В заведении на причале было темно, оно было стилизовано внутри под корабль, и даже на каминной полке стояли модели кораблей в бутылках, а на стене висел портрет Роберта Эмметта. Я чертила окружности носком туфли на покрытом опилками полу и думала, как долго еще выдержу не звонить ему.

– Эй, Кэтлин, не вешай носа, любимая, – сказал Туша, протягивая мне ром с лимонадом. Я терпеть не могла этот напиток.

– Если охмурите какого-нибудь издателя, дайте мне знать, – попросил Тод Мид, у которого была неотвязная мысль написать книгу и стать известным.

– Как Салли? – спросила я. Хотя мы с ней и не были знакомы, мне было жаль ее с тех пор, как Бэйба тогда забеременела.

– Она в отличной форме, сажает цветочки и все такое, – ответил он. И хотя мне хотелось знать совсем другое, я больше ни о чем не спрашивала. Его легкая возбудимость удерживала любого от лишних вопросов.

– Интересно, как это им удается запихать эти кораблики в бутылки? – сказал Тод, кивая в направлении белого кораблика в длинной бутылке. Он всегда так вот переводил тему разговора на что-то незначительное. Его я тоже запомню таким вот, с грустинкой в голубых глазах, одетого в бежевое пальто Кромби с поясом, завязанным узлом на животе в том месте, где обычно бывает пряжка, рассуждающего с видом знатока о винах, американских писателях и кораблях в бутылках.

Двое студентов из колледжа Тринити пришли проводить Бэйбу, и она постаралась выпросить у одного из них фирменное кашне колледжа, чтобы хвастаться им в Лондоне.

Я сидела и смотрела на нее, слушала Тода, и вдруг меня охватил порыв отчаяния.

– Я пойду и позвоню ему, – сказала я Бэйбе.

– Давай, давай, никто тебе не запрещает, – сказала она, накручивая кашне себе на голову.

Телефон находился в холле. Я опустила шиллинг и несколько пенсов, а потом пришлось еще какое-то время ждать, прежде чем телефонистка соединила меня с его номером.

К телефону подошла Анна.

– Нет, его нет, – кричала она в трубку.

Она, наверное, первый или второй раз в своей жизни говорила по телефону.

Она замолчала, и у меня создалось впечатление, что она повернулась, чтобы что-то сказать кому-то.

– Анна, я еду в Англию и просто хочу с ним попрощаться. Попроси его приехать и проститься со мной.

– Да нет его здесь, он в поле, – сказала она, – клянусь Богом.

Она услышала, как я всхлипываю, и добавила:

– Если он скоро вернется, я скажу ему, чтобы немедленно ехал к тебе. Ты где находишься и сколько еще пробудешь там?

Мне пришлось крикнуть людям в баре, чтобы спросить его название, и несколько голосов сразу ответили мне.

– Бог ты мой, как хорошо-то, что ты в Англию едешь, – сказала Анна, – у меня беда, залетела я, не можешь прислать мне каких-нибудь таблеток?

– Постараюсь, – ответила я, – скажи мне, он там?

– Да нет его, Бог ты мой, только я с ребенком. Пришли мне таблеток, пожалуйста!

– А ты мне его пришли, пока я еще здесь!

– Сразу как придет, скажу ему!

– Анна, я писала ему, – сказала я.

– Я знаю, у него целая пачка писем на столе, он даже не вскрывал их.

Это было одним из его качеств, которое приводило меня в самое большое восхищение, какая-то сила позволяла ему откладывать чтение письма, от которого он ждал особой радости или, наоборот, неприятности на дни и даже недели.

Я спросила Анну, не появлялась ли эта американка Мэри..

– Да никого не было, кроме человека, который травит грызунов. Тут с тех пор, как ты уехала, монастырь. Он уезжал на пару ночей и вернулся насупленный как монах. Пришлешь таблеток? – спросила она умоляющим тоном.

Время кончилось, и я попрощалась и пошла обратно, чувствуя себя еще хуже, чем раньше. Мне виделись его карие глаза, такими же, какими они были в наш последний день в гостинице. Полные грусти от того, что я оказалась совсем не такой, какой он себе меня представлял. Камень, как он сказал. Я подумала о рассыпанных под горячим солнцем камнях и о других, которые лежат в реках и которые вода сделала такими гладкими.

