7. Кто знает свою судьбу?
Соня вовек еще так не смеялась,
Как в то воскресенье. Веселью вокруг
Душой своей чутко она поддавалась.
Стало на сердце легко ее вдруг.
Гриша был рядом. Неделю открыто
За нею ухаживал: не отступал
Ни шаг на гуляньях. Селу неприкрыто
Серьезное чувство он к ней объявлял.
Соня вниманье его принимала.
Катал на санях, с ней играли в снежки
(Забав других юным зимой не бывало),
С трепетом нежной касался руки.
Уста Сони Гришу давно уж манили,
Но коль не жених, то робел целовать.
Покуда в дороге домой с нею были
С площади, замуж решился позвать.
Соня, душой не кривя, согласилась.
Нравился ей. Что тут спорить? К тому,
Других женихов у нее не водилось,
А счастья хотелось, хотелось семью.
Когда ж играть свадьбу? Все вместе решили,
Что розно с другой. Груша рада была:
Память о том, как с Петром поспешили,
Сладкою гордостью в сердце жила.
Им бы с Петром в самый раз расписаться
Нынче, а, матери чтоб угодить,
Гриша и Троицы мог бы дождаться –
Матрена велела в тот день выходить.
Приданое? Груша о нем не радела.
Сколько есть, хватит! Совсем об ином,
Не о шитье, она мысли имела.
И кто укорить бы дерзнул ее в том?
В поспешности Петр своей повинился
Перед Матреной. Характер ее
Зная крутой, простоте удивился,
С которой проступок простила его.
«Молодость! Эх! День прощеный[13], – сказала. –
И я виновата: задумала ждать
Заставить вас с Грушенькой дольше, чем надо, –
Хотелось приданого больше ей дать.
А ведь в пору Масленицы играли
Многие свадьбы свои в старину.
Но опосля, правда, в пост, не венчали[14]…» –
«Я не приданого ради беру.
Я … Дочь ваша – чудо». – Былому солдату
Вдруг стало немыслимо, что за него,
Бывшего, мнилось, близ самого ада,
Идет почти девочка. И отчего?
Любит! Любовью ее согревался,
Как печкой в мороз. Словно возле огня
С холода лютого вдруг оказался.
Грела, неведомым счастьем маня.
Веселая, нежная – дивное диво
После всего. Он не спорил с судьбой.
Лишь, как обмороженный стужей сварливой,
Чувствовал боль по несходству с собой.
«Матрена Карповна, нужно скорее
Свадьбу играть. Завтра!» – «Ой как спешишь!
Может, к исходу грядущей недели?
Небось, не родит! К чему прыть? Не сбежишь!
Во всяком другом я б чуток сомневалась.
В тебе – нет». – «А если… за мною придут?
Я ж вам не сказал…» – «Да давно я дозналась,
За чьих воевал…» – Голос снизила тут.
Петр в ответ побледнел. Огляделся. –
«За белых я нешто хотел воевать?!
Одной мне хватило войны. Натерпелся!
Да отказавшихся стали стрелять.
Всем сразу по пуле – для общего страху…
Я и пошел – свою жизнь пожалел.
А может быть, лучше мне сразу на плаху –
Больших злодейств я нигде не глядел.
Ну и понятно, что сам замарался.
Не без того. Вы не думайте зря:
Пленных уж я убивать отказался –
Не смог, да и было кому без меня.
Потом убежал. Понимал, что движенье
Белое вскорости обречено
На неминуемое пораженье:
Какую нелепость творило оно!
Могло ль победить? Не иначе как с дури
Или с отчаянья стали хватать
Бедных крестьян, чтоб вести их под пули, –
Таких же крестьян, как они, убивать!
И я бил крестьян… Немцев как-то полегче,
И то понимаешь: живые, а тут
Свои…» – «Так не бил бы!» – «В бою мирной встречи
Не может быть. Жалость проявишь – убьют.
Я … сдался красным. Поверили. Было
Во мне столько злости на белых, что я
Мечтал убивать их! Три года служил я
Красноармейцем. Побили врага.
