Например, он привык мысленно обращаться к Джулии с длинными и красноречивыми монологами, которые сочинял и отделывал по нескольку месяцев. В основе этих монологов лежала сомнительная идея о существовании истины в последней инстанции, неумолимой, как приговор, ясность и сила которого настолько убедительны, что Джулия – случись ей только услышать эти доводы – непременно признала бы свою неправоту. Должно быть, Стивен перенял подобный ход мыслей от других пострадавших, чьи жалобы ему неоднократно приходилось выслушивать. В любых других обстоятельствах он охотно соглашался с тем, что взгляды людей зависят от их натуры, воспитания, стремлений и риторические приемы не в силах ничего изменить.
Равным образом к услугам Стивена были готовые роли, которые он примерял на себя и Джулию, в большинстве своем противоречивые, взаимоисключающие. Например, иногда Стивен думал, что главная проблема Джулии заключалась в слабости – ей просто не хватило силы характера, для того чтобы пережить вместе с ним трудное время. Тогда получалось, что ее уход был даже к лучшему. Она подверглась испытанию и не выдержала его. Но этого ему было мало, Стивен хотел сказать Джулии о ее слабости, более того, он хотел, чтобы она увидела себя его глазами. В противном случае Джулия будет продолжать вести себя так, будто это она была сильной. Но бывали минуты, когда Стивен падал духом и видел себя в роли невинной жертвы, – в этом случае он старался избегать слова «слабость». Тогда он с горечью думал о своей жизни, которая сошла на нет, в то время как жизнь Джулии сохраняла непробиваемую самодостаточность. Это все потому, что она использовала, обокрала его. Он каждый день выходил на поиски их дочери, пока она сидела дома. Когда же его попытки кончились неудачей, Джулия обвинила его во всем и уехала, затвердив подобающий случаю траурный мотив. Подобающий случаю! Кто она такая, чтобы решать, что подобает их случаю? Если бы Стивену удалось найти Кейт, тогда его методы были бы вне сомнения, хотя Джулия наверняка сумела бы и это поставить себе в заслугу. Именно мое бездействие, звучал в голове у Стивена ее голос, подстегивало твои усилия.
От этих рассуждений было рукой подать до другой хорошо разработанной темы, до обвинений в злом умысле. Джулия давно уже хотела порвать с ним и, не решаясь на это из трусости, лишь ждала подходящего предлога. Она воспользовалась исчезновением Кейт, чтобы исчезнуть самой. Или еще более изощренно: Джулия задумала избавиться от Стивена с самого начала, и теперь Кейт тайно живет вместе с ней, а похищение в супермаркете было тщательно и цинично спланировано, возможно при помощи какого-нибудь ее старого любовника. Или нового. Хотя Стивен ни во что подобное не верил, мысли такого рода возбуждали в нем жалость к себе и доставляли своего рода мазохистское удовольствие, а вызванный ими гнев был необходим, чтобы погрузиться в произнесение одной из его готовых речей, одного из окончательных приговоров, который, как внезапно становилось ясно, нуждался в доработке, в еще более сильных словах, в еще более жестких определениях.
Впрочем, все легенды и весь репертуар возможных ролей, равно как вся огромная, разветвленная традиция крушения браков, не могли оказать Стивену никакой помощи, потому что, подобно многим людям до него, он считал свой случай уникальным. Причины, положившие конец его браку, не выросли изнутри, как у других, они возникли не из таких банальных вещей, как сексуальная неудовлетворенность или денежные затруднения. Тут имело место злонамеренное вмешательство, и – он опять возвращался к привычному ходу мыслей – Джулия ушла. Сам Стивен остался все в той же старой квартире, а Джулии здесь больше не было.
