Теперь позвонили длинней, с уверенной силой, точно кнопку топил уже другой человек.
— Стёпка простыни вяжет, уйдёт в окно… — всхлипнула Дарья.
— Какой Стёпка?
— Сосик, Стёпка Обернибесов, тунеядец чёртов.
— Задержи его…
— Чем?
Звонок, будто сорвался со стены, гремел на всю квартиру мелкими, пляшущими трелями. Так звонил только Леденцов.
— А ты дурак! — почти выкрикнула Дарья.
— Почему дурак? — напряжённо спросил инспектор, не зная, что сделать.
— Нашёл кому довериться… Она же из шайки!
— Теперь-то я понял…
— Знаешь, какой она человек? У неё на балконе голубка свила гнездо и села на яйца… Виктория все яйца передавила ногой!
— Дарья, потом разберёмся. Там Леденцов звонит…
— Рыжий дурак? Ведь я записку ему в карман опустила. Знала, что он из милиции. Думала, увидит расправу на молу и всю шайку накроет.
— Дарья, мы тоже ошибаемся, а сейчас дорога каждая секунда…
— Ну вас всех к чёрту!
— Дарья, уж коли начала помогать…
— Что сделать? — перестала она реветь, потому что в дверь уже забарабанили.
— Развяжи мне руки. Я займусь Сосиком, а ты в это время открой дверь.
Кухонным ножом она вспорола верёвки. Инспектор встал, разглядывая пальцы, походившие на перетянутые сардельки. Голова кружилась, поэтому он чуть постоял, приходя в себя. Дарья побежала в переднюю…
Она вскрикнула глухо, словно её шубой накрыли. Инспектор вышел из кухни, стремясь на этот крик, — Сосик держал Дарью за горло в узкой щели коридора. И тут же увидел Петельникова…
Они сходились в этом тесном коридорчике медленно. Инспектор услышал негромкий металлический щелчок. Знал он эти щелчки, щёлкающие звуком по сердцу, — это выскочил клинок ножа. Сосик поднял левую руку, блеснувшую остро и узко. Правую, которая била ребром ладони сильнее всякого ножа, он слегка отвёл, точно приглашая пройти мимо:
— Я чемпион города по хара-хири.
Даже сейчас он красовался. Инспектор спокойно перевёл дух — глуп этот Сосик. Увлечённый модными каратэ и дзюдо, ждал он от противника диковинного приёма. В таком узком проходе? Эта щель лишь для старого доброго бокса…
Петельников сжал кусок верёвки, оставшийся в ладони, и швырнул его на голову Сосику, как накинул лассо. Тому потребовался миг, чтобы уклониться от неизвестного приёма. Но и Петельникову нужен был миг для своего любимого удара левой — ударил так, что заныли костяшки пальцев и запекло затылок, словно по нему опять двинули. Сосик не упал и не отступил, а вроде бы забыл, что собирался делать с ножом. Тогда Петельников ударил ещё раз — теперь правой. Крепкий Сосик опять устоял, но опустил нож, точно передумал его применять. Завернуть ему руку и отобрать холодное оружие было уже нетрудно.
В передней полыхнул лисий чуб Леденцова. Он ворвался в квартиру и свирепо уставился на открывшую ему хозяйку.
— Дурак, — обидчиво сказала Дарья и скрылась в комнате.
Тогда он побежал в глубину коридора к сцепившимся телам, сразу оценив результаты борьбы.
— Подай-ка вон там кусок верёвки, — попросил Петельников.
Леденцов подал, разглядывая Сосика.
— Товарищ капитан, почему у слова «бешеный» одно «н»?
— А сколько нужно?
— Минимум три. Человек же бешеннный!
У Сосика губы двигались так, что их нервная сила передавалась всему лицу.
— Сзади нападать легче, верно? — спросил его Леденцов.
— Тебя-то и спереди отделаю, — огрызнулся Сосик.
— Теперь ты уже никого не отделаешь, — внушительно разъяснил ему лейтенант.
— Это главарь? — спросил высоченный и широченный парнишка, в котором Петельников узнал Мишу Ефременко.
— Да, это главарь.
— Нет, не главарь, — бросила сердитая Дарья, выбежав в переднюю.