Был в кавалерии. Ох, и боялись
Царевы приспешники нас!» – «Над людьми,
Что ли, иначе вы там расправлялись,
Чем белые?» – «Мирных не трогали мы». –
«Добра от обеих я армий видала
Как от заразы чумной». – Насмешён
Был этим сравнением Петр немало.
С Матреной не спорил почтительно он.
Молчанье его в тот же миг оценила
Душою. «Я думала, с белыми был
До конца. До нас, Петя, молва доходила
О вашей деревне – кто с кем уходил». –
«Кабы так, вы бы меня увидали
Вряд ли – домой б не пришел. За меня,
Белого, дочку неужто б отдали?!» –
«Как не отдать? Ты давно нам родня!
И Грушеньке люб! Али ты не приметил,
Как в детстве любила тебе на глаза
Она попадаться? Чтоб только заметил… –
В глазах у Матрены блеснула слеза.
Петр вздохнул. – Почему ты считаешь,
Что могут … прийти за тобой? Воевал
За красных! Ходи гордо! Страхом страдаешь
Пошто? Форму ты у себя надевал?» –
«Мало. Я формой давно тяготился –
Злость утолил, потянуло домой». –
«Отчего же судачат, что белым явился?» –
«Слух в память о прошлом пустился за мной.
Такое про всех по округе болтают,
Кто с белыми шел на фронт. Многим бежать
Случилось. Кто выжили, горя не знают,
Думают: нечего им поминать.
А я вдаль гляжу всегда. Я испугался
За жизнь и свободу свою оттого,
Что … все ж целый месяц у белых шатался». –
«Один только месяц? Ну, ничего!
Слыхала, амнистию им объявили –
Белым. Не лгут? Кто оружье сложил
Сам, говорят, тех как будто простили.
С солдат какой спрос? Ладно б чин еще был!» –
«Не верю в прощенье». – «Войны теперь нету!
Тебя силой взяли… Ужель не поймут?» –
«Бог знает». – «Езжайте отсюда». – «К ответу
Уж коли судьба, то везде призовут». –
«Кабы хотели, давно бы забрали.
И тебя и других!» – «Есть покуда крупней
Добыча невольных солдат, но едва ли,
Однако ж, умрем мы в постели своей». –
«Петя!» – Матрена тревожно глядела
На зятя (ей в мыслях уж зятем был он).
Сердце ее о нем так же болело,
Как бы о сыне болело родном.
На глазах ее рос! Какой мальчик хороший
Был: умный, тихий! Что только война
С ним сотворила! «А Грушенька тоже
Считает, что белым домой пришел я?» –
«Все думают так в нашем доме». – «Я ж сватал
Через родню! Вы спросили бы их,
Коли меня заробели, – те правду
Знают». – «Да мы знали уж от других.
Зачем было спрашивать? Ты б сам сказался…» –
«Душа не лежит о войне говорить, –
Петр чуть слышно Матрене признался. –
Да и как службой себя вам хвалить?
Красных, что ль, любите? В форме б прогнали,
Небось, меня. Я оттого вам хорош,
Что на войне вы меня не видали». –
«Любым приходи. Всяким в дом мой войдешь». –
В ответ улыбнулся. – «Уж дочку простите.
Не надо бы сватать мне было». – «Судьбу
Кто знает свою? С Грушей дружно живите,
Материнской молитвою вам помогу».
Петр смолчал. От Матрены он к Груше
Пошел: объяснил, за кого воевал
И почему, ее страхи разрушив.
Бранила, целуя: «Зачем ты молчал?!»
Груши наивная, ранняя радость
Улыбкою тронула губы его:
Тот, чья рука, хотя б раз поднималась
На красных в бою, – вечный враг все равно.
Пусть даже тысячи переходили,
Как он. Пока могут не тронуть, щадят.
Причина – мужчины нужны ведь России.
А смена взрастет, старый грех не простят.
