А еще там были паломники, прибывшие почтить Сумеречную госпожу; Дщери Нового Пламени, возлюбившие какого-то бога, о котором я и не слыхивала; представители общин Десятой Преисподней, Заводной Лиги и еще полудюжины других групп. Среди всеобщего гама слышались голоса уличных ребятишек, которые откалывали всякие проделки и, не исключено, резали кошельки. Кажется, у сорванцов теперь тоже имелся божественный покровитель.

В общем, ничего удивительного, что орденские Блюстители только что на людей не бросались: такое скопище еретиков непосредственно под стенами их храма! Тем не менее они успешно оцепили переулок и пропускали туда заплаканных верных по несколько человек зараз и не позволяя задерживаться надолго: молитва-другая – и хватит.

Пользуясь присутствием Солнышка, я нагнулась, протянула руку и легонько коснулась груды цветов, свечек и скромных приношений, скопившихся у входа в переулок. К моему удивлению, цветы уже увядали: стало быть, они лежали здесь довольно давно. Получается, младший бог, заколдовавший переулок, придержал заклинание самоочищения. Вероятно, из уважения к Роул.

– Стыд какой, – сказала я Солнышку. – С этой богорожденной я никогда не встречалась, но слышала о ней только хорошее. Ее называли богиней сострадания или как-то в таком роде. Она работала костоправом в Южном Корне. Всякий, кто мог заплатить, должен был сделать ей приношение. Но она ни разу не отказывала тому, кто не мог…

Солнышко молчал, пребывая в угрюмой задумчивости. Он не двигался и почти не дышал. Решив, что так сказывалось на нем горе, я выпрямилась и нашарила его руку. Странно, но под моими пальцами обнаружился крепко сжатый кулак. Я опять не смогла угадать его настроение. Вместо печали им владел гнев. Я озадаченно потянулась к его щеке и спросила:

– Ты ее знал?

Кивок.

– Она была… твоей богиней? Ты ей молился?

Он помотал головой, мышцы лица под моей рукой как-то непонятно напряглись. Неужели улыбка? Если так, то до чего же горькая…

Я сказала:

– Она была тебе небезразлична…

– Да, – ответил он.

Я застыла, как громом пораженная.

Никогда прежде он не говорил со мной. Ни единого раза за полных три месяца. Я даже не знала, способен ли он вообще говорить. На миг я задумалась, не сказать ли что-нибудь, дабы отметить это удивительное событие… а потом нечаянно прижалась к нему и ощутила закаменевшие от напряжения мышцы руки и плеча. Как глупо с моей стороны обращать внимание на единственное произнесенное слово, когда произошло нечто гораздо более важное: он впервые озаботился чем-то в окружающем мире. Чем-то, кроме себя самого.

Я потихоньку заставила его разжать кулак и переплела наши пальцы, предлагая утешительное прикосновение, как вчера Сумасброду. В первое мгновение пальцы Солнышка затрепетали, и я взлелеяла было надежду, что он сейчас ответит мне тем же… Однако потом его рука обмякла. Он не отстранился, но суть была та же.

Я вздохнула и постояла рядом с ним некоторое время, потом отодвинулась сама.

– Мне очень жаль, – сказала я, – но мне надо идти.

Он ничего не ответил, так что я оставила его горевать, сама же пошла в Ремесленный ряд.

Владелицу самого большого на Гульбище закусочного ларька звали Йель, и она разрешала нам, ремесленникам, оставлять вещи на ночь у нее под замком. Лично мне это здорово облегчало жизнь, избавляя от необходимости таскать туда-сюда лоток и товары. Вот и сегодня я живо все расставила и разложила, но стоило мне усесться, как все пошло в точности так, как я и предвидела. Целых два часа ни единая живая душа не подходила порыться в моих безделушках. Я слышала, как ворчали соседи, жалуясь на плохую торговлю. Повезло одному Бенхану; он продал угольный набросок Гульбища, на котором по счастливой случайности оказался запечатлен и переулок. Я нимало не сомневалась, что он прямо завтра выложит на лоток еще десять таких же.

Накануне ночью мне не пришлось как следует выспаться: я допоздна убирала кровавое безобразие, устроенное Солнышком. Я уже начинала клевать носом, когда рядом послышался тихий голос:

– Госпожа? Простите, госпожа?

