Роберт и Вильсон, первыми выскочившие на твердую землю, уже кричали восторженно «ура», как вдруг послышался знакомый свист, раздался лошадиный топот, и из мрака показалась высокая фигура индейца.

— Талькав! — воскликнул Роберт.

— Талькав!.. — подхватили в один голос все его спутники.

— Amigos! [57]— отозвался патагонец.

Он ждал путешественников на том месте, куда их должно было вынести течение, так же как оно вынесло туда и его самого. Патагонец поднял Роберта и прижал его к своей груди. Экспансивный географ бросился к нему на шею. Гленарван, майор и моряки, радуясь, что снова видят своего верного проводника, крепко, с дружеской сердечностью пожали ему руку. Затем патагонец отвел их в сарай одной покинутой эстанций, находившейся поблизости. Там пылал большой костер, у которого они и обогрелись. На огне жарились сочные куски дичи. Новоприбывшие съели их до последней крошки. И когда они несколько пришли в себя, никому из них просто не верилось, что им удалось избежать стольких опасностей: и от воды, и от огня, и от грозных аргентинских кайманов.

Талькав в нескольких словах рассказал Паганелю, как он спасся, добавив, что обязан этим всецело своему неустрашимому коню. Потом Паганель попытался разъяснить патагонцу новое предложенное им толкование документа и поделился с ним теми надеждами, которые это толкование сулило. Понял ли индеец остроумные гипотезы ученого? В этом можно сомневаться. Но он видел, что друзья его довольны и питают какие-то надежды, а большего ему и не требовалось.

После такого дня «отдыха» на омбу нашим отважным путешественникам не терпелось снова двинуться в путь. К восьми часам утра они уже были готовы выступить. При таком отклонении к югу от всех эстанций и саладеро им было невозможно раздобыть какие-либо средства передвижения. Приходилось идти пешком. Впрочем, предстояло пройти всего лишь миль сорок. Да и Таука еще могла время от времени подвезти одного, а при надобности и двух утомленных пешеходов. За тридцать шесть часов можно было добраться до берегов Атлантического океана.

Оставив позади себя огромную лощину, еще всю затопленную водой, наши путешественники двинулись по более возвышенным местам. Вокруг расстилался тот же однообразный аргентинский пейзаж; иногда встречались насажденные европейцами рощицы. Туземные же деревья растут только по окраинам степей и на подступах к мысу Корриентес.

Так прошел день. Близость океана стала чувствоваться уже на следующий день, когда до него оставалось еще миль пятнадцать. Пригибая к земле высокие травы, дул ветер вирацон, имеющий ту любопытную особенность, что он дует во вторую половину дня и ночи. На тощей почве росли редкие лески низких древовидных мимоз и кусты акации. Порой на пути встречались лагуны соленой воды, блестевшие, словно куски разбитого стекла. Они затрудняли путь, так как их приходилось обходить. А наши пешеходы спешили, стремясь в тот же день добраться до озера Саладо у Атлантического океана. Надо признаться, что они порядочно-таки устали, когда в восемь часов вечера увидели песчаные дюны вышиной саженей в двадцать, высившиеся у пенистой границы океана. Вскоре послышался и протяжный рокот прилива.

— Океан! — крикнул Паганель.

— Да, океан, — подхватил Талькав.

И наши пешеходы, казалось еле передвигавшие ноги, все же взобрались с замечательным проворством на дюны. Но уже стемнело. Нельзя было ничего разглядеть в безбрежном сумраке. «Дункана» не было видно.

— А все же он здесь! — воскликнул Гленарван. — Он ожидает нас, лавируя у этих берегов!

— Завтра мы его увидим, — отозвался Мак-Наббс.

Остин стал окликать невидимую яхту, но никакого ответа не последовало. Дул свежий ветер, и море было довольно бурное. Облака шли на запад, и брызги пенящихся валов долетали до верхушек дюн. Если бы «Дункан» даже и был на условленном месте встречи, то вахтенный все равно не смог бы ни услышать этот крик, ни ответить на него.

