, что на Западе люди верят: русским удалось сохранить что-то такое, что давно утеряно у них и в чем все мы очень нуждаемся.

Господи, думал я, как же все-таки хорошо там, где нас нет!

У водителя, который подвозил меня из хабаровского аэропорта, были бегающие глаза. Всю дорогу он бубнил что-то о головорезах из комсомольской мафии, приставленных к горлу ножах, за копейки зарезанных таксистах. Денег за пятнадцатиминутную поездку он попросил столько, будто доехал непосредственно до Петербурга.

При выезде из аэропорта стоял огромный стенд с лицом первооткрывателя местных земель Ерофея Хабарова. Из аэропорта водитель отвез меня к железнодорожному вокзалу. Перед вокзалом стоял памятник Хабарову.

Здание вокзала было обшарпанным, разваливающимся, упрятанным в строительные леса.

Все вокзалы моей страны пахнут одинаково: смесью хлорки, лука из пирожков и рвоты. Мимо очереди в кассу бродили дети с характерными отеками на лице: дети нюхали клей «Момент».

Я не собирался задерживаться в Хабаровске надолго. Я хотел купить билет на ближайший поезд и уехать отсюда.

В очереди передо мной стоял паренек, который ел… даже не знаю, что это было. Но пахло оно омерзительно. Доев, паренек громогласно рыгнул и начал, громко цокая языком, чистить зубы.

Кассирше нравилось отказывать людям. Ни один клиент не отошел от ее окошка, получив то, что хотел получить. Я тоже не отошел. Я хотел уехать прямо сегодня, но кассирша сказала, что билеты есть только на завтрашнее утро.

Я не спорил. Достав из кармана деньги, я заплатил за билет на поезд, уходящий завтра с утра.

Ночь я провел в вокзальной «Комнате отдыха». За $4 мне была выделена койка в восьмиместной комнате. Правда, помимо меня в «Комнате» ночевал всего один человек.

Кровати стояли впритык. В углу имелся шкаф без дверей. Дизайн помещения не менялся со сталинских времен. На дверях туалета были не буквы «М» и «Ж», а силуэты мужчины в допотопной шляпе и женщины с высокой прической.

На окне комнаты висели выцветшие занавески. Стекла были покрыты слоем льда толщиной в ладонь. Чтобы не дуло в щели, на подоконнике лежало несколько старых, местами прожженных матрасов.

Что творится снаружи видно не было. Зато были слышны вечные звуки вокзалов: эхо от радиоголосов, крики женщин, лязг колес на стыках рельсов.

Время в Хабаровске отличается от московского на семь часов. Спать я лег в восемь вечера, а проснулся в три ночи. Чтобы никого не будить, тихо сидел в коридоре. Пил кофе. Молчал.

В шесть утра я рассчитался за ночлег и вышел в здание вокзала. Вокзал в Хабаровске ничем не отличался от сотен остальных русских вокзалов: сумасшедшие с натянутыми на руки носками, косматые старухи, воры с металлическими зубами, черные от пьянства и грязи проститутки.

Прислонив костыли к стене, на бетонном полу спали бездомные. Милиционеры с дубинками кокетничали с визгливыми вокзальными девицами. На корточках сидели темнокожие нерусские люди.

По длинному бетонному туннелю я прошел на перрон. Вернее, никакого перрона не было. Просто ровное место между торчащими из земли рельсами.

В туннеле было грязно и темно. Указатели лаконично сообщали: справа запад, слева — восток. На обледенелой заплеванной стене в одном месте было приклеено распечатанное на компьютере объявление: за $45 предлагали на десять дней съездить в Китай.

Еще не рассвело. Голос в динамиках уже объявил посадку на «Экспресс номер 1», но сам поезд пока не подошел. Я стоял и ждал. Холодно было так, что я старался не делать лишних движений. Боялся, как Терминатор-2, развалиться на мелкие ледяные кусочки.

