А.Г. Но вы сейчас просто описываете районы Нью-Йорка…

С.А. Есть замечательное понятие – «эксклюжн» и «инклюжн», то есть «включение» и «исключение». Вот пространство и распадается на то, что будет включено в основное пространство, и то, что будет исключено. Недаром понятие «центр – периферия» так поменяло своё значение. Вот «центр» – это что? Москва, в нашем понимании. А периферия – это, скажем, Ямало-Ненецкий автономный округ. Это же поменялось. Уже в Москве или в Московской области есть районы, которые логично отнести к периферии. А если вы возьмёте Лондон где-нибудь в районе Ист-Энда, это действительно уже периферия, эти районы «исключены».

А.Т. Уже не доки, но…

С.А. И это всё чередуется. Вы можете за полчаса перейти в другую социальную формацию.

А.Г. Нагатинская пойма – это явно не Москва.

А.Т. И всё-таки, и всё-таки. Россия – страна великих реформ и великих реформаторов. Их было много. Наверное, потому, что она не умела меняться плавно и непрерывно из самой себя. И время от времени приходили великие реформаторы. Начиная, по крайней мере, с Петра Первого. Но если реформаторам России, вплоть до последних реформаторов Ельцинской эпохи, часто удавалось обмануть, обогнать время, как-то ускорить его, пустить страну вскачь и так далее, то пространство российское, вот эти огромные просторы, обмануть, как правило, было очень трудно. Вязли они на этих просёлках. Не пускало их это пространство, далеко реформы не шли, они гасли на этих дистанциях. И с этим тоже не считаться нельзя. Потому что может в очередной раз «хотели как лучше, а…»

С.А. У большинства западных специалистов в этой области указано, что рынок многое, что решает. Но рынок и создаёт региональные проблемы… И никаких чудес не бывает…

Участник:

Раевский Владимир Вячеславович – доктор биологических наук, зам. Директора Института Высшей нервной деятельности и нейрофизиологии РАН.

Владимир Раевский: Мне хотелось бы рассказать о некоторых аспектах науки, которая родилась в нашей стране, науки о высшей нервной деятельности. Особенно стоит её отметить сегодня, потому что в апреле этого года мы будем отмечать столетие выступления Ивана Петровича Павлова на Мадридской конференции. Это первое его выступление, посвящённое данной науке. Впервые была сделана заявка именно на этой конференции об этом новом направлении.

Собственно говоря, высшую нервную деятельность сам Иван Петрович Павлов определял как науку о поведении. А поведение – это, собственно говоря, единственная форма адаптации организма к окружающей среде, независимо от того, что имеется в виду: или это адаптация к какому-то болевому или болезнетворному разрушающему воздействию, или это адаптация к социальным каким-то проблемам, или потребление необходимых веществ для жизни организма. Всё это поведение. И если мы будем знать о поведении достаточно много, ну, например, принцип его формирования и механизмы, лежащие в основе его развития, мы сможем решать практически все вопросы, связанные с нашей жизнедеятельностью. Поэтому очень важно было с самого начала определить, а что же является, лежит в основе поведения.

Надо сказать, что в течение многих сотен лет основополагающим было открытие, сделанное Рене Декартом. Он сформулировал очень чёткую позицию, которая давала возможность экспериментатору практически исследовать физиологические процессы, протекающие в организме. И всё это исходило из введения в обиход термина «стимул». После чего и сформировалась определённая последовательность «стимул-реакция». И до сегодняшнего дня мы не только пользуемся этой формулой, но и много исследователей по-прежнему придерживаются убеждения, что именно по этому принципу формируется поведение.

Иван Петрович Павлов совершил революцию в своё время в этом направлении. Он вводит новое представление, он вводит понятие «сигнал». Это принципиальное отличие. Принципиальное потому, что, вы понимаете, когда мы говорим о стимуле, который побуждает к какому-то поведению, мы сразу же обращаем внимание на то прошлое, от которого строится наша адаптация. Когда мы говорим о сигнале, мы говорим о напоминании, о предупреждении, о будущих событиях. И таким образом, мы во всеоружии имеем возможность встретить будущее. В этом действительно заключается истинная адаптация.

Надо сказать, что до сегодняшнего дня, пожалуй, это гениальное открытие Ивана Петровича Павловича, что поведение строится по принципу сигнала и последующей реакции, недостаточно востребовано в нашем обществе. А мне думается, что оно должно быть востребовано не только, скажем, применительно к физиологическим исследованиям, к развитию научной мысли, но просто в нашем обществе. Потому что, одно дело, если мы будем строить своё произвольное поведение, ориентируясь на прошлые события (вас раздражает какой-то человек и вы рефлексируете в отношении него), и совсем другое, если вы строите своё поведение и отношение с ним по принципу – сигнал и будущие отношения с ним.

Александр Гордон: Целая социальная философия тут складывается.

В.Р. Абсолютно верно. Но интересным оказывается то, что Иван Петрович Павлов, введя вот это представление о стимуле, о сигнале и реакции, дал в руки исследователя конкретный инструмент для изучения механизмов, лежащих в основе поведения, развёртывающегося по этому принципу. К чему и относится, собственно говоря, условный рефлекс. Вообще, появление этого направления породило несколько интересных моментов в истории науки, в развитии науки.

Прежде всего, в поле зрения исследователя оказалась такая категория, как время. Естественно, если это сигнал, если это предупреждение о будущем событии, то мы, собственно говоря, должны были бы совершить путешествие в будущее. Мы должны были бы обладать какой-то машиной времени, которая перенесла нас в будущее; мы бы могли подсмотреть, что же там такое, и соответствующим образом легко и непринуждённо подойти готовыми к этому будущему событию. И вот, собственно говоря, роль этой машины времени и выполняет мозг, который позволяет нам предвидеть это будущее. А за счёт каких механизмов? И здесь оказывается очень интересная вещь. Действительно, мозг – это машина, не только позволяющая нам путешествовать в будущее, но которая позволяет вообще путешествовать во времени. Есть сигнал, который указывает на некоторые возможные события в будущем. Но что это за события? И вот здесь мы с помощью нашего мозга отправляемся в прошлое для того, чтобы выяснить – а о чём раньше говорили подобные сигналы для нас? И потом начинаем выстраивать то будущее, к которому, вероятнее всего, мы можем прийти.

А.Г. Простите, я перебью, но мне кажется, что эта схема, она идеальна для физиолога. В том же самом классическом опыте Павлова, после того как у собаки появлялся условный рефлекс, в ответ на сигнал начинал выделяться желудочный сок.

В.Р. Совершенно верно.

А.Г. То есть собака готовила свой организм, предсказывая каким-то образом будущее, «зная» в кавычках, что раньше этот сигнал предвещал появление пищи. И с физиологией здесь более-менее понятно. Но как перейти к работе мозга в других отношениях, к той же самой психологии или к эмоциональной составляющей, к эмоциональной конгнитивности, если хотите? Как тут мостик провести?

В.Р. Собственно говоря, важнейшим элементом, который появился в поле зрения исследователей явилось то, что всякое поведение строится на основе некоей потребности. И даже во всех экспериментах на собаках Павлова, всё-таки нужно было сначала, чтобы собака поголодала, тогда можно было вырабатывать у неё пищевые условные рефлексы, иначе она просто не работала. Значит, здесь необходимо ввести такое очень важное понятие как потребность. Я думаю, что если мы введём это понятие, то мы сможем прийти и к тому вопросу, который вы ставите.