«С матерью несчастье», – телеграфировал Виллац.

– Уф! – произнес поручик и прислонился к дверному косяку.– «Несчастье во время купания», – стояло дальше.– «Да разве может случиться несчастье во время купания?» В телеграмме еще было продолжение, но оно не имело значения.

– Надо ответить. Подождите немного, я пойду с вами. Он захватил по дороге фонарь, и оба пошли в телеграфную контору.

– При купание? – сказал поручик своему спутнику, сам не сознавая, что говорит.

– Жена, вероятно, оступилась.

– Это, к несчастью, бывает редко, – ответил телеграфист. У телеграфиста такой вид, будто он подозревает все случившееся, и через некоторое время он говорит:

– Может быть, тут что-нибудь да кроется.

Они приходят в контору, и поручик садится писать ответную телеграмму, задавая много вопросов Виллацу. В то время, как он занят этим, телеграфист садится к столу и продолжает работать.

– Погодите, – говорит он, – пришла новая телеграмма. И в то время, как он ее пишет, он старается подготовить поручика.

– Теперь все становится понятнее, – говорит он, – и вас извещают…

Фру Адельгейд утонула во время купания.

Через несколько дней поручик уехал на юг с почтовым пароходом; он должен был встретиться с сыном, везшим тело матери, дорогой. Тут поручик пустил в ход новый мундир, купленный им в Англии. Но он не носил его с прежней самоуверенностью.

Известие о смерти фру Адельгейд произвело странное впечатление на господина Хольменгро, он точно с ума сошел.

Он начал с того, что погрузился в глубочайшую печаль; фру Адельгейд была так бесконечно добра к нему с самого первого дня; он был, пожалуй, обязан ей даже успехом всей своей деятельности в этих местах.

Но по прошествии нескольких дней с господином Хольменгро произошла перемена, – он стал веселее смотреть на жизнь. Да, зачем скрывать правду, жизнь положительно стала казаться ему светлой. Никто не мог понять этого. Его часто видели улыбающимся и объясняли себе это тем, что он выпил своего испанского вина за обедом. И кистеры торопились к пастору Лассену с новыми сведениями.

Кто был господин Хольменгро? Знамение небесное, символ? Может быть, в нем не было ничего таинственного, может быть, он был просто типом переходного времени? Он был человеком, долго жившим в глубоком уединении и безвестности в Мексике, заработал много денег и приехал на родину наслаждаться уважением соотечественников. И больше ничего. Он приехал, и слава его загремела, но гром этот некому было слушать на Серых Холмах; оттуда необходимо было выбраться. И он выбрался и появился в Сегельфоссе.

Там было достаточно образованных людей и было больше видов на успех предприятия. Оттуда можно было сиять на всю провинцию.

И что же? Он привел в исполнение все свои замыслы, он сделал даже больше, чем хотел; но он продолжал вести себя скрытно; единственное, из-за чего он поднимал шум, были его машины. Его положение было прочно. Мог ли он когдалибо сорваться? Никогда! Да иначе и быть не могло. В отношениях с семьей поручика в усадьбе он всегда был корректен, с рабочими обходился снисходительно; он был богат, и относился ко всем добродушно.

Дело свое он вел честно и никогда никого не обманывал. Он был щедр и честен до щепетильности. Если у поручика были какие-либо подозрения насчет этого чудака-иностранца, то только благодаря свойствам своей недоверчивой натуры. А случай с мельничной плотиной, которая обрушилась? Из-за нее господин Хольменгро продал свои облигации! Что он при этом оказался владельцем всей реки и всего водопада, было простой случайностью. Во всяком случае, он заплатил за все наличными деньгами. В этом не было ничего подозрительного.

В Мексике, конечно, тоже был здоровый сосновый воздух, но не в тех местах, где жил господин Хольменгро и где у него была лесопильня. Его здоровье сильно расшаталось. Он постоянно принимал пилюли, до тех самых пор, пока дело его не наладилось. Тогда он забыл и о пилюлях, и о расшатанном здоровье. И странно, тот же самый воздух, который действовал, по-видимому, так хорошо на господина Хольменгро, был совершенно не впрок другому борцу с жизнью, пастору Лассену.

