Этой комнате у входа направо не могли сначала дать назначения — здесь пока жил Афанасий Алексеевич, когда приезжал гостить; а во второй чайной комнате стояли шкаф с дорогой посудой, до которой Арсеньева была такой охотницей, стол, накрытый белой скатертью, вокруг него стулья, обитые сафьяном, большое кресло во главе стола для бабушки и тут же высокое креслице для внука. Расписанные стены, украшенные еще картинами и фарфоровыми блюдами, изображали сцены охоты и наваленные горами фрукты. Янтарный и зеленый виноград покоился на румяных яблоках и желто-коричневых грушах, лежали апельсины и лимоны со срезанной коркой.

Из чайной дверь шла в девичью — там за ситцевой занавеской ночью спали сенные девушки. Утром они выходили оттуда с вениками, с ведрами, убирали дом и приносили обед из кухни, которая стояла отдельно, во дворе. Девушки исполняли поручения Арсеньевой, которая вызывала их по именам: «Дашка, Дунька, Матрешка, Аглашка!» Спальную отделял коридор, и двери ее комнаты были постоянно раскрыты.

В спальной, у внутренней стены, стояла новая, красного дерева кровать с горой пуховых подушек. На перине лежало пуховое атласное одеяло, а кровать была застелена прозрачными покрывалами с узорами, вышитыми искусными руками дворовых, которые слепли, исполняя такую тончайшую работу. Красоте покрывал и накидок дивились соседки, которых Арсеньева приводила любоваться работой крепостных девушек.

Угол был завешан образами. Бабушка поставила себе в комнату комод с зеркалом, украшенный флаконами и статуэтками, перед окном — бюро с десятками ящиков, от которых она бережно хранила ключи, перекладывая их из кармана в карман. Кое-кто знал, что, кроме обычных ящиков, в бюро есть еще несколько потайных.

Пол был устлан серым сукном; на нем лежали бурые медвежьи шкуры, чтобы не застудить ноги и ступать мягко и неслышно, пока спит ребенок.

В коридоре стоял платяной шкаф.

Спальная Мишеньки — рядом, светлая, чистая, но уж очень маленькая комнатка, аршин на девять, и там изразцовая лежанка, а возле нее детская кровать, детский деревянный столик, образок в углу, диванчик и кресло. Мебель была обита приятного цвета желтой шелковой материей с узором.

Весь пол тоже был застлан серым сукном, а на подоконнике дядя Афанасий велел положить мелки. Мальчик тотчас же схватил один из них и что-то начертил на новой черной доске.

Окна этой комнаты с палевыми обоями выходили во двор; видны были баня и службы. Бочки с водой стояли под навесом; по утрам сюда приезжал водовоз с запасом свежей воды.

Заметив, что мальчик, бродя по новому дому, больше смотрел в окна, нежели на убранство комнат, Арсеньева предложила ему выйти в сад.

При жизни Михаила Васильевича это был не сад, а парк с ровными, подстриженными аллеями из кустов и деревьев. На клумбах летом красовались редчайшие цветы, которые переносили из оранжереи. Теперь же теплица стояла заброшенной, и сад начинал зарастать. Арсеньева решила не поддерживать затейливых убранств в парке, не устраивать больше пиршеств, ведь это муж ее любил всевозможные излишества, а не она.

Однако кусты сирени, жасмина и роз окружали большую клумбу, от которой в глубь сада шла тенистая аллея. Одна из них спускалась под гору к Большому пруду и засажена была акациями, которые срослись наверху сводом. Отсюда видно было село, а дальше тянулись поля, уходя в голубую глубь тумана.

Бабушка и внук спустились к Большому пруду. Арсеньева с трудом шла по крутому спуску. Подсыхающие ветки акаций, на которых еще держались облетающие листья, цеплялись за одежду. Вся аллея завалена была облетевшими кленовыми и дубовыми листьями, которые, шурша, перекатывались при малейшем дуновении ветра.

Осенью пруд зарастал цвелью; из воды порой высовывались лягушки и с кваканьем выползали на берег, поросший осокой и разными травами. Услыхав голоса людей на берегу, они шумно шлепались в воду. Ветлы склоняли над тихой водой свои длинные ветви.

