И надо признать, что это та цель, за которую необходимо бороться, что социальная справедливость, единство страны (довольно гуманитарные соображения, которые бы я отнёс к цивилизационным соображениям, что ли) заставляют вмешаться и что-то делать. И сейчас мы говорим: давайте брать пример с Евросоюза, давайте брать пример с Западной Европы. Мы там видим вмешательство в процессы пространственного развития со стороны государства. Оно не всегда социальное: бывает и экономическое вмешательство – создание полюсов роста, а порой даже направленное на разрыв, это нам тоже приводят в пример.

Но давайте посмотрим, когда государство имеет право сконцентрировать свои усилия в пространстве на наиболее передовых территориях, помогать прежде всего им. Я знаю только два таких примера в Европе – это Нидерланды и Дания. Нидерланды помогают своей коллективной столице Ранста конкурировать в международном разделении труда на мировых рынках. Ну, так добейтесь сначала той разницы, которую вы имеете в Голландии между наиболее передовыми и отсталыми районами. А когда мы приходим к родной стране, где у нас любые из основных показателей отличаются на порядок, от десяти до двадцати раз: валовой региональный продукт на душу населения, уровень безработицы, реальный уровень доходов с учётом покупательной способности, то встаёт вопрос: как в этих условиях можно не вмешиваться, является ли это разумным подходом?

Вмешиваться сложно, на самом деле, это усложнение системы. Почему, так сказать, не любят людей, которые пристают с этим вопросом? Потому что так хорошо без регионального разреза! Мы его просто вводим и усложняем картину. А без нас так было просто, так ясно.

Причём рассказывают те же сказки, на которые уже в своё время надеялись развитые страны. Что, на самом деле, всё будет замечательно: повысится безработица, уменьшатся претензии к заработной плате, район получит некие преимущества, туда прихлынут капиталы – такая идеальная картина. Мировой опыт показал, что не хлынут по ряду причин, что не только рабочая силы нужна. И что хлынут туда, где она квалифицированная прежде всего и особая, а как раз не дешёвая. Это, кстати, к вопросу о нашем месте в разделении труда. «Создадим свободные экономические зоны, привлечём свою дешёвую рабочую силу». Всё это, в общем, на поверку оказалось блефом. Нам нечем привлекать, потому что, может быть, у нас и дешёвая рабочая сила, но не совсем та, которая нужна.

А.Г. И не такая уж и дешёвая.

А.Т. Не самая дешёвая в мире.

С.А. И, в общем, тут уже значительно больше конкурентов, чем нам бы хотелось. Так что, возвращаясь к роли государства, хотел бы вот что сказать. Мы попали в парадоксальную, в общем, ситуацию. Нормальная страна знает, какой она хочет видеть свою территорию. Люксембург знает, какой он хочет видеть свою территорию, у него есть депрессивные ареалы, он им помогает. Конечно, немножко смешно. Но если учесть, что эта же региональная политика решила много и внутриполитических проблем и, скажем, спасла от развала Бельгию в значительной мере, то, может быть, уже и не так смешно.

А.Г. Но тут всё равно смешно, знаете, почему? Потому что интересно, каким же путём государство (я имею в виду конкретный путь) сможет сделать так, чтобы отсталые, депрессивные, исчезающие с карты России регионы поправили свои дела? Ведь у нас бюрократия, её никто не отменял, коррупцию никто не отменял.

А.Т. Бюджетную бедность никто не отменял.

А.Г. Никто не отменял. Воровство никто не отменял.

С.А. Вы отделяете коррупцию от воровства.

А.Г. Я отделяю коррупцию от воровства, потому что воруют все, а коррупционеров у нас немного. Для этого надо занимать всё-таки место у кормушки избранных.