Но Груше не стал объяснять – ее счастье
Берёг. Совершенно теперь понимал
Соитие их – к преждевременной страсти
Грушу разлуки страх тайный толкал.
Соединить с ним судьбу поспешала,
Пока не отняли. Грядущего дня
С волнением Груша без сна ожидала.
Петр забрал ее рано с утра.
И в сельсовет – так они поженились.
Тогда еще гости вокруг молодых,
Пока подпись ставят они, не толпились,
Не принят был срок ожиданья для них.
Все просто и быстро. В эпоху такую,
Когда зачиналась народная власть,
Паспорт считался находкой буржуев
И был отменен, как былая напасть.
Личность женившихся определялась
Ими самими же: прежде чем брак
Их узаконить, анкета давалась,
Чтоб данные сами вписали хоть как.
Или со слов записать попросили,
Коли неграмотны. В селах глухих
Люди беды от того не нажили:
Обман невозможен – все знали про них.
А в городах было дело иное…
Бумага о браке зато на селе
Не выдавалась супругам – пустое!
Петра с Аграфеною ждали в семье.
Матрена на стол в кругу близких накрыла:
«Эх, бестолково мы дочь выдаем,
Но тут уж сама свою долю решила!»
Возражала дочь старшая, бывшая в дом:
«Ну что за беда! Не печальтесь вы, мама!
Свадьба как свадьба!» – «А помнишь свою?
Тебя-то за Павла я как выдавала?
Венчались! Сестру ж твою в пост отдаю…
Не венчанной…» – «Мама, уж время другое!» –
Старшая дочь для Матрены была
Все сорок лет утешенье живое:
В семнадцать годочков ее родила.
Первенец. Выжила. Пусть хоронила
Деток потом одного за другим,
Варя от скорби кромешной хранила.
Хороший ее человек полюбил.
Она и сама была девкой награда:
Живая, красивая. В синих глазах
Читалось, что жить ей большая отрада,
Что жить она любит. Кто видел в слезах?
Никто не упомнит! Ее заприметил
Ветеринар: был еще молодой,
А столько уж доброго сделал на свете,
Сколько за век не сумел бы иной.
К Варе посватался. В доме гордились
Дочкой. И свадьба широкой была,
И с Павлом-то к пользе своей породнились:
Задаром скотину им лечит – родня.
Живут хорошо. Ох и балует Варю!
Нарядною ходит. В каких уж летах,
А будто бы баба еще молодая!
К ней возраст не льнет. Те ж смешинки в глазах.
Та ж радость упрямая. С Варенькой жили
Родители нынче в соседях. «Они
Были правы, когда не венчаться решили… –
И Варя вздохнула. – Ждут трудные дни.
Петр…» – «За красных он был!» – Рассказала
Всё дочери мать. – «Все равно воевал
У белых: для пули и дня ведь немало,
А месяц серьезно Петра замарал.
Да и не врет ли?» – «Что, Варя, болтаешь?!
Он в бедности рос! Стал бы вдруг рисковать
За старый порядок собою? Считаешь,
Что Грушу другому должна бы отдать?
Другие не сватали!» – «Я не сказала,
Что я против свадьбы иль против Петра,
Но… я б своей дочерью не рисковала,
О чем говорила вам». – «Слышать стара, –
Матрена недобро в ответ усмехнулась.
Ввспыхнула: – Нету безгрешных солдат!
На всех кровь! Их мало в округу вернулось.
Здесь, Варя, всякий жених нарасхват.
Даже калека! А Петр здоровый,
При лошади! Варя, пошла б за него
Любая!» – «А риск?» – «Ну, уж легче быть вдо́вой,
Чем старой девой! Теперь дев полно!
Да и не тронут Петра – он боится
Зря. Оправдался он службой своей
У красных. Везучая Груша!» – «Жениться
Из Гриши ровесников мог кто на ней.
Вот было б счастье!» – «Сватов не видала
От тех. Недотепы глазели. Моя
Дочь – не картина! Посватай сначала,
Потом уж любуйся. Ох, злили меня!
