Отвернув пробку, он понюхал содержимое. Это было сладкое вино для готовки, но он выпил его как лимонад.

Разыскивая на кухне алкоголь, Грэхем Хорикс подмечал и другие вещи. Например, тут имелись ножи. Некоторые очень острые. В нижнем ящике была даже маленькая пила из нержавеющей стали. Грэхем Хорикс одобрил такую предусмотрительность: очень простое решение проблемы в подвале.

– Habeas corpus[7], – сказал он вслух. – Или habeas delicti[8]. В общем, то ли одно, то ли другое. Нет тела, нет и преступления. Ergo. Quod erat demonstrandum[9].

Достав из кармана куртки пистолет, он положил его на кухонный стол. Вокруг расположил – как спицы колеса вокруг ступицы – ножи.

– Ну, не будем откладывать в долгий ящик, – сказал он тоном, который приберегал для ничего не смыслящих в финансах мальчиковых групп, когда уговаривал их подписать с ним контракт и обрести славу, но не заработанные деньги.

Три кухонных ножа он заткнул себе за пояс, пилу положил в карман куртки и с пистолетом в руке стал спускаться по лестнице в подвал. Там зажег свет, моргая, посмотрел на винные бутылки (каждая лежит на боку в отведенной ей ячейке, каждая покрыта тонким слоем пыли) и через несколько шагов оказался перед железной дверью в ледник.

– Так, – крикнул он. – Думаю, вы будете рады услышать, что я не собираюсь причинять вам вред. Сейчас я вас обеих выпущу. Ошибочка вышла, но сейчас все уладилось. Я на вас зла не держу. Нет смысла рыдать над пролитым молоком. Встаньте у дальней стены. Примите ту же позу, что и в прошлый раз. И без глупостей.

Отодвигая засовы, он подумал, как хорошо, что для людей с пистолетами придумали сколько клише. От этого Грэхем Хорикс чувствовал свою сопричастность великому братству: бок о бок с ним стояли Богарт и Кэгни, и все те, кто орет друг на друга в сериале «Копы».

Включив свет, он потянул на себя дверь. У дальней стены спиной к нему стояла мама Рози. Когда он переступил порог, она задрала юбку и повиляла перед ним на удивление костлявым загорелым задом.

У Грэхема Хорикса отвисла челюсть. В этот момент Рози с силой ударила ему по запястью куском ржавой цепи, выбив из руки пистолет, который отлетел к стене.

С пылом и меткостью женщины много моложе ее лет мама Рози ударила Грэхема Хорикса носком туфли в пах, а когда он, согнувшись пополам, схватился за ушибленное место и стал издавать звуки такой высоты, какую слышат только собаки и летучие мыши, Рози с мамой выбежали из ледника. Навалившись на дверь, они закрыли ее, и Рози задвинула один засов. Они обнялись.

Они все еще были в винном погребе, когда вдруг все лампы погасли.

– Просто пробки выбило, – сказала, успокаивая маму, Рози. Сама она в этом сомневалась, но иного объяснения не видела.

– Надо запереть дверь на оба засова, – сказала ее мама и вдруг охнула, ударившись о что-то мизинцем на ноге, и выругалась.

– Это надо было делать при свете. Но, с другой стороны, – продолжала Рози, – он тоже в темноте ничего не видит. Держи меня за руку. Кажется, лестница вон там.

Когда погас свет, Грэхем Хорикс стоял на четвереньках на бетонном полу ледника. Что-то горячее стекало у него по ноге. На неприятное краткое мгновение он решил, что обмочился, а потом сообразил, что один из ножей, которые он заткнул себе за пояс, глубоко вонзился ему в бедро.

Решив не шевелиться, он опустился на пол. Как же разумно он поступил, так напившись: практически анестезия. А потом подумал, что надо бы поспать.

Но в леднике он был не один. Там бродило что-то еще. Точнее, не что-то, а кто-то, и двигался он на четырех лапах.

– Вставай, – зарычал кто-то.

– Не могу. Я ранен. Хочу в кровать.

– Ах ты, жалкая мелкая тварь. Ты разрушаешь все, к чему бы ни прикоснулся. Вставай сейчас же!

– Рад бы, но не могу, – разумным тоном пьяного возразил Грэхем Хорикс. – Просто полежу немного на полу. Да и вообще она наложила на дверь засов. Я слышал.

Тут он услышал слабое царапанье по ту сторону двери, словно засов медленно отодвигался.

– Дверь открыта. Слушай меня. Если ты останешься здесь, то умрешь. – Нетерпеливый шорох, взмах хвостом, приглушенный горловой рев. – Дай мне твою руку, поклянись в верности. Пригласи меня в себя.