Ветер качал вершины дубов и белоствольных берез, сбрасывая с них желтые листья, как червонцы. Вековые вязы стояли плотно и неподвижно; постоянно дрожащие листья осины лепетали, как хрустальные подвески на люстре, глухо и беспокойно.

Арсеньева повела Мишу в беседку посидеть и отдохнуть. Простая беседка с зеленой крышей была выстроена заново и тоже пахла краской. Ее выкрасили недавно, поэтому сесть на скамейку Арсеньева не решилась и пошла по аллее, где разрослись высокие кусты черемухи; весной под их душистыми сводами можно было идти, как по коридору.

Когда поднялись обратно к дому, Миша остановился перед куртиной розовых кустов; они уже отцвели, лишь на некоторых кустах оставались красноватые шишки с семенами.

Полукруг из кустов жасмина казался сквозным. За ними стоял крепкий старый вяз, и Арсеньева решила сделать перед домом качели для внука.

Миша просил еще погулять, и они пошли мимо входа в дом, направо. Перед ними открылись бескрайние поля с оврагами, покрытыми свежей зеленью, потому что в оврагах этих были источники ключевой воды. Кудрявый, разросшийся кустарник заботливо скрывал журчащие источники. Здесь же неподалеку стояла теплица. Многие стекла уже выпали из рам, разбились вдребезги и, покрытые пылью, лежали на земле; осколки их неожиданно загорались искрами на солнце.

Налево в поле виднелись разные хозяйственные постройки; среди них выделялось хранилище для овощей — неровные своды землянок в оврагах, заросшие от времени травой. Сюда свозили осенний урожай с огородов — картофель и разные другие овощи; там стояли бочки с солеными огурцами, кадки с квашеной капустой, с грибами, разные соленья, от которых шел тяжелый дух.

Обозрев пока что издали и мельком все хозяйственные строения, Арсеньева, тяжело опираясь на палку, пошла к дому и увидела Афанасия Алексеевича. Когда Мишенька убегал вперед, она расспрашивала брата, не слышно ли чего о Юрии Петровиче, не говорят ли, что злодей намерен похитить своего сына. Она доверительно сообщила, что уже дала распоряжение управителю расставить караул на случай приезда зятюшки, чтобы вовремя увезти мальчика из Тархан, когда Юрий Петрович приедет похищать Мишеньку.

Арсеньева решила воевать с зятем, как воевали в старину: держать людей на дороге, по которой враг, то есть Юрий Петрович, будет приезжать в Тарханы. Доверенные должны заранее давать знать о появлении молодого барина. Как только зазвенят его колокольчики, гонцы сразу же поскачут предупредить о предстоящем приезде зятя, и можно будет тотчас же тайком увезти Мишу с няньками к соседям и держать его там несколько дней, скрываясь, чтобы приехавший отец не мог дознаться, где его сын. Арсеньева отрядила двадцать дворовых и расставила дозорных на дороге, по которой ездил Юрий Петрович.

Глубокой осенью неутомимо падающий снег кажется особо колким и жестким. Он залепляет глаза и недобрым холодом оседает на бровях, сковывает усы и бороду. Беспощадный ветер подбрасывает звенящие снежинки, гудит, свистит, метет, шевелит черные, голые ветви деревьев, а если в поле находится человек, то и его не щадит — теребит полы его тулупа, старается сорвать шапку, исколоть морозными иголками щеки и уши. Ноги даже в теплых валенках начинают мерзнуть, и поневоле дозорные притопывают, стоя на давно надоевшем месте.

Как страстно хочется в такую погоду добраться до теплого жилья, войти в натопленную избу, отряхнуться и на теплой лежанке проспать до утра! Но уйти с полевой дороги нельзя: барыня Арсеньева поставила своих дворовых караулить, не зазвенят ли колокольчики тройки ненавистного ей зятька, которого она, не стесняясь, честила бранными словами, не едет ли он в Тарханы исполнить свое в запальчивости высказанное намерение — украсть сына своего, четырехлетнего Мишеньку, чтобы увезти к себе в имение, в Тульскую губернию.

Караул расставлен по старинке: к каждому одинокому дубу, выросшему на полях и отстоящему иногда на версту один от другого, приставлены два молодца с оседланными конями, привязанными к стволу.