Я вздрогнула, просыпаясь, и тотчас натянула на лицо улыбку, пряча сонливость.

– Добрый день, господин мой. Чем-то заинтересовались?

– В общем-то, да, – сказал негаданный покупатель.

В голосе звучала улыбка, и это смутило меня. А он продолжал:

– Вы каждый день здесь торгуете?

– Да, конечно. И я с удовольствием придержу для вас то, что вы облюбовали, если вдруг…

– Этого не потребуется, – ответил голос.

И тут я сообразила, что говоривший подошел ко мне не ради покупки. Он был не из числа паломников – я не улавливала в его голосе ни неуверенности, ни любопытства. Он очень правильно и грамотно говорил по-сенмитски, но мое ухо тотчас выделило легкий акцент, присущий жителям Затени. Этот человек прожил в Тени всю свою жизнь – хоть и пытался по какой-то причине скрыть это.

Я попробовала угадать:

– Что же привело жреца Итемпаса к такой, как я?

Он рассмеялся, нисколько не удивившись:

– Значит, правду люди говорят про слепых. Ты не видишь, но отсутствие зрения обостряет прочие чувства. Или, быть может, ты владеешь иными способами восприятия действительности, не свойственными обычному люду?

Последовал едва слышный звук: с моего лотка что-то взяли. Что-то довольно тяжелое. Скорее всего – миниатюрное подобие Древа: я высаживала ростки линвина и частым подстриганием добивалась сходства с самим Мировым Древом. Они приносили мне основную прибыль, но и затрат времени и труда требовали соответствующих.

Я облизнула губы, внезапно и необъяснимо пересохшие, и сказала:

– Кроме глаз, сударь мой, во мне ничего необычного нет.

– В самом деле? Тогда, вероятно, меня выдал топот сапог или запах благовоний, задержавшихся на моей форме. Полагаю, все это для тебя более чем внятно.

Повсюду кругом слышались такие же шаги и голоса с очень правильным выговором. Им как-то неловко и тревожно отвечали мои собратья по торговле в Ряду. Неужто сюда пожаловал целый отряд жрецов и вопросы принялся задавать?.. Обыкновенно мы общались лишь с Блюстителями Порядка – послушниками, проходившими жреческое обучение. Это были в основном молодые ребята, иной раз уж очень усердствовавшие в вере, но в целом вполне вменяемые, во всяком случае пока их не доставали. По большей части они не любили уличного служения и отбывали его спустя рукава, предоставляя жителям города самим решать свои проблемы – чему большинство из нас только радовались…

Однако что-то подсказывало мне, что стоявший передо мной человек не был обычным Блюстителем.

Он ни о чем меня не спрашивал, поэтому я молчала, а он, кажется, счел мое молчание за ответ. Я почувствовала, как опасно наклонился лоток: жрец присел на него. Между прочим, лотки – далеко не самые прочные вещи на свете, скорее, они должны быть легкими, чтобы при необходимости уносить их домой. В животе у меня стало нехорошо.

– Не по себе? – сказал он.

– Ну, не то чтобы… – соврала я.

Мне доводилось слыхать, как Блюстители пользовались подобным приемом, если желали вывести свою жертву из равновесия. Кажется, со мной это сработало. Я сказала:

– Хотелось бы узнать ваше имя…

– Римарн, – ответил он, назвав имя, обычное в низших слоях амнийцев. – Превит Римарн Ди. А вы?

Превит! Это были жрецы полного посвящения и высокопоставленные к тому же. Они нечасто покидали пределы Белого зала, занимаясь в основном политикой и хозяйственными делами.

Значит, в ордене сочли гибель богорожденной событием немалой важности.

– Орри Шот, – представилась я.

Голос подвел меня, я поперхнулась собственной фамилией и была вынуждена ее повторить. Мне показалось, жрец улыбнулся.

– Мы, – сказал он, – расследуем обстоятельства смерти божественной госпожи Роул и пришли сюда в надежде, что вы и ваши друзья нам поможете. Особенно в свете того, что мы по доброте своей долго закрывали глаза на ваше присутствие здесь, на Гульбище.