Нет, нерешительных я с моей Грушей
Не потерпела б! Вот Петр – другой.
За семью постоит. Он и сватал как нужно!
Верь, Варя, тем, кто испытан войной.
Война не щадит зря». – «Вы правы, я знаю.
Я это, мама, к тому говорю,
Что…власти советской не доверяю.
Павел на днях заезжал тут к Петру.
Корову лечил и узнал (по секрету
Ему рассказала то тетка Петра),
Что вызывали Петра в районцентр;
Тетке об этом сказала сестра». –
«И что же?..» – «Да был и назад обернулся». –
«Про это не знала». – «Молчун новый зять
Ваш больно! Вот Павел…» – «Так если вернулся,
Беды, значит, нет! Как их с Павлом равнять?
Твой Павел под пулями был?» – «Вы же, мама,
Знаете, что не по ле́там ему». –
Варя на «вы» мать всегда называла,
Как принято было еще в старину.
За нею Антон, Гриша, Груша и Маша
Уже говорили родителям «ты».
На новый манер. Обращенье ко старшим
В селе было волею каждой семьи.
Нередко в двух семьях, живущих в соседстве,
Обращались по–разному, да и в одной
Различья случались. Дочь старшая с детства
Привыкла к старинной манере такой.
Матрена не правила Варю – уж поздно.
Обращенье на «ты» почитала она;
Полезней – смягчало оно образ грозной
Матери и добавляло тепла.
Ну Бог с тем! «Мой Павел под пули? Нет, мама!
Он слишком ученый для грязной войны». –
«А кто был в окопах все неучи прямо?..»
Павел не мог быть на свадьбе, увы.
Уехал по вызову – так часто было.
Стучались и ночью. Работу свою
Любил, а людей еще больше любил он.
С целой округи тянулись к нему.
«Господь никому не велел быть убивцем, –
Сказала Матрена. – Любая война
Богопротивна. На то ли родится
В мир человек, чтобы пуля взяла?
Всякая мать на войну провожает
Сына со страхом, уж сердце ее
Пуще царей всяких заповедь знает.
Антона Господь уберег моего.
Дважды сберег: и от смерти, проклятой,
И от греха – никого не убил». –
«Я, может, убил бы, будь так оно надо,
Да прежде чем выстрелил, сам ранен был».
Антон слышал весь разговор: добродушный,
Простой, не держал он обид на судьбу,
Хотя тяготился своей неуклюжей
Походкой. Был рад стать он братом Петру.
Мама права: их немного осталось,
Ровесников. Петр почти не скрывал,
Вернувшись с гражданской, ни зависть, ни жалость,
Которые смешанно к другу питал.
И как не завидовать? Лишь одна пуля!
Солдат навсегда войне отдал свое.
В первую встречу Антона хлестнули
Без слов говорящие взгляды его.
«Больно, небось?» – уж потом пригляделся
Петр надежней. – «Бывает, болит.
Пустое! Ты больше меня натерпелся!» –
Дружба осилила пропасть обид. –
«Да ничего, Варя, с Петькой не станет», –
Молвил сестре брат. – «Тот сам же сказал…» –
«Это он маму нарочно пугает,
А то бы жениться до Троицы ждал.
Ты, Варя, Петра лишним словом не трогай.
Меня уважай!» – Чуял, жгло глаза ей
Именно то, что Арсеньев здоровый.
Чувства сестры были тронуты в ней.
Брат один раз сходил в бой – и калека,
А тот говорит, что без ран воевал
В двух войнах, вот ведь повезло человеку!
Антона везение ум забывал.
«И всё же тревожно за Грушу. Всё знаю –
Солдат есть солдат, но, коль правду сказать,
Я душегуба в родню не желаю!» –
Антон не терялся сестре отвечать:
«Первую кровь врага в том бою пролил,
Когда не случись нам атаку отбить
Немецкую, вряд ли теперь бы со мною
Кому-то пришлось бы из вас говорить.
Слыхала, как раненых добивали?
