Так они подготовились к ночи. Санглант накормил Блессинг смесью из бобовых и козьего молока, подслащенной медом, который два дня назад солдат Сиболд достал из пчелиного улья. Бедный человек до сих пор расплачивался за содеянное: рука распухла и пока не проходила.

— Па! Па! — настойчиво залепетала Блессинг. — Па! Ма! Ба! Ва! Ги! Ги! — Она вырвалась из рук Сангланта и схватила его за палец, показывая, что хочет идти. За прошедшие десять дней она научилась очень хорошо держаться на ногах и теперь постоянно бегала, если Санглант не держал ее или если она не была в гамаке. Блессинг так привыкла к солдатам, что могла подбежать, крича от восторга, к любому из них, когда она играла с отцом: он догонял, а она пряталась за ними. Это стало частью вечернего ритуала военного отряда. А однажды она так утомила всех солдат: за обедом малышка сидела на коленях у отца и наслаждалась пением, которое продолжалось для нее в течение всей трапезы. Каждый солдат знал десять, двадцать, если не сто самых разных мелодий и песен. Блессинг что-то увлеченно лепетала и, хотя была слишком мала, чтобы хлопать в ладоши, энергично размахивала руками.

Когда она устала, уютно свернулась калачиком у отца на груди и прикрыла глазки, Санглант подозвал брата Захарию и наедине попросил рассказать о Булкезу и куманах. Еще днем брат сумел немного отмыться, но одежда его все так же воняла. У него был акцент человека, рожденного на востоке и выросшего среди свободных фермеров, что обосновались на землях, через которые обычно проходили военные походы, в обмен на владение этой землей и защиту короля. О куманах Захария мог поведать немного, только то, что дозволено знать рабу, какие-то неполные и обрывочные сведения, но за эти долгие годы он научился обращать внимание на детали, тем более что знал, как это можно преподнести.

— Быть может, лучше отправиться на восток, — произнес наконец Санглант, поскольку Фальк и Хериберт ждали ответа. — Сапиентии не понравится новость о браке нашего отца и королевы Адельхейд.

— Долгий путь лежит на восток, — заметил Хериберт.

— Все дороги долги. — Блессинг заснула у него на груди. Он положил ее в гамак, повесив его немного повыше, так что никакие ползающие насекомые не могли потревожить ее. Солдаты укрылись одеялами. Вдалеке слышались звуки шагов караульных, прохаживающихся вдоль внешних стен форта. Санглант никак не мог заснуть. Руку все еще жгло от укола цветка чертополоха.

Эфирная Джерна раскачивалась в воздухе около него, слегка колеблясь, подобно мареву. Она окружила место, где спала Блессинг, словно защитной завесой. Возможно, подобно амулету, она оберегала ребенка. Ни разу с тех пор, как Джерна начала кормить ее грудью, Блессинг не заболела, ее не беспокоили мухи и москиты, как всех остальных. Ее смуглая кожа не покрывалась сыпью под лучами горячего солнца, и при этом она не страдала от холода. С каждым днем Блессинг быстро взрослела, становилась быстрой и ловкой; каждый знал, что это немного странно, но вслух не было сказано ни слова.

Возможно, было глупо с его стороны разрешить дэймо-ну кормить грудью дочь. Возможно, не слишком мудро. Но что еще он мог поделать? У него больше не было вариантов.

Да будет так.

Уже довольно давно армия короля Генриха с трудом продвигалась вперед, обессилевшие солдаты еле шли, пошатываясь от усталости. За день это была пятая остановка, Росвита снова оказалась позади застрявшего фургона. На этот раз треснула колесная спица, под тяжестью фургона раскрошилась тонкая корка льда, и колесо начало погружаться в грязь.

Фортунатус придержал своего коня, остановившись около Росвиты, и тяжело вздохнул.

— Вы думаете, это мудро со стороны короля Генриха — начать переход через горы поздней осенью?

— Не говорите дурно о короле, прошу вас, брат. Он вышел в путь по велению Господа. Видите, солнце все еще сияет.

Это было так, но каким бледным и холодным казался его свет на фоне темных облаков, мрачного склона горы и студеного ветра. Солдаты и слуги с досками и палками в руках поспешили вперед доставать фургон из болота. Очень скоро куча народу собралась вокруг застрявшего фургона, непрекращающийся гвалт прерывался громкими криками людей, доведенных до предела.

