Он бросился бежать, чтобы быстрее увидеть то, чего он так боялся. Кожаный сверток Адики лежал раскрытый на земле, там, где она оставила его, когда они спешили к дому Вейвары. Ему показалось неправильным, что дождь мочит золотые рога. Заворачивая все в кожаную накидку, Алан нашел ее зеркало, находящееся внизу.

Адика никуда не пошла бы без своего зеркала. В тот момент все его тело охватила та же слабость и беспомощность, как в ту ночь, когда Лавастин был спрятан за запертой дверью воинами Кровавого Сердца.

Из деревни доносились голоса. Он забросил сверток за спину и поднялся, когда Кэл приблизился, испуганно глядя на него.

— Нет! Нет! — все повторял он, указывая на сверток. Но Алан не обратил на него внимания и поспешил вперед. Он должен был найти Адику.

Вейвару перенесли в дом, где располагались другие раненые, не больше шести человек, и укутали в меха. Когда Алан отдал ей на руки потерянного малыша, она разрыдалась. Среди раненых были Тости и Уртан. Уртану достался сильный удар по голове, он все еще лежал без сознания, его дочь Урта смачивала ему голову мокрой тканью. Тости то приходил в себя, то вновь впадал в забытье; глубокие раны на правом плече и левом бедре причиняли ему нестерпимую боль. Кэл присел рядом с ним и расцарапал себе грудь до крови.

Вошла матушка Орла, тяжело опираясь на палку, и посмотрела на раненых. Она позвала свою дочь Агду, которая приносила микстуры и ставила припарки. Алан почувствовал, насколько он устал, но раз он решил найти Адику, то должен был идти. Он шагнул к двери, где его остановила Орла, мрачно вглядываясь ему в глаза. На улице раздавались голоса, но это был только что подошедший Беор, а не Адика.

Увидев Алана, Беор сплюнул на землю. Матушка Орла махнула своей палкой между ними, остановив его попытки напасть на Алана.

Хотя Беор и был разъярен, он лишь окинул Алана взглядом, полным ненависти, и начал свой рассказ. Безусловно, простая человеческая зависть не могла так сокрушить деревню как это было сегодня. Беор продолжал говорить, ни один мускул не дрогнул на лице старой женщины, ничем не показала она свою слабость, несмотря на раздающиеся в ответ стоны и вздохи раненых.

Раскаты грома оглушили тех, кто находился в доме. Пошел дождь.

— Где может быть Адика? — спросил Алан, поворачиваясь спиной, чтобы все могли увидеть кожаный сверток с ее священными вещами и понять, что он собирается идти искать ее.

Беор взревел, словно раненый медведь. Остальные в страхе закричали. Хотя они практически не понимали друг друга, сейчас все оказалось ясно без слов.

Адику похитили нападавшие.

Уже долгое время Захария путешествовал по дорогам, ведущим на север от Альфарских гор, продвигаясь по следам принца. После неудачного столкновения со стаей волков, в ходе которого он потерял одну из двух своих коз и подцепил ужасную инфекцию, так что левый глаз сильно распух и почти не видел, Захария встретился с толпой просителей и паломников, идущих на север, чтобы увидеть короля. Присоединившись к ним, Захария вскоре понял, что можно задать пару интересующих его вопросов, не вызывая подозрений и оставаясь практически незамеченным. Некоторые из них рассказывали, что слышали историю о благородном воине, который в одиночку победил толпу кровожадных бандитов.

— Может, это и был принц, — не раз повторял он людям, стараясь, чтобы в голосе его звучали правдивые нотки. Скоро спутники начали с ним соглашаться, подтверждая его мысль рассказом слуги, направлявшегося на юг, который сообщил, что принц Санглант действительно присоединился к королю.

Когда он прибыл в Ангенхейм и увидел, что королевский двор спешно готовится к отъезду, Захария решил воспользоваться создавшейся суетой, немного протолкнулся вперед и оказался среди толпы прибывших просить милостыню, излечения или правосудия от короля. Он практически ничем не отличался от грязных нищих и бедных фермеров, ночевавших под открытым небом в полях и близ леса, видневшегося невдалеке, за дворцовыми укреплениями. Многие любили посплетничать, поэтому никто бы не обратил внимания на несколько невинных вопросов, заданных охранникам.