Много позже ему пришлось осознать, что на самом деле он ни разу не пытался всерьез обдумать свою ситуацию, потому что мышление предполагает активные и сознательные усилия; вместо этого образы и доводы свободно дефилировали перед его умственным взором насмешливой, злобной, параноидальной, противоречивой, жалостливой толпой. Он не обладал ясностью, не соблюдал дистанцию, он вообще не старался разобраться в том, что творится у него в голове. Его мысленные блуждания не имели цели. Стивен был жертвой, а не творцом своих мыслей. Они набрасывались на него особенно энергично, когда он подстегивал их спиртным, или когда чувствовал себя усталым, или когда просыпался после глубокого сна. Бывали времена, когда мысли оставляли его на несколько дней, но стоило им вернуться, как Стивен немедленно вновь подпадал под их власть, и ему некогда было задаться простым вопросом: что означает их неотвязное присутствие? Любой пьяница в ближайшем баре сказал бы, что Стивен все еще любит свою жену, но сам Стивен был слишком умен для этого, слишком любил размышлять.
Пока человек со стрижеными усами, напоминавшими черную зубную щетку, объяснял, почему детские книжки должны издаваться без картинок, Стивен, опустив глаза, погрузился в собственные размышления. В какой-то мере желание управляло его мыслями, но он редко отдавал себе в этом отчет. Когда Стивен стал вспоминать о том, как в последний раз был дома у Джулии, на память ему пришла удушающая неловкость, возникшая под конец, и ощущение того, что все было кончено. Он не стал задерживаться на минутах близости и удовольствия, потому что эти воспоминания плохо сочетались с круговертью привычных образов, растравлявших в нем жалость к себе. Но поскольку Стивен чувствовал себя чуть более счастливым, как бы ни было поверхностно это ощущение, и поскольку во взгляде, которым он обменялся с Рейчел Мюррей перед началом заседания, возник, на самый краткий момент, оттенок напряжения, сегодня он был настроен более мягко, готовый отдаться волнам смутной тоски и сожаления. Он услышал голос Джулии, не слова и не предложения, а просто голос – высоту тона, довольно низкого, ритм, мелодику фраз. Когда она говорила настойчиво или взволнованно, тембр ее голоса становился особенно мелодичным. Стивен попытался представить, как этот голос говорит ему что-нибудь, но ни одно слово в его воображении не звучало естественно. Кроме того, бессловесный голос сохранял особую степень интимности, казался более чистым воплощением характера. Он доносился невнятно, Стивен слышал его будто через толстую стену. В интонациях его не выражалось ни любви, ни враждебности. Это была Джулия, рассуждавшая вслух, описывающая последовательность действий, которые они могли бы предпринять, что-то, чем они могли бы заняться вместе. Устройством праздника, сменой обоев в одной из комнат или чем-то более значительным?
Стивен напрягся, стараясь расслышать, что она говорит. Он увидел Джулию в привычной позе, в кресле, одна нога касается пола, другая нога согнута в колене, и она опирается на нее подбородком. План, который она излагала, был не из простых. Объясняя его суть, Джулия казалась взволнованной, но голос ее звучал ровно и уверенно. Затем Стивен увидел ее по-другому: ноги поджаты под себя, руки сложены на животе. Она глядела на него молча, с удовлетворенно-таинственным видом. На ней была заплатанная пара вельветовых штанов и свободная рубашка с пышными рукавами и многочисленными складками. Вид у нее был округлый и уютный. Такой она ему запомнилась, когда была беременна. Он подумал о ее ягодицах, о гладкой поверхности их выпуклостей. Он увидел свои руки, лежавшие на них, а затем, без всякой видимой причины, его мысли сделали скачок и Стивен подумал о двух братьях Джулии, которые стали врачами и по горло увязли в работе и в заботах о своих больших семьях. Потом ему на память пришла небольшая армия племянников и племянниц, а также подарки, которые они с Джулией покупали для них к каждому Рождеству, а вслед за ними ему вспомнилась ее крепкая седая мать, которая работала в благотворительном фонде и жила в небольшой квартирке, заваленной фотографиями и памятными вещицами: старыми игрушками, поломанными куклами, коллекциями камней, марок, птичьих яиц и перьев, – а в толстых альбомах, пронумерованные по годам, хранились фотографии: Джулия с цветным бантом в волосах нежно прижимает к груди ручного кролика, Джулия стоит на плечах у своих братьев. И отец Джулии, который умер, когда дети были подростками; память о нем бережно хранилась в семейной мифологии, а Джулия и ее мать до сих пор время от времени плакали при воспоминании о нем.
