Кен аккуратно опередил гостя и провел его через кухню к задней двери, быстро пересек лужайку, спустился по ступеням на пляж. В самом центре бухты, в лодочном сарае у причала, на котором Соня в первый раз увидела Блендуэлла, они нашли лодку и катер.

Продырявленные.

Блендуэлл просто стоял и грустно улыбался, глядя на лодки, камнем лежащие в воде, затопившей лодочный сарай. Внутрь налилось столько воды, что они и правда стали тяжелыми, как камни; заливавшиеся сквозь открытую дверь волны не могли пошевелить лодки.

Петерсон, у которого от страха внезапно пересохло во рту, сказал:

– Теперь мы действительно попали в хорошую западню. Верно? – Он посмотрел на Блендуэлла, смутился при виде его очевидного безразличия к потере личного имущества и продолжал: – Вы этого ждали, правда?

– Мне подумалось, что, раз уж этот человек уничтожил ваше судно и ваш радиотелефон, он мог навестить и мой лодочный сарай. Фактически я считал это весьма вероятным.

– Вы чертовски хорошо это перенесли.

– Ничего не поделаешь.

Блендуэлл отвернулся и пошел прочь от разбитых лодок к дому.

Следуя за ним, Петерсон обратил внимание на грязные джинсы и потихоньку начинающие подсыхать пятна воды от лодыжек до колен.

– Ходили сегодня на рыбалку?

Блендуэлл повернул голову:

– Что?

Петерсон указал на мокрую одежду:

– Я спросил, вы что, ходили на рыбалку?

– А, да, на самом деле, ходил.

– Что-нибудь поймали?

– Ничего.

Вернувшись в дом, Петерсон спросил:

– Скажите, у вас, случайно, нет оружия?

– Почему вы спрашиваете?

Билл объяснил:

– Думаю, что сегодня в "Морском страже" могут произойти очень неприятные события. Наш приятель определенно находится на острове и собирается скоро сделать свой ход, свой главный ход. Все остальные для него просто пешки, фон для совершения того, что он действительно хочет сделать. Я чувствовал бы себя лучше с оружием в руках. Если с этими детьми, с Алексом и Тиной, в самом деле что-нибудь случится, это будет просто ужасно...

– Разве у Рудольфа нет пистолета? – спросил Блендуэлл.

– Есть. Но это единственный пистолет на весь дом, вряд ли его достаточно в такой ситуации. Стоило бы нам иметь побольше защиты. – Он надеялся, что собеседник не поймет основных причин, по которым был задан вопрос.

Впрочем, Кен снова бросил на Петерсона долгий, изучающий взгляд, как будто пытался что-то выяснить, прочесть мысли, точно узнать, что Петерсон знает (о чем?) или подозревает (кого?), так, как будто это молчаливое исследование представляло для него какой-то личный интерес.

В конце концов он сказал:

– Нет, у меня нет оружия.

– Вы уверены?

– Естественно.

– Даже не обязательно, чтобы это был пистолет или револьвер. Если есть винтовка...

– У нас вообще нет никакого оружия. Я ему не доверяю, – ответил Блендуэлл.

– А ваш дед?

– В "Доме ястреба" оружия нет.

Петерсон понял, что настало время прекратить разговор на эту тему; иначе собеседник мог понять, что его в чем-то подозревают. Он сказал так любезно, как только мог:

– Ну что ж, спасибо вам за помощь.

– Удачи, – ответил тот.

Петерсон вернулся домой с пустыми руками.

Закончив свою историю, Билл отпустил подлокотники кресла и сложил руки с красивыми длинными пальцами вместе, как будто рассказ каким-то образом помог ему успокоиться, облегчить душевную боль. Соне он сказал:

– По крайней мере, теперь я полностью уверен в том, что у Блендуэлла нет оружия. С ним противник оказался бы вдвое сильнее.

Девушке было ясно, что у Петерсона не осталось даже малейшего сомнения в том, кто виновен во всем случившемся.

– Конечно, – сказала она, – тот человек, кто бы он ни был, никогда не угрожал совершить убийство с помощью огнестрельного оружия.

– И все же мне уже лучше.

– Почему вы так уверены, что это Кеннет Блендуэлл?

Руки Билла вернулись на подлокотники и сжали их, будто клещи.

Он ответил:

– Все его поведение вызывало подозрения. Во-первых, он совсем не удивился состоянию своего радиотелефона и лодок. Потом, мокрые до колен джинсы, в которых как будто стояли в воде и занимались тем, что топили лодки.