Потом поезд подошел. Вагоны были покрашены в цвета российского флага. В моем билете указывалось, что ехать мне предстоит в 15-м вагоне. Прицеплен он был сразу за 9-м.

Проводница в очках спросила:

— Ко мне?

Посмотрела билет и еще спросила:

— А докуда?

Холод не дал мне подробно рассказать ей, докуда я еду.

— Погоди. Не влезай еще. Сейчас хунхузы выгрузятся.

— Кто?

— Полвагона китайцев. Сейчас вылезут.

Китайцы были опухшие со сна. Одеты они были не по сезону: в легонькие пальтушки. Перед собой они несли огромные баулы. За китайцами наружу выскочили и просто пассажиры. Они купили себе пива в двухлитровых бутылках и заскочили обратно.

Я тоже зашел. В вагоне было тепло.

Транссибирская магистраль Владивосток-Москва внесена в «Книгу рекордов Гиннеса» как самый протяженный беспересадочный железнодорожный маршрут на планете.

Расстояние в десять с лишним тысяч километров поезд номер 1 преодолевает за семь дней, двадцать часов и двадцать пять минут.

Первые несколько часов езды в Транссибирском экспрессе я проспал. Вы даже не представляете, как это приятно: после двух недель болтания по самым грязным дырам Северо-Восточной Азии спать в Транссибирском экспрессе.

Теперь весь смысл заключался в том, чтобы ехать. Спать, просыпаться, есть, смотреть в окно и (как только захочется) опять засыпать. Ничего не решать. Все уже решено в тот момент, когда ты заплатил за билет.

Соседями по купе были монголоидный мужчина в тренировочных штанах и русская бабушка. Весь день соседи обсуждали разницу в ценах на продукты в различных регионах, Путина, размер пенсий, то, почему западные страны живут хорошо, а мы плохо, и ругали москвичей. Обычные вагонные разговорчики.

Один раз бабушка рассказала, что еще в 1953-м ровно на этом перегоне поезд, в котором она ехала, сошел с рельсов. Прежде чем пути починили, весь состав двое суток простоял прямо посреди сопок и снега.

Первую половину дня пассажиры спят. Вторую половину — тоже спят. В окна светит солнце. Чтобы никому не мешать, я сидел в коридоре на откидном стульчике и через окно смотрел на Дальний Восток.

Сопки. Крошечные поселки. Дети в огромных меховых шапках катаются на коньках по замерзшей луже. Снова сопки. Огромные заснеженные пространства. Вдалеке, на фоне сопок, кто-то едет на мотоцикле с коляской.

Принято считать, что символ Родины — березка. Но там, где я живу, березы почти не растут. В самом Петербурге растут в основном тополя, а в пригородах — сосны.

Березы же я встречаю как раз в местах, которые мне совсем не нравятся. Которые никак не являются моей родиной. Например, очень много берез растет вдоль русско-китайской границы.

Мимо откидного стульчика, на котором я сидел, прошлепала очень самостоятельная рыжая девочка. Годик… может быть, четырнадцать месяцев. Из одежды — только колготки и маечка. На шее — православный крестик.

Девочка дошлепала до меня, пальчиком потрогала мое лицо и двинулась дальше.

Родители девочки, очень приличная молодая пара, сидели в соседнем купе. Ехать им предстояло всего несколько часов. Пока что, втиснув между полками деревянный ящик (вместо стола), они с попутчиками-экологами пили водку.

До меня доносились обрывки их беседы:

— Мы — экологи. А вы? Отличная у вас девочка! Давайте выпьем?

— Давайте.

— Вот сейчас мы здесь едем. А в прошлом году по этим самым рельсам ехал спецпоезд Ким Чен Ира. Я, между прочим, его видел.

— Неужели? Самого Ким Чен Ира?

— Ага! Я на вокзале стоял. А этот чудак из вагона вышел рукой помахать. С ним два секьюрити. Один справа, второй слева, а по центру-то — я! Понимаешь? Был бы гранатомет, я мог бы его грохнуть, и хрен бы меня поймали!