– Не поним…

– Дай мне руку, иначе истечешь кровью.

В темном леднике для мяса Грэхем Хорикс протянул руку. Кто-то – что-то – взял ее, утешительно сжал.

– Ну, ты готов пригласить меня?

Тут на Грэхема Хорикса на мгновение снизошла холодная и трезвая ясность. Он уже зашел слишком далеко. Что бы он ни сделал, хуже теперь не будет.

– Абсо-ненно, – прошептал Грэхем Хорикс.

И стоило ему произнести эти слова, как он начал меняться. Мгновенная вспышка, в свете которой ему показалось, будто рядом с ним стоит что-то – крупнее человека и с острыми, очень острыми зубами. А потом оно исчезло, и Грэхем Хорикс почувствовал себя великолепно. Кровь из раны в ноге унялась, сама рана закрылась.

Он прекрасно видел в темноте. Вытащив из-за пояса ножи, он бросил их на пол. Снял ботинки. У стены лежал пистолет, но он к нему не притронулся. Орудия – для обезьян, ворон и слабаков. А он не обезьяна.

Грэхем Хорикс – охотник!

Поднявшись на четвереньки, он, мягко переступая руками и ногами, вышел в винный погреб.

Вот они, женщины. Нашли лестницу наверх и ощупью поднимаются по ступенькам, держась за руки в темноте.

Одна – старая и жилистая. Другая – молодая и мягонькая.

Слюна собралась в пасти того, кто лишь отчасти был Грэхемом Хориксом.

Сдвинув на затылок зеленую фетровую шляпу отца, Толстый Чарли ступил с моста и пошел в темноту. Он шел по каменистому пляжу, оскальзываясь на камнях, шлепая по лужам. А потом наступил на плоский валун, который внезапно зашевелился. Едва не потеряв равновесие, Толстый Чарли отпрыгнул.

А плоский валун поднялся в воздух и стал вдруг расти. Сперва Толстый Чарли решил, что неведомое нечто будет размерами со слона, но оно никак не останавливалось.

«Свет!» – подумал Толстый Чарли и пропел это слово. И все светлячки в тех краях слетелись к нему, заливая окрестности холодно-зеленым мерцающим сиянием, и в их свете он разобрал два глаза больше обеденных блюд, которые смотрели на него с надменной физиономии рептилии.

Толстый Чарли уставился в ответ.

– Добрый вечер, – весело сказал он.

Голос у существа оказался вкрадчивым и гладким, как взбитое масло.

– При-вет, – протянуло существо. – Динь-дон. Ты удивительно похож на обед.

– Я Чарли Нанси, – сказал Чарли Нанси. – А ты кто?

– Дракон, – ответил дракон. – И сожру тебя, человечек в шляпе, без остатка, но медленно.

Чарли моргнул. «Что бы сделал отец? – спросил себя он. – Что бы сделал Паук?» Откуда ему знать? «Давай же. В конце концов, Паук часть тебя. Все, что может он, сумеешь и ты».

– Э-э-э… Тебе наскучило со мной разговаривать, и ты дашь мне беспрепятственно пройти, – сказал он дракону со всей убежденностью, на какую только был способен.

– Ух ты! Хорошая попытка. Но, боюсь, не дам, – с энтузиазмом отозвался Дракон. – На самом деле я тебя съем.

– Ты, случаем, лимонов не боишься? – спросил Толстый Чарли и только потом вспомнил, что подарил лимон Дейзи.

Магическое существо презрительно рассмеялось.

– Я, – сказало оно, – ничего не боюсь.

– Ничегошеньки?

– Ничегошеньки.

– Ты боишься исключительно ничегошеньки? – спросил Толстый Чарли.

– В полнейшем ужасе, – признался Дракон.

– Знаешь, у меня карманы полны ничегошеньки. Хочешь покажу?

– Нет, – встревоженно отозвался Дракон. – Пожалуй, не хочу.

Захлопали огромные, как паруса, крылья, и Толстый Чарли остался на пляже один.

– Слишком уж просто, – сказал он вслух и пошел дальше. На ходу он придумывал себе песню, под которую хорошо было бы шагать. Чарли всегда хотелось сочинять песни, но он никогда этого не делал, в основном из убеждения, что, если когда-нибудь напишет песню, его попросят ее спеть, а для него уж лучше смерть на виселице. Теперь ему было все равно, и он пел свою песню светлячкам, которые следовали за ним вверх по склону. Это была песня о том, как он повстречает Птицу и найдет брата. Хотелось бы надеяться, что светлячкам песня понравилась, ведь их свет мерцал и пульсировал в такт мелодии.