Когда мы ушли из заведения, я оставила записку, чтобы он знал, где найти меня. Я все еще думала, что он может приехать. Времени оставалось мало, и я представляла себе, как он мчится ко мне в своей маленькой машине. Анна обещала, что поищет его, но он мог уйти куда угодно.

Туша был знаком с одним из помощников капитана и смог получить разрешение всем нашим провожающим подняться на борт. Он дал на лапу носильщикам, когда мы погрузились. Бэйба предъявляла наши билеты, держа их в зубах, потому что руки у нее были заняты цветами, сумкой и пакетами, а также ее новым красным плащом. Поднимаясь по трапу, я вдруг подумала, что должна вернуться и подождать его, потому что он наверняка уже вот-вот появится. Но я шла вперед, подталкиваемая трогательными репликами Туши и острым углом чьего-то чемодана.

Наша маленькая каюта была набита провожающими: Тод, Туша, Джоанна, Густав, наши вещи и море цветов, которых они подарили нам. Туша пустил по кругу начатую бутылку ирландского виски и требовал, чтобы выпили все.

– Только чтобы убивать микроб, – согласилась Джоанна. Она уже была здорово навеселе после нескольких рюмок шерри. Туша сдвинул ей шляпу набок, так что она казалась совершенно окосевшей.

– Иисус встречает свою скорбящую мать, – сказал ей Туша, напоминая мне о том вечере, когда мы ходили на костюмированные танцы, и о том, что случилось потом, когда он сражался с Джоанной на лестнице. Всем отчего-то стало грустно, но ненадолго, потому что Туша завопил:

– Кэтлин, Бэйба, здоровья вам, богатства, будьте всегда такими милыми, как сейчас, и пусть ничто на свете не изменит вас!

Он подхватил Бэйбу и поднял ее к потолку.

– Боже! – охнула она, стукнувшись головой об абажур.

Ударил колокол, и чей-то голос объявил, что все провожающие должны покинуть корабль.

– Святой Моисей, нам придется добираться вплавь, – воскликнул Туша, а Джоанна охнула: – Майн Гот!

Тод поднял воротник своего плаща и осенил нас крестным знамением шутки ради. Они гурьбой заторопились к выходу, оставив нам помятые розы и недопитую бутылку виски с еще влажным от прикосновений их ртов горлышком.

– Он так и не пришел, – сказала я Бэйбе, и она обняла меня. Мы обе заплакали.

– Я сойду с ума, я сойду с ума, – повторяла я, всхлипывая.

– О, нет, только не это, – ответила она, – подожди, хоть до Англии доберемся.

Тут Бэйба вспомнила про громадную сумму денег, которой мы располагаем.

– Боже, наши деньги, наши сумочки!

Она смахнула с кровати наши чемоданы и груду свертков из бурой бумаги, под которыми лежали наши сумочки. В последний момент мы обнаружили, что наши вещи не влезают в чемодан, и пришлось их заворачивать в бумагу. Бэйба сказала, что нам придется брать тележку, когда мы прибудем в Ливерпуль.

– Будем караулить всю ночь, – заявила она, – кто знает, вдруг сюда ввалится какой-нибудь негодяй, изнасилует нас и украдет деньги!

– Я не смогу забыть его, – сказала я ей, подходя к зеркалу и утирая слезы над раковиной.

– Никто и не просит тебя об этом, – ответила Бэйба, – но в любом случае не вешай нос, мы с тобой прекрасно устроимся в Сохо.

Прозвучало новое объявление по корабельному радио. Я слушала его, трепеща от надежды, что, может быть, услышу о нем, но все было напрасно.

– Можно понять по моему виду, что я девушка с прошлым? – спросила я Бэйбу. Я так осунулась, что теперь мне не надо было втягивать щеки, чтобы казаться худощавее.

Она ответила, глядя на меня в зеркало:

– Можно понять, что ты не спала как следует последние шесть месяцев, вот что можно понять.

Сказав это, она нажала на кнопку звонка. Пришел стюард.

– Я случайно, – сказала ему Бэйба.

Он посмотрел на ужасный хаос в каюте, на валявшуюся на полу одежду и смятые цветы, на меня в слезах и на Бэйбу, которая поглаживала почти пустую бутылку виски у себя на коленях. Он покачал головой и ушел.