А.Т. А самое главное – это бедность, мне кажется. Вот здесь действительно ключевое место. Для того, чтобы что-то перераспределять, нужно сначала заработать. А чтобы заработать, нужно поймать вот эту волну. То есть, чтобы встретились спрос и предложение, чтобы что-то заработало и дало заработать бюджетам всех уровней, включая федеральный. Вот после этого можно думать…

А.Г. Сейчас единственно, чем центр может поделиться, – это скульптурами Церетели, которые можно поставить в любом городе шахтёров…

С.А. Я не уверен, что это улучшит инвестиционный климат, здесь ещё отдельные исследования под каждую скульптуру надо заказывать…

Но это не совсем так. На самом деле перераспределяются между регионами порядка 15-ти процентов бюджета. И то, о чём я говорю, это придание неких правил этому перераспределению. Как раз коррупция возникает прежде всего там, где нету правил. А бюрократия, величайшая бюрократия в мире всё-таки не в Москве, а в Брюсселе. Тот, кому хоть раз приходилось с ней сталкиваться, наверное, меня поддержит. И, тем не менее, эта величайшая бюрократия всех времён и народов породила наиболее эффективную региональную политику из всех, которые мы знаем. Так что перераспределять можно то, что уже перераспределяется, надо перераспределять по определённым правилам. Это первое. Но государство может не только перераспределять. Государство может привлекать другим – ослаблением своего неусыпного влияния, своего неусыпного внимания, ослаблением своих смертельных объятий.

Понимаете, когда государство регулирует количество нарезов на булке, это не шутка, а абсолютно серьёзно. Вот оно ослабило чуть-чуть свою хватку в Калининградской области – но не буду сейчас расписывать, времени у нас нету, – это уже дало возможность этой области, несмотря на эсклавно-анклавное положение, в общем довольно прилично выживать в условиях всех перемен. А ведь до этого область была особенно болезненной и закрытой областью, куда не пускали иностранцев, которая была форпостом, крепостью, чем угодно, и она была брошена в рынок резче всех. Причём ещё добавьте окружение. И перераспределять было немного чего. Приняли первую федеральную программу, где федеральное правительство выполнило свои обязательства ровно на 3 процента. Было 3 процента от обещанного объёма средств. Сейчас вроде получше стало в новой программе, но это абсолютно неважно.

Так вот, государство ослабило чуть-чуть хватку. Дало проявиться инициативе людей, это ведь тоже суперсложно. Потому что там нет шахтёров, которые всегда сложно приспосабливались к нынешней жизни, что в Великобритании, что в Соединённых Штатах Америки, что в России. Но там были военнослужащие. Это следующая категория людей, которым очень трудно адаптироваться к современной жизни. И, тем не менее, это ослабление хватки уже дало свои плоды.

А.Г. А в чём выражается ослабление хватки?

С.А. Во-первых, в 96 году был принят специальный закон «Об особой экономической зоне», сейчас уже забыл точное название, но это единственный в стране закон, посвящённый региону, таких примеров просто больше не было.

А.Г. Будет Чечня теперь.

А.Т. И пошли таможенные истории, пошло воровство янтаря и так далее, и так далее. Прелестей много оказалось.

С.А. Как будто бы в других местах не пошло бы воровство. Все прелести пошли. Видимо, в чуть большей степени, чем в других регионах.

Но, тем не менее, им предоставили льготы, которые привлекли, худо-бедно, некое количество зарубежных инвестиций. Не так уж мало – и причём реальных, не только кипрских инвестиций, а, скажем, германских. И предоставленная свобода позволила им привлечь в некотором количестве, назовём это так, германский капитал в разных своих форумах, начиная от ностальгического туризма потомков, и кончая производством – сборкой БМВ, пускай первоначально из 5-ти частей или из 6-ти собирали БМВ. Это позволило людям выжить за счёт того, что таможенные пошлины на ввозимые товары были отменены. И при более низком уровне заработной платы, даже чем в среднем по стране, покупательная способность была реально повышена. Так что, государство имело возможности.

А.Г. Да, но это вот противоречит тому, о чём вы говорите. Это ведёт как раз к тому, что житель Калининграда очень скоро перестанет говорить о себе, как о жителе России. А если эту политику проводить последовательно во всех регионах, то я просто вижу, как житель Башкирии говорит о себе, как о жителе Башкирии. А Приморского края, как Приморского края.