– Он сказал, что ходил на рыбалку, – заметила Соня.

– Нет, – ответил Билл. – Я спросил, не ходил ли он на рыбалку, и Блендуэлл это подтвердил – после минутного замешательства. Понимаете, Соня, это я предложил ему алиби по поводу мокрой одежды, оставалось только согласиться со мной. Он это и сделал.

– Значит, он лгал?

– Точно.

– Откуда вы знаете?

– На рыбалку обычно не ходят в джинсах. Обычно надевают либо плавки, либо шорты. Или если уж по какой-то непонятной причине все же надевают джинсы, то закатывают их до колен.

– Это очень шаткое доказательство...

Билл еще не закончил; он прервал девушку до того, как она закончила свою мысль:

– Даже если у человека были какие-то бредовые причины ходить на рыбалку в городской одежде, то после этого он не будет расхаживать по дому в мокрых штанах и ботинках, в которых хлюпает вода.

Соня кивнула, на этот раз ей уже нечего было сказать.

– Когда я спросил, поймал ли он что-нибудь, ответ был "нет" – очень удобная ситуация. Если в он выловил парочку морских окуней или хоть что-нибудь другое интересное, я попросил бы показать их просто из спортивного любопытства. Я знаю, что Блендуэлл это понял.

– Вы рассказали об этом Рудольфу?

– Первым делом, сразу же после того, как вернулся из "Дома ястреба".

– И что?

– Он ответил, что это ничего не значит.

– Рудольф очень доверяет Кеннету Блендуэллу, – согласилась Соня. – Это почти единственный человек, которому он верит.

– В этом вся проблема, – откликнулся Петерсон, – в этой нелогичной вере. – Он встал и начал вышагивать туда-сюда, быстро, нервно, сцепив руки за спиной. – Сэйн становится глухим, немым и слепым каждый раз, когда кто-нибудь указывает на Блендуэлла, и все же именно у него есть самые веские причины желать зла семье Доггерти. – Он повернулся и, взглянув на девушку, повторил: – Глухим, немым и слепым. Ну, по крайней мере, глухим и слепым. Говорить-то на эту тему он говорит, и довольно часто, когда утверждает, что Блендуэлл невиновен. Почему, во имя всех чертей, Сэйн так упорно не хочет реально взглянуть на одну-единственную возможность?

Она грустно ответила:

– Не знаю.

– Я тоже.

Она тоже поднялась, но не присоединилась к нему. Соне казалось, что у нее нет сил ходить, что-нибудь делать, кроме того, чтобы держаться на ногах; она как будто ждала удара из-за спины. Если бы девушка начала так же расхаживать из стороны в сторону, то нервы натянулись бы, как струны, и через несколько минут, возможно, как струны, разорвались бы в клочья. Она просто стояла возле своего кресла в неловкой позе, точно ребенок, который еще только учится ходить – с дрожью в ногах, неуверенная, напуганная.

– Есть две основные возможности, – сказал Петерсон.

– Какие?

– Может быть, Сэйн не принимает Блендуэлла во внимание потому, что не хочет подозревать своего друга. Это маловероятно. Думаю, если бы улики указывали на кого-то, то он заподозрил бы и собственную мать.

– А другая возможность?

Мужчина взглянул на нее, как будто прикидывая, может ли он доверять настолько, чтобы полностью раскрыть все карты, вздохнул и произнес:

– Сэйн и Блендуэлл вместе планируют какое-то... ну, скажем, мероприятие здесь, на острове.

В первую минуту она не смогла понять, к чему он ведет, а когда осознала, то яростно воспротивилась предположению:

– Вы же не думаете, что они вместе замышляют что-то, правда?

– Я не хочу об этом думать, – ответил Петерсон. – Господь знает, что это самая ужасная мысль, которая когда-либо приходила мне в голову.

– Рудольф так заботится об Алексе и Тине, – возражала Соня, – он действительно волнуется, заботится об их благополучии. – Она вспомнила, как в один из тех редких моментов, когда телохранитель позволял себе сбросить маску жестокого и бесчувственного существа, он сравнивал Алекса со своим собственным сыном, ныне покойным. Неужели человек, обремененный таким глубоким горем и так тщательно его скрывающий, на самом деле решится совершить те акты неприкрытого садизма, которыми угрожал безумец, или хотя бы участвовать в них как друг и помощник?