Где и кто видел тактичность, подобную тактичности господина Хольменгро? Это был такт прирожденный, а не заученный. Он был тактичен всегда и со всеми. Фру Адельгейд, которая знала толк в этих делах, ни разу не выражала своего неудовольствия. А как он старался угодить ей! Не был ли он влюблен в нее? Влюблен? Да он тогда обратил бы свой взор на более молодую женщину. Но отчего же он так упал духом, когда она уехала? Да вовсе не потому, что он был влюблен в нее, а просто потому, что ему, Тобиасу из Гольмена было лестно бывать у помещиков в Сегельфоссе и считаться другом хозяйки. Господин Хольменгро выказывал расположение хозяйке Сегельфосса, как он некогда выказывал уважение секретарю датского посольства. Он был крестьянином из Вугге, и жизнь оказала ему только одну услугу, – спасла его от смерти. Все, что он знал, было то, к чему он прислушался, когда терся между образованными людьми. Он владел их языком и стал по внешности похож на них. Прекрасно сделано, господин Хольменгро! И все-таки он был, так сказать, на двести лет моложе обитателей Сегельфосса; он научился кланяться, но он кланялся, как раб.

Были у него особые причины сожалеть о смерти фру Адельгейд? Этот вопрос постоянно задают друг другу экономка иомфру Сальвезен и фру Иргенс, рожденная Геельмюйден. Хозяйка Сегельфосса, может быть, сама когда-нибудь откроет эту тайну, если ее дневник будет издан. Волчица может приходить на двор к собаке.

Но как бы то ни было, смерть фру опечалила господина Хольменгро. Он точно осунулся в лице, вид у него стал еще разочарованнее, нос вытянулся, может быть оттого, что он похудел. Когда же он вдруг очнулся и повеселел, то это произошло, вероятно, от того, что ему ни до кого больше дела не стало на свете. Не о ком стало думать и заботиться с тех пор, как фру Адельгейд умерла.

Но перемена в нем все-таки произошла. Он стал так близко подходить к фру Иргенс, что ей приходилось защищаться и говорить!

– Нет же! Сюда могут войти!

Чем дальше, тем хуже. Однажды вечером он поймал экономку иомфру Сальвезен и сказал, что хочет жениться на ней.

– Обдумайте, – сказал он, – и помните, что я дал вам слово. Приходите и посмотрите, каково у меня в доме.

Совсем с ума сошел!

Целую неделю он был непохож на себя, совершенно потерял равновесие. Казалось, будто он целые годы сидел в тисках и наконец освободился. Он нарочно выпустил кур однажды вечером и затем подошел к окну птичницы Марсилии. Увидев, что она не одна, он сказал ей, что куры выбежали и что их нужно загнать. Когда она вышла, он пошел за ней в курятник, поцеловал ее и дал ей денег. Что с ним творилось?

Он и прежде, бывало, пошаливал, но не так, как теперь! Он был богат, всегда был уверен в успехе и ничуть не беспокоился о том, что скажут люди. Когда поручика не было в усадьбе, господин Хольменгро отправился туда и застал Давердану. Она была обручена с помощником заведующего пристанью и, таким образом, вовсе не жаждала любви. Узнав об этом, господин Хольменгро заревновал и влюбился. Он оделся по-праздничному и надел двойную золотую цепь на жилет. Он сам чуть не плакал от того, что в преклонные годы вел себя, как мальчишка.

Тут он вспомнил об уездном враче Мусе и пригласил его к себе. Отчего не приехать? – это простая вежливость. Доктора угостили обильно и вкусно. Он вспоминал потом с удовольствием об этом дне. Человек с запада оказался хорошим хозяином; и серебряная сервировка, и вино, – все как у порядочных людей. И доктор Мус, благодушествуя, положил ногу на ногу.

– Я надеюсь, что и адвокат Раш заглянет сегодня к нам наверх, – сказал господин Хольменгро, – вам будет не так одиноко.

Ага! значит адвоката не пригласили к обеду, а только звали провести вечер.

И доктор вполне оценил это изъявление уважения. Адвокат Раш также происходил из чиновничьей семьи и, следовательно, был равен ему по положению. Но как хотите, адвокат все-таки не то, что доктор, и не то, что пастор. Господин Хольменгро прекрасно понимал эту разницу положений, и доктору Мусу это как нельзя более нравилось.