– Ну, о «Шотландии» вам лучше позабыть.

– Но мне кажется, – снова начал Паганель, еще раз оглядывая судно, – «Дункан» – прогулочная яхта.

– Да, сэр, – отозвался Джон Манглс, – и принадлежит она лорду Гленарвану…

– …который просит вас без стеснения пользоваться его гостеприимством, – докончил Гленарван.

– Бесконечно благодарен вам, милорд, – ответил Паганель. – Глубоко тронут вашей любезностью. Но позвольте мне высказать вам такое простое соображение: Индия – прекрасная страна, полная чудесных неожиданностей для путешественников. Наверно, дамы не бывали там… И стоит рулевому повернуть руль, как «Дункан» так же свободно направится к Калькутте, как и к Консепсьону, а раз это увеселительное путешествие…

Но тут, видя, что Гленарван отрицательно качает головой, Паганель умолк.

– Господин Паганель, – сказала леди Элен, – если бы это было увеселительное путешествие, то я, не задумываясь, ответила бы вам: «Давайте все вместе отправимся в Индию», и лорд Гленарван, я уверена, не был бы против. Но дело в том, что «Дункан» плывет в Америку, чтобы привезти оттуда на родину потерпевших крушение у патагонских берегов, и он не может отказаться от такой гуманной цели.

Через несколько минут французский путешественник был уже в курсе дела. Не без волнения услыхал он о чудесной находке документа, об истории капитана Гранта и о великодушном предложении леди Элен.

– Сударыня, – обратился он к ней, – позвольте мне выразить безграничное восхищение, которое внушает мне ваш поступок. Пусть ваша яхта продолжает свой путь! Я не простил бы себе, если бы задержал ее хоть на один день.

– Так вы хотите присоединиться к нашей экспедиции? – спросила леди Элен.

– Для меня это невозможно: я должен выполнить данное мне поручение. Я высажусь на первой же вашей стоянке.

– Значит, на Мадейре, – заметил Джон Манглс.

– Пусть на Мадейре. Я буду там всего в ста восьмидесяти милях от Лиссабона и подожду какого-нибудь судна.

– Ну что ж, господин Паганель, – сказал Гленарван, – так и будет сделано. Что касается меня, я рад возможности видеть вас несколько дней гостем на моей яхте. Будем надеяться, что вы не слишком соскучитесь в нашем обществе!

– О, – воскликнул ученый, – это еще счастье, милорд, что я ошибся судном так удачно! Тем не менее нельзя не признаться, что человек, который собрался в Индиго, а плывет в Америку, попал в довольно-таки смешное положение.

Как ни печально, но Паганелю пришлось примириться с задержкой, которую он не был в силах предотвратить. Он оказался человеком очень милым, веселым, конечно, рассеянным и очаровал дам своим неизменно хорошим настроением. Не прошло и дня, как Паганель со всеми подружился. Он попросил, чтобы ему показали знаменитый документ, и долго и тщательно изучал его. Истолкование документа не вызывало у него никаких сомнений. Он отнесся с живым участием к Мери Грант и ее брату и старался внушить им твердую надежду на встречу с отцом. Он так уверовал в успех экспедиции «Дункана», так радужно смотрел на все, что, слушая его, Мери не могла не улыбаться. Право, если бы не его поручение, он тоже бросился бы на поиски капитана Гранта.

Когда же Паганель узнал, что леди Элен – дочь известного путешественника Уильяма Таффнела, он разразился восторженными восклицаниями. Он знал ее отца. Какой это был отважный ученый! Сколькими письмами обменялись они, когда Уильям Таффнел стал членом-корреспондентом Парижского географического общества! И это он, он, Паганель, вместе с господином Мальт-Брюном предложил Таффнела в члены общества!.. Какая встреча! Какое удовольствие путешествовать с дочерью Уильяма Таффнела!

В заключение географ попросил у леди Элен разрешения поцеловать ее. И леди Гленарван согласилась, хотя, может быть, это и было несколько «improper»[34].