— Могу я поговорить с ними, сестра?

— Нет, позвольте им самим все сделать, только если это не перейдет в драку. Подержите мою лошадь, будьте так добры, брат. — Как и раньше, когда они останавливались по этим причинам, она слезла с лошади и пошла к фургону, чтобы хоть как-то приободрить солдат, настолько ослабленных дизентерией, что у них не было сил идти самим.

— Давайте помолимся, друзья, — сказала она, приблизившись к фургону, хотя большинство солдат так лихорадило, что они вряд ли расслышали ее слова. Из фургона доносились неприятные запахи болезни, бедняги не могли даже подняться и выбраться из фургона, чтобы опорожнить кишечник.

Всего четыре шага отделяли то место, где находилась лошадь Росвиты, от фургона, и лишь на мгновение отвернулась она от тропы, по которой двигалась армия.

У человека, правившего фургоном, почти все лицо было обмотано тряпками, чтобы защититься от ужасного зловония, но даже так она увидела, как его глаза наполняются ужасом от того, что он увидел у нее за спиной. Сначала она услышала дикий грохот, треск, рев, которые стерли все отдаленные вопли и предупреждающие окрики.

— Сестра! — кричал Фортунатус. — О Господи, на нас напали. — Росвита резко обернулась, и за то время, которого хватило бы, только чтобы сосчитать до десяти, солнце стран ным образом скрылось за белой завесой, спускающейся с гор. Она была настолько поражена увиденным, что сначала подумала, будто на них сходит лавина белых цветов.

Снежная буря налетела неожиданно. Росвита успела схватиться за борт фургона, чтобы хоть как-то удержаться. Фортунатус бросился вниз со своего коня, навалившись на поводья ее лошади. Потом буран поглотил его и прижал к ней.

Не слышны были даже стоны больных солдат. Ветер и снег хлестали их, мелкая галька, подхваченная ветром, больно била по спине, будто какой-то великан защищался камнями от своих врагов. Росвита медленно стала пробираться вдоль фургона, пока не спряталась за широкими спинами запряженных волов. К счастью, она была в перчатках, но даже так ее пальцы одеревенели, так сильно она вцепилась в упряжь. Чтобы иметь хоть какую-то возможность дышать, ей приходилось подставлять спину ветру.

Бесконечно долго, несмотря на то, что становилось все холоднее, она упорно держалась.

Вскоре ветер слегка поутих, и Росвита решилась выглянуть и посмотреть, что же происходит. Снега намело по колено, так что скоро ноги ее начали цепенеть от холода. Сквозь неистовствующую снежную пыль ей удалось разглядеть лишь неясные очертания фигур, медленно двигающихся вдоль дороги. Они больше не шли на юг, в сторону Аосты. Теперь они спешили на север, по тропе, ведущей туда, откуда они прибыли.

— О Господи! — громко крикнул возница, так чтобы голос его перекрыл вой ветра. — Нужно срочно развернуть фургон, иначе колеса застрянут в снегу.

Она махнула трем солдатам, которые медленно двигались, подставив спины бурану. С их помощью им удалось развернуть фургон, хотя это и нелегко было сделать на такой узкой дороге, одна сторона которой угрожающе обваливалась с каждым шагом, а вдоль второй высились сугробы, готовые в любую минуту засыпать их.

— Сестра! — Чудесным образом в руках Фортунатуса оказались поводья обеих лошадей, хотя сам он опасно балансировал почти на самом краю обрыва. Он усердно старался привязать поводья к задней части фургона, но пальцы, онемев от холода, его не слушались. Двигаясь рядом, опираясь на лошадей, они следовали за повозкой по дороге, ведущей назад.

Ьуря запорошила снегом весь мир. Время от времени они останавливались, натолкнувшись на лежащих товарищей, помогая им подняться. Только что выпавший снег хрустел под колесами. Поднялся сильный ветер, вжимавший их в фургон, казалось, он просто хотел избавиться от путников. Росвита споткнулась о камни и поняла, что давно уже свернула с основной дороги. Фортунатус, как мог, поддерживал ее, но каждый последующий шаг давался ей ценой огромных усилий; сжав зубы, но уже невероятно устав, двигалась она вперед.