Нет? То-то… Маленько заслуга Петра
Есть в том, что живой я. А после сбирали
Раненых наши… Молчи уж, сестра!
Санитаров на всех не хватало…» – Антона
Первый раз слышали речь про войну.
Перекрестившись, вздохнула Матрена.
Сестра повинилась о чувствах ему.
«Едут!» – Варвара в окно увидала.
И, уж позабыв о тревоге своей,
Стол ку́хонный взглядом она обегала.
Соня была средь немногих гостей.
Все замолчали. Был праздник скромнее,
Чем должен был быть, но лицом оттого
Груша казалась еще веселее.
Ей и не нужно вообще ничего.
Ей бы к любимому только прижаться,
От счастья помрет! Побежала она,
Едва засмеркалось в окне, собираться.
Быстро приданого узел взяла.
Оно вполовину еще не готово
От должного: с этим решили в семье,
Что Соня дошьет у себя его дома
К сроку, а Гриша доставит сестре.
Не по обычью, но правильно. Правда,
Себе не успеет пошить ничего,
Да ведь и так-то одета нарядно.
Соня была не в обиде на то.
Матрена ее за невесту хвалила:
Дочка – красавица! Первым всегда
Соня невестам венчальное шила,
И с платьем успела, не подвела.
«Даром дошью», – Соня тихо сказала,
Когда прежде свадьбы Матрена платить
Вторую часть суммы обещанной стала.
Матрена не смела ей в том уступить.
Грушу в дорогу семьей провожали.
Скоро ли свидятся – кто даст ответ?
В деревню Петра дотемна уезжали,
А в ней десяти-то жилых дворов нет.
Он помнил пятнадцать. Дома покосились.
Заборов и не было. С фронта домой
Немногие в край свой родной воротились:
Кто пал, кто уехал за жизнью иной.
И Петр уехал бы, будь оно можно,
Да мать шибко жалко – в деревне прожить
Вдове одинокой отчаянно сложно.
Для нее и вернулся. А то б заманить!
«Мать, я женился!» – Жену молодую
Радостно в дом мать Петра приняла:
«Надо ж, красавицу выбрал какую!»
Грушенькой, дочкой с порога звала.
Стол на другой день с невесткой накрыла
На скорую руку. Позвали родню
Свою и соседей. Вновь весело было!
Гости весьма разошлись во хмелю.
Груше казалось, что всех давно знает,
Сердечных людей тех, когда по домам
Пошли. С ней робела свекровь: не смущает
Ту бедность избы, что покорна годам?
«Свекр мой ставил, – сронивши, сказала,
Слезу. – С мужем нам и годочка пожить
Не довелось ведь… Зараза напала
Бог весть какая. Пришлось хоронить.
В шестнадцать невеста, в семнадцать вдовица.
Женихов в перечет – глушь. Кто б сватал? А мне
Теперь всё одно, не пошла бы я, мнится,
Хотя б и просили – мой милый в земле.
Сохрани вас Бог, Грушенька». С горестной речи
Груша свекровь полюбила свою.
«Лгут, Грушенька, люди, что время-то лечит.
Ты не серчай на тоску уж мою».
Матерью Груша свекровь называла.
Первое время по свадьбе с Петром
Грушенька слепо его обожала.
Мужа как есть принимала потом.
Он был непростой: крайне гордый, упрямый.
Неоткровенный. Отвыкнув следить
Сердцем своим за изъянами нрава,
Стала Петра еще шибче любить.
Любить, отдавая. По свадьбе уж скоро,
Что носит ребенка, жена поняла.
Вспыхнула радостью синь ее взора –
Сына родит! Жизнь тяжелой была.
В работе; хотела б, себя не щадила –
Иначе не выжить. Должно, оттого
Первенцем трудно, тревожно ходила,
До свадьбы ли брата теперь своего?
Груши тревогу семья понимала,
Когда брат приданое ей привозил,
Заранее счастья тому пожелала.
Петр на свадьбу поехал один.