Между тем яхта, благодаря попутным течениям у берегов Северной Африки, быстро приближалась к экватору. 30 августа показался остров Мадейра. Гленарван, верный обещанию, сказал своему гостю, что можно остановиться и высадить его на берег.

– Дорогой лорд, – ответил Паганель, – я буду говорить с вами попросту. Скажите, намеревались ли вы до моего появления сделать остановку у Мадейры?

– Нет, – сказал Гленарван.

– Тогда разрешите мне использовать мою злосчастную рассеянность. Остров Мадейра слишком хорошо известен. Он не представляет никакого интереса для географа. Все о нем уже сказано и написано; к тому же когда-то знаменитое тамошнее виноделие теперь в полнейшем упадке. Подумайте только: на Мадейре больше нет виноградников! В тысяча восемьсот тринадцатом году там добывалось двадцать две тысячи пип[35] вина, а в тысяча восемьсот сорок пятом году уже всего две тысячи шестьсот шестьдесят девять пип. Прискорбное явление! Если вам безразлично, нельзя ли сделать остановку у Канарских островов…

– Сделаем остановку у Канарских островов, – ответил Гленарван, – они у нас на пути.

– Я это знаю, дорогой лорд. А Канарские острова интереснее: они состоят из трех групп, не говоря уже о пике на острове Тенерифе[36] – мне всегда хотелось его увидеть. Вот как раз удобный случай! Им я воспользуюсь и в ожидании судна, которое доставит меня в Европу, поднимусь на эту знаменитую гору.

– Как вам будет угодно, дорогой Паганель, – невольно улыбаясь, ответил Гленарван.

И он улыбался не зря.

Канарские острова находятся недалеко от Мадейры, всего в двухстах пятидесяти милях – расстояние незначительное для такой быстроходной яхты, как «Дункан».

31 августа в два часа дня Джон Манглс и Паганель разгуливали по палубе. Француз забрасывал капитана вопросами о Чили.

– Господин Паганель! – вдруг прервал его Джон, указывая на какую-то точку на южной стороне горизонта.

– Что такое, дорогой капитан? – отозвался ученый.

– Соблаговолите посмотреть вон в ту сторону. Вы ничего там не видите?

– Ничего.

– Вы не туда смотрите. Это не у горизонта, но повыше, среди облаков.

– Среди облаков? Сколько я ни смотрю…

– Ну вот, теперь взгляните по направлению бушприта[37].

– Ничего не вижу.

– Да вы просто не хотите видеть! Но поверьте мне, что хотя мы еще и в сорока милях от Тенерифского пика, его остроконечная вершина уже вырисовывается над горизонтом.

Но через несколько часов только слепой мог ничего не видеть, и Паганель волей-неволей сдался.

– Наконец-то вы ее видите, – сказал ему капитан.

– Да, да, вижу совершенно ясно. Вот это и есть так называемый Тенерифский пик? – пренебрежительно прибавил географ.

– Он самый.

– Мне кажется, он не так уж высок.

– Однако он возвышается на одиннадцать тысяч футов над уровнем моря.

– Но ему, во всяком случае, далеко до Монблана.

– Возможно, но когда дело дойдет до подъема на эту гору, пожалуй, вы найдете, что она достаточно высока.

– Подниматься? Подниматься на Тенерифский пик? К чему это, дорогой капитан, после Гумбольдта и Бонплана? Гениальный Гумбольдт поднялся на эту гору и описал ее так, что уже ничего не прибавишь. Он тогда же установил вертикальную смену растительных поясов: пояс виноградников, пояс лавровых лесов, пояс сосен, пояс горной пустыни с дроком и, наконец, каменистые осыпи, где совершенно отсутствует растительность. Гумбольдт добрался до самой высшей точки Тенерифского пика – там негде было даже сесть. Перед его глазами расстилалось пространство, равное четвертой части Испании. Затем он спустился до самого кратера этого вулкана. Спрашивается: что остается мне делать на этой горе после великого человека?

– Действительно, после него вам ничего не открыть, – согласился Джон Манглс. – А жаль, вам будет ужасно скучно ждать в порту Санта-Крус-де-Тенерифе прихода судна. Развлечений там мало, вряд ли вам удастся рассеяться.