– Ну, если бы твои жены слышали такие слова! – усмехнулся Арасп.

– Они объявили бы мне войну или, что еще хуже, заключили бы между собой мир.

– Как так?

– Не понимаете? Вот и видно, что у вас нет никакого опыта!

– Так посвяти нас в таинства твоей брачной жизни.

– Охотно! Вы можете вообразить себе, что пять жен в одном доме живут не так мирно, как пять голубей в одной клетке; по крайней мере, мои жены ведут беспрерывную войну не на жизнь, а на смерть. Я к этому привык и забавляюсь их деятельностью. С год назад они в первый раз как-то помирились, и этот день их мира я должен назвать самым несчастным в моей жизни.

– Шутник!

– Нет, я говорю совершенно серьезно. Проклятый евнух, который должен смотреть за всеми пятью, впустил к ним старого продавца драгоценных камней из Тира. Каждая выбрала себе дорогой убор. Когда я вернулся домой, Судабе подходит ко мне и просит денег на драгоценные вещи. Вышло так дорого, что я отказался дать требуемую цену. Все пятеро в один голос просили у меня денег. Я отказал наотрез каждой и ушел из дому. Когда я вернулся домой, то увидел, что все мои бабы сидят и воют друг подле друга. Одна обнимает другую, называя ее подругой своих страданий и несчастий. Недавние враги напустились на меня с трогательным единодушием и до того доняли бранью и угрозами, что я оставил комнату. Когда пришло время ложиться спать, я нашел пять запертых дверей. На следующее утро вчерашние вопли продолжаются. Я опять убегаю и еду с царем на охоту. Возвращаюсь изнуренный, голодный, замерзший (дело было весной, и мы жили уже в Экбатане [73], когда снег лежал еще на Оронте [74] в локоть толщиной), – огня в очаге нет, обед не приготовлен. Благородная компания, чтобы меня достойно наказать, заключила между собою союз, погасила огонь, запретила поварам исполнять свои обязанности и, что самое худшее, удержала при себе драгоценные украшения! Едва я успел приказать рабам раздуть огонь и приготовить обед, как снова является бесстыдный торговец и требует денег за драгоценности. Я опять отказываюсь заплатить и опять, отдаленный от моих жен, провожу ночь кое-как; на следующее утро, для восстановления мира, жертвую десять талантов. С тех пор я как злых дивов страшусь единодушия моих возлюбленных и не нахожу ничего лучше их маленьких перебранок и ссор.

– Бедный Зопир! – усмехнулся Бартия.

– Бедный? – повторил муж пятерых жен. – Я счастливее вас – вот что я вам скажу! Мои жены молоды и красивы, а когда они состарятся, то кто мне помешает взять к себе в дом еще более красивых, которые, рядом с поблекшими прежними женами, покажутся вдвойне очаровательными? Эй, раб, позаботься о лампах! Солнце село, а вино только тогда и нравится, когда стол озарен ярким светом!

– Послушайте, как прекрасно поет птица бюль-бюль, – вскричал, обращаясь к друзьям, Дарий, который из беседки вышел на воздух.

– Клянусь Митрой, сын Гистаспа, ты влюблен! – прервал Арасп восклицание юноши. – Кто покидает вино, чтобы слушать соловья, тот поражен цветочной стрелой любви; это так же верно, как то, что я называюсь Араспом!

– Ты прав, дедушка! – согласился Бартия. – Сладкозвучные песни филомелы, как называют эллины нашу бюльбюль, так и льются в грудь; она у всех народов считается птицей влюбленных. О какой красавице мечтаешь ты, Дарий, когда ночью выходишь слушать соловья?

– Ни о какой, – отвечал тот, – вы знаете, что я люблю смотреть на усеянное звездами небо. Звезда Тистар взошла сегодня в таком великолепном сиянии, что я оставил вино, чтобы на свободе посмотреть на нее. Чтобы не слыхать громкого пения перекликающихся соловьев, мне пришлось бы заткнуть себе уши.

– А ты не только не заткнул, но еще больше навострил их; это доказывается твоим восторженным восклицанием, – усмехнулся Арасп.

– Довольно! – воскликнул Дарий, которого раздражали эти насмешки.

– Какой ты недальновидный, – шепнул старик юноше, – теперь-то и выдал себя! Если бы ты не был влюблен, то сам смеялся бы вместо того, чтобы кипятиться! Но не буду тебя раздражать, а спрошу только – что ты вычитал в звездах?

При этих словах Дарий еще раз обратил лицо к небу и устремил пристальный взор на блестящее созвездие, которое показалