Кристофер кивнул.

— Я видел их пять дней назад, — сказал монгол. — Я проезжал Цун-Ула, горы к северу от Коко-Нор. Мы обменялись несколькими словами. Я спросил мужчину, куда они направляются. Он сказал, что через десять дней они должны быть в Канчжоу. Когда я спросил, зачем, он ответил, что ему надо встретиться там кое с кем. Это все. Тибетский мальчик попытался что-то сказать мне, но мужчина оборвал его.

— Возможно ли так быстро добраться до Канчжоу? — спросил Кристофер. — Разве им не придется идти через горы Нань-Шан?

Монгол кивнул.

— Придется, — ответил он. — Но они могут добраться вовремя, если не случится ничего непредвиденного. Все перевалы открыты. Я рассказал ему, каким путем лучше добираться.

Он неловко заерзал в седле.

— Этот тибетский мальчик, — произнес он. — Он был бледен и испуган. Он приснился мне в ту же ночь. Во сне он улыбался. На нем были одежды Будды. Он был залит светом. — Он сделал паузу и потом спросил: — Кто он?

Чиндамани ответила низким голосом, в котором звучала такая властность, какой Кристофер раньше никогда не слышал:

— Он Майдари Будда.

Всадник пристально посмотрел на нее, но ничего не сказал. Примерно через полминуты он широко улыбнулся, развернул коня и поскакал галопом в направлении Цаган-Токко.

* * *

Апрельским днем они пересекли границу Китая, — спокойно, как скотокрады или разведчики, высланные вперед готовой к вторжению армией, — никем не замеченные, не заподозренные, не остановленные. В принципе реальной границы не было, и никто не мог сказать: «Это Тибет», — а через мгновение воскликнуть: «Это Китай!» Просто начали постепенно меняться цвета, ландшафт, лица. Мир кочевников Амдо начал тускнеть, уходя вдаль, а вместо него медленно появлялась новая местность: мир равнин и высоких, хорошо укрепленных деревень, узких ущелий и быстрых рек, позолоченных монастырей, украшенных орнаментом монастырских ворот и узких рифленых пагод, поднимавшихся над тусклыми стенами из прессованной глины.

Люди с окраин и с соляных озер бассейна Цайдам — закутанные в меховые одежды, грязные, с обветренными лицами — постепенно уступали место жителям заселенных регионов, лежавших за Великой Стеной. Торговцы и ремесленники, крестьяне и купцы, стремящиеся вернуться в Кантон или Пекин. Основное различие — по крайней мере так показалось Кристоферу — было в их глазах. Кочевники и люди, пришедшие с верблюжьими караванами из монгольских степей или районов за пределами Урумчи, обладали отдаленным взглядом: они видели огромные пространства и открытые горизонты, не заслоненные городскими стенами, они видели мир, меняющийся ежедневно. Китайцы народности хаи из Кансю жили в мире более узких горизонтов, и Кристоферу казалось, что он видит в их глазах стены и двери, а также окружавшие их решетки, придуманные ими самими.

Мандарины с болезненными лицами и усталыми глазами, многие еще с прическами в манчжурском стиле, то есть с длинными косами и выбритыми лбами, проезжали мимо них в сопровождении солдат из мусульманской народности хаи, направляясь в Сининг-Фу и лежавшую за ним столицу провинции, город Ланчжоу. Но никто не остановил Кристофера или его попутчиков. На первый взгляд, Кристофер не представлял никакого интереса — обычный кочевник, совершающий дальнее путешествие вместе с женой и ребенком по причинам, абсолютно неинтересным китайским чиновникам. Лицо его стало грязным, волосы — спутанными, а все признаки того, что он иностранец, были уничтожены ветром, льдом и снегом.

Сининг-Фу встретил их с безразличием. Тремя путешественниками больше или меньше — для города и его обитателей это ничего не меняло. Город окружала квадратная стена, по парапету которой ходили солдаты, неся дежурство над городскими крышами; выложенными из красной черепицы и украшенными драконами. Никто не обращал внимания на трех вновь прибывших путешественников.

Они прошли по главной улице, пролегавшей по центру города, оставляя справа и слева символы местной власти — маленькие раскрашенные домики, охраняемые каменными львами и драконами и украшенные надписями на китайском, говорящими об их назначении. Улица была забита людьми и животными: монголы вели на поводу лохматых бактрийских верблюдов, переходя от лавки к лавке, меняя шкуры яка или мех на горшки, сковородки и кухонные ножи; мулы перевозили огромные куски угля из Шанси; ехали на тележках юные китаянки в ярко-красных накидках, с намазанными жиром волосами и навсегда изуродованными бинтами крохотными ступнями.

На боковой улочке, по соседству с большим торговым домом, они нашли маленькую гостиницу, чтобы остановиться там на ночлег. Гостиница была более грязной и забитой, чем другие, но она находилась не на центральной улице и привлекала постояльцев, которые прекрасно знали, что не следует проявлять повышенный интерес к соседям по гостинице. Они уговорили хозяйку предоставить им отдельную комнату. Та поначалу отказывала, но потом согласилась ради Чодрон, выглядевшей усталой и печальной.

Когда они пришли в гостиницу, уже начинался вечер. За отдельную плату хозяйка принесла им еду и жаровню на треноге. Сразу после еды Чодрон заснула. Чиндамани и Кристофер еще немного поговорили. Они занялись бы любовью, но присутствие девочки их стесняло. Наконец они заснули в объятиях друг друга, не в безопасности, но наедине.

Посреди ночи Кристофера разбудил стук в дверь. Сначала он решил, что ему это послышалось, но стук повторился, уже громче. Чиндамани зашевелилась, но не проснулась.

Он встал и подошел к двери. Деревянный пол холодил голые ноги. Вдалеке кто-то кашлянул. Кашлянул еще раз, потом еще и, выдохшись, замолк. В комнате царила полная темнота.

Он открыл дверь и сощурился. На пороге стоял мужчина, держа в руках лампу.

Глава 46

Рука незнакомца загородила лампу, и на лицо его упала тень.

— Да? — сонно спросил Кристофер. — Что вам надо? — Он говорил по-тибетски, надеясь, что незнакомец его понимает.

— Привет, Кристофер, — произнес незнакомец. Слова были английскими, голос обдал его холодом узнавания.

Незнакомец убрал руку, и свет упал на его лицо. Симон Уинтерпоул проделал большой путь, но ни на йоту не изменился.

Кристофер шагнул в коридор, закрыв за собой дверь. Уинтерпоул был в европейской одежде, как всегда франтоватый, — видение, пришедшее из мира, который, как думал Кристофер, он оставил навсегда.

— Не надо стоять и так смотреть на меня, Кристофер. Ради Бога, я ведь не привидение.

— Извини, — ответил Кристофер. — Я не... Кого-кого, а тебя я никак не ожидал увидеть. Как ты умудрился сюда добраться? Как ты нашел меня?

— Боже праведный, ты ведь не думаешь, что ты невидимка? — Уинтерпоул пошевелил рукой, и свет задрожал, по лицу его пробежали проворные, как крабы, тени. — Несколько недель назад тебя видели около Лхасы. После этого мы следили за тобой, пока ты не добрался сюда. Ты не поверишь, как много мы можем. На прошлой неделе я приехал сюда из Пекина, чтобы встретить тебя. Я знал, что ты должен будешь зайти в Сининг-Фу. Нам надо кое о чем поговорить и кое-что сделать.

— Ты ошибаешься. Нам не о чем говорить. Больше не о чем. С меня достаточно. Я больше не работаю на тебя. Я вообще ни на кого не работаю.

— Ты становишься утомительным, Кристофер. Все это мы уже проходили. Когда я приезжал в Хексхэм. Разумеется, ты этого не забыл.

— Нет, — твердо ответил Кристофер. — Я не забыл. Тогда я сказал, что больше не принадлежу тебе. Ты помог мне выйти на след моего сына, и я тебе благодарен. Но я приехал сюда, чтобы найти его, не более того. Я не хочу, чтобы ты вмешивался в дела, которые тебя не касаются. Не влезай в это, Уинтерпоул. К тебе это не имеет никакого отношения.

В конце коридора кто-то снова закашлялся.

— Боюсь, что имеет, — возразил Уинтерпоул. — Послушай, мы не можем здесь разговаривать. Внизу есть комната, которой мы можем воспользоваться. Спустись туда и выслушай меня. Я проделал длинный путь, чтобы поговорить с тобой. Сделай мне это одолжение. Пожалуйста.