На этом берегу кораблям нигде нельзя было найти себе прибежище — ни залива, ни бухты, ни бухточки. Берег состоял из длинных песчаных отмелей, далеко уходивших в море. А такие отмели представляют для судна большую опасность, чем выступающие из воды рифы. Подобные песчаные отмели усиливают волнение, и бури здесь особенно свирепы. Судно, попавшее в бурную погоду на эти песчаные отмели, обречено на верную гибель.

Было, конечно, более чем естественно, что «Дункан» при этих условиях держался вдали. Джон Манглс, вообще всегда очень осторожный, со свойственной ему предусмотрительностью несомненно не решился бы приблизиться к берегу. Таково было убеждение Тома Остина: он уверял, что «Дункан» находится от берега на расстоянии не меньше пяти миль.

Майор советовал своему нетерпеливому кузену покориться необходимости. Раз не было никакой возможности рассеять этот мрак, зачем же понапрасну утомлять свои глаза, тщетно всматриваясь в темный горизонт!

Высказав свои соображения, Мак-Наббс устроил под прикрытием дюн подобие лагеря. Здесь за последним ужином этого путешествия были съедены остатки провизии. Затем каждый, по примеру майора, вырыл себе в песке яму поудобнее, улегся в нее, укрылся до подбородка огромным одеялом песков и заснул тяжелым сном. Один Гленарван бодрствовал.

Дул сильный ветер, и океан все еще не успокаивался после бури. Волны с громовым шумом разбивались у дюн. Гленарван был взволнован сознанием, что «Дункан» находится так близко от него. Нельзя было думать, что корабль еще не дошел до условленного места встречи. 14 октября Гленарван покинул бухту Талькагуано и 12 ноября достиг берегов Атлантического океана. Если в эти тридцать дней отряд пересек Чили, перевалил через Кордильеры, перебрался через пампасы и Аргентинскую равнину, то, конечно, за это время «Дункан» успел обогнуть мыс Горн и достичь условленного места на противоположном берегу Американского материка. А такая быстроходная яхта опозданий в пути не знала. Правда, недавняя яростная буря должна была буйно разгуляться на просторах Атлантического океана, но «Дункан» был хорошим судном, а его капитан — хорошим моряком. И раз «Дункан» должен был прийти сюда — значит, он и пришел.

Эти размышления не могли, однако, успокоить Гленарвана. Когда сердце борется с рассудком, рассудок редко бывает победителем. А сердце Гленарвана чуяло в окружающем мраке всех тех, кого он любил: дорогую Элен, Мэри Грант, экипаж «Дункана». Гленарван бродил по пустынному берегу, на который набегали светившиеся фосфорическим блеском волны. Он всматривался, прислушивался. Порой ему казалось, что в море светится какой-то тусклый огонек.

— Я не ошибаюсь, — сказал он себе — я видел свет судового фонаря — фонаря «Дункана». Ах, почему глаза мои не в силах проникнуть сквозь этот мрак!

И вдруг он вспомнил, как Паганель уверял, что он никталоп, что он видит ночью. И Гленарван пошел будить географа.

Ученый крепко спал в своей яме, как вдруг сильная рука извлекла его из этого песчаного приюта.

— Кто это? — крикнул он.

— Это я, Паганель.

— Кто вы?

— Гленарван. Идемте, мне нужны ваши глаза.

— Мои глаза? — переспросил Паганель, протирая их.

— Да, ваши глаза — чтобы разглядеть в этой тьме наш «Дункан». Ну идемте же!

«Черт побери никталопию!»— мысленно сказал себе географ, впрочем очень довольный тем, что может быть полезен Гленарвану.

Паганель вылез из своей ямы, потянулся и, разминая окоченевшие члены, побрел вслед за Гленарваном на берег. Гленарван попросил его вглядеться в темный морской горизонт. В течение нескольких минут ученый самым добросовестным образом занимался созерцанием.

— Ну! Вы ничего не видите? — спросил наконец Гленарван.

— Ничего! Да тут и кошка ничего бы в двух шагах не увидела.

— Ищите красный или зеленый свет, то есть свет фонарей правого или левого борта судна.