Но после семи лет рабства у кочевников-куманов и года, который он провел, путешествуя один, словно изгой, по странам, где жил его собственный народ, Захария забыл, что его рваная одежда, неопрятная внешность и восточный акцент могут заставить людей насторожиться, и если они не прогонят его, то точно не станут доверяться ему.

Скоро остались позади внушительные укрепления, и он оказался внутри дворцовых стен. Как только охрана увела его козу и забрала потрепанный кожаный мешок с оружием, его провели через красивые резные двери в один из домов. Подталкивая его древками копий, охранники попытались заставить Захарию встать на колени перед пожилым лордом, сидящим на скамье с кубком вина в руке, и красивой молодой женщиной, находившейся рядом с ним.

Старый лорд передал ей кубок и, нахмурившись, посмотрел на Захарию, который постукивал пальцами по коленям.

— Он отказывается становиться на колени. — В его голосе слышались нотки восточного акцента, но за время долгих путешествий и остановок в различных местностях их уже начали слегка перекрывать характерные особенности центральных герцогств.

— Я не хотел обидеть вас, милорд, — быстро произнес Захария. — Но я брат и давал обет не становиться на колени ни перед кем, кроме Господа.

— Неужели? — Рядом с лордом постоянно кружился молодой слуга, все время что-то нашептывая ему на ухо. Когда он отошел, лорд поднялся и подался немного вперед. — Знаешь ли ты, кто перед тобой?

— Нет, не знаю, милорд, но, судя по вашей речи, могу сказать, что вы много времени провели на востоке.

Старый лорд засмеялся, хотя и не так громко, как его молодой слуга, который указывал на вышитый герб, висевший на стене над столом, уставленным золотыми и серебряными блюдами и чашами. От изобилия еды рот Захарии наполнился слюной — яблоки, груши, хлеб, сыр, лук и петрушка, — но от увиденного символа на гербе кровь застыла в жилах и страх огромным комом подступил к горлу. Только тогда Захария заметил, что у лорда одна рука; другой рукав был закреплен на спине, чтобы не мешать.

— Серебряное дерево — символ дома Вилламов, милорд, — произнес он, тихо проклиная себя. Это было большой ошибкой, совершенной им еще тогда, в племени печанеков: он позволил тем, в чьих руках была власть, заметить его, потому что в те дни он еще верил в Единого Бога и думал, что его прямой обязанностью было донести до них, погруженных во мрак невежества, свои обычаи богослужения. — Неужели вы маркграф Виллам? Я молю о прощении, милорд, когда я был молод, он был уже пожилым человеком, и я подумал, что старый маркграф, должно быть, уже почил и все перешло к его наследникам. Я благодарю Господа, вы ведь еще не мертвы, — смело произнесла женщина. — Надеюсь, вы чувствуете себя молодым настолько, чтобы сыграть свою роль на нашей свадебной церемонии.

Виллам открыто улыбнулся.

— Говорят, что конь может пасть, если слишком его загонять.

Слава Богу, она была не насмешницей, но веселилась так, что Захария чувствовал себя неудобно, вспоминая о том, чего Булкезу лишил его.

— Надеюсь, я не выбрала коня, который быстро охромеет.

— Нет, не стоит этого опасаться. — Он поднял кубок с вином и жестом приказал слуге наполнить его. — Прошу вас, возлюбленная моя, позвольте мне поговорить с этим человеком наедине.

— Какая-то интрига? Вы боитесь, что я некстати вспомню об этом в беседе с Теофану?

Если ее поведение и раздражало его, он этого не показывал.

— Я не желаю, чтобы тревожили короля по какому бы то ни было вопросу, завтра он уезжает. Если я буду единственным человеком, который выслушает эту историю, я ручаюсь, дальше меня она не пойдет.

Но она не хотела так просто сдаваться.

— Этот брат, или как там он себя называет, может унести все эти истории гораздо дальше, чем я, Гельмут. Ведь у него тоже есть язык.