Веки Цмайши приоткрываются, хотя она по-прежнему погружена в свои мысли. Меж обметанных, пятнистых от старости складок кожи блещет зеленоватое пламя. «Мать выродка. Я должна была убить мать выродка. Я должна была решиться, приказать ему, приказать моему брату. Одна я могла бы родить приплод, достойный его…»

И вдруг М’рхенгла смолкает. Он молчит слишком долго, много дольше, чем разрешено.

Цмайши гневно распахивает глаза.

Дыхание замирает в ее груди, и все три сердца пропускают удар.

У вошедшего двадцать девять кос. Больше, чем у любого из живущих мужчин.

Выродок стоит перед нею.

На нем полный доспех, все знаки достоинства, и – как же больно думать о том, что каждый из них заслужен. Зажимы на косах золотые, они блистают, звонко ударяются о броню, и звуки те – музыка. Хищно и мягко изгибаются черные, как слепота, рукояти священных ножей. Он сверкает красотой, этот воин: его волосы цвета артериальной крови, словно бы обильно смоченные влагой жизни врагов.

М’рхенгла в ужасе разворачивается спиной к старейшине – лишь бы оказаться лицом к вождю, к победителю… Он знает, что Цмайши забудет и это.

Дети прячутся.

Цмайши встает и скользит взором по лицам явившихся вместе с Л’тхарной. Женщин две: его сестра Ицши, его подруга Эскши – первая погружена в себя, вторая готова вознестись в боевую ярость. Его «клинок» Д’йирхва, еще трое мужчин. За много лет они ни разу не ложились спать голодными, все превосходно владеют языками х’манков, все они выродки и предатели…

– Я пришел за ожерельем вождя, – говорит Л’тхарна. – Я выдержал испытание. Ты, сестра отца, видела это. Я убил, я одержал победу, и мой враг свидетельствовал о моей мощи.

Глаза Цмайши становятся шире. Она как будто не верит своим ушам.

Эскши нервно встряхивает головой. Страха нет, но решение нелегко далось ей и все еще отдается тяжестью в левом сердце.

«Тебе нужно забрать у Цмайши ожерелье твоего отца», – сказала она прошлым днем, глядя поверх л’тхарниной головы.

«Я заберу», – ответил он.

«Она не отдаст тебе. Она убьет тебя. Сама».

Л’тхарна отпустился на четыре.

«Отдаст».

«Что ты хочешь сделать?» – встревожилась Эскши, садясь рядом со своим мужчиной.

«Я просто приду за ним. Как должно».

Ее вождь спокоен, как небесный свод в пору вершины лета. Обоняние Эскши говорит ей о странном: Л’тхарна не испытывает даже предбоевой злости. Это удивляет, но вместе с тем придает сил.

Она встречает взгляд Цмайши.

«Я убью тебя, – говорят глаза молодой женщины. – Я убью тебя и стану великой старейшиной. Как Шакхатарши, сказки о которой ты любишь».

Старейшина раздувает ноздри.

– Хорошо, – низко, словно захлебываясь чем-то, рычит Цмайши. – Слушай меня, Л’тхарна! Я видела, все видела и все знаю. Я отдам ожерелье твоего отца. Я отдам.

И уходит.

Возвращается нескоро. Эскши уже не раз нетерпеливо взрыкивала, и даже толкнула в плечо понуро молчащую Ицши, предлагая отправиться вслед за старейшиной и заставить ее поспешить. Но Цмайши является в темной арке, сосредоточенная, величественная, огромная ростом – та женщина, что была первой на Ррит Кадаре, мире царствующем.

Она смотрит в упор на приплод Р’харты, великого брата своего, никогда не поступавшего против чести. Ее брата, последнего героя, рожденного человеческой расой, последнего, в ком сияла древняя доблесть… смотрит, и огненное презрение, и бессильная ярость в ее глазах.

Цмайши швыряет ожерелье Л’тхарне в лицо.

Но это не знак вождя.

…семь черепов снизаны в ряд от одного плеча до другого, затылочные части спилены, вместо глаз – драгоценные камни. Их черепа тонкостенны и округлы; видно, какими большими были глаза в этих глазницах, какими маленькими – эти рты со слабыми плоскими зубами…

Л’тхарна спокоен. Даже нервные обычно уши неподвижны. Он наклоняется и подбирает низку х’манкских костей.

– Это я тоже заберу, – тихо говорит он.

Цмайши молча опускается на четыре. Огонь ее взора гаснет, на коже ярче проступают пятна.

– Я вождь мужчин, – так же тихо продолжает выродок, невесть как оказавшийся приплодом ее брата. – Отдай мне знак мужчин, женщина. Ты хранила его, но он тебе не принадлежит.

«Где он?! – хочет крикнуть старейшина, – где он, белый червь, которому ты кладешь голову на колени? Х’манк твой хозяин и ты называешь себя вождем людей?!»

Но она молчит.

Тяжкая тишина плывет над домом собрания.

Наконец, Цмайши встает и скрывается в доме.

Миру не суждено пасть в громе и свете. Мир тихо истлеет, станет желтой летящей пылью. Новым людям не понадобится сказка о Ш’райре, герое, бьющемся с богом для отрады своего сердца.

Пусть она презирает выродка, но не почтить ожерелье своего брата она не в силах. Цмайши несет его на вытянутых руках, и подвески почти не колышутся, храня тишину. Запах беспокойства втекает в ноздри старейшины; какой-то миг она радуется, что выродок выдал себя, но потом понимает – запах идет с другой стороны, это люди ее дома…

Все равно. Уже все равно.

Ожерелье вождя на груди Л’тхарны.

Восходит солнце, и изысканный свет кутает синие плечи вулкана, забывшегося тревожным сном. Спустя полчаса во льдах вершины ненадолго запылает ослепительная корона – чтобы сорваться и вознестись в небо дневным светилом. Нынче свежо; ясно виден не только пик Такахаси. Присмотревшись, над морем можно различить и вздымающиеся береговые скалы острова Сиру.

Должно быть, если подняться в горы повыше, на востоке явится из волн берег материка. Но Город уже не различить простым глазом. Тем паче – тонкую иглу устремленной к небесам башни.