Дверь в комнату осталась распахнутой. У телевизора с черепом стояла Вика-«школьница» и спокойно курила.
22
Леденцов перевернул страницу очередного детектива и прочёл:
«С каким удовольствием он проехался бы по его роже землечерпалкой, чтобы тот не воображал себя таким красавцем».
Перед его глазами непрошено забелело лицо Сосика. Надменное в баре, перекошенное в Дарьиной квартире, слезливое в кабинете следователя…
Леденцов уткнул взгляд в раскрытую книгу:
«Прожжённая моим взглядом, она запылала, как четыре ведьмы!»
И опять привиделось непрошеное: теперь пустое лицо Вики-«школьницы» с голубоватыми, полупрозрачными глазами…
В передней заворчал телефон.
— Боря, тебя! — крикнула мама.
Он с удовольствием оторвался от злополучного доклада.
— Леденцов на приёме!
— Боря, это я, Наташа…
— Какая такая Наташа? — ненатурально удивился он, не скрывая этой ненатуральности.
— Наташа. Из Политехнического. Та самая…
— Здравствуйте, Наташа, — осторожным голосом, словно говорил с больной, поздоровался он. и умолк.
Молчала и Наташа, надеясь на его рыцарство. Но Леденцов затянувшуюся паузу перетерпел.
— Боря… хотите встретиться?
— Конечно, хочу, — шумно обрадовался он.
— Когда?
— Хочу, но не могу.
— Всё… работа?
— Не-ет. У меня, Наташа, расстройство желудка.
— Расстройство?
— Извините за выражение, живот пучит и так далее. Наташа, вы догадываетесь, что я имею в виду под выражением «так далее»?
Трубка запищала. Леденцов сожалеюще положил её на рычажки — ему хотелось развить тему о пучении живота.
Прощать можно, прощать нужно. Но не предательство же.
Он вернулся в свою комнату и опять сел за детективы. Если доклад он не кончит, то в райотделе его заедят насмешками. Вчера начальник, седой полковник, остановил в коридоре и попросил процитировать что-нибудь этакое. Даже в управлении прознали, что пишется доклад века…
За спиной он услышал шаги — так тихо ходят только матери. Она села на диван, сбоку, чтобы беззвучно смотреть на его насупленный профиль. Леденцов опять с готовностью отклеился от детектива.
— Боря, хочу с тобой поговорить…
— О пользе супа?
— Боря, твой дед был известным химиком…
— Отец был известным геохимиком, а ты известный биохимик.
— Да, а ты никому не известный милиционер.
— Неправда, мама. Шпане моего района я хорошо известен, как, скажем, Альберт Эйнштейн хорошо известен физикам.
Её красивое лицо, наверное волевое в деле, сейчас было обессилено материнской заботой. Каштановые волосы, завёрнутые в вольную копну, делали её такой домашней, что мысль об известном биохимике никому бы не пришла в голову.
— Боря, ты достаточно поболтался в этом розыске. Пора выбрать в жизни главное направление.
— Мама, а я люблю всё второстепенное.
— То есть?
— Например, поёт солист. А мне нравится не он, а его безголосые подпевалы.
— Дурачишься?
— Мне нравятся не красавицы, а их подружки. Пельмени люблю не домашние, а казённые, где мяса поменьше…
— Боря, — перебила она. — Твой отец в твоём возрасте уже защитил кандидатскую.
— Мам, не хочу я тратить время на чепуху.
— Не болтай. На количество кандидатов тоже существуют планы.
— А капитан Петельников говорит, что стране нужны не кандидаты, а мясо, нефть, древесина…
— Твой капитан не понимает, что, чем больше кандидатов, тем в конечном счёте больше нефти и древесины.
— В такой расклад он не верит, мама.
Её моложавое лицо не то чтобы омрачилось, а почти невидимо потеряло свою здоровую чистоту, словно окунулось в пыльную тучку. Так бывало всегда при упоминании имени Петельникова. Её сердце не могло смириться с чужим влиянием на сына, которое оказалось сильнее материнского. И кто влияет — не учёный, не писатель, не артист… Милиционер, капитан.
Леденцов положил руку на её плечо, припорошенное волосами, которые не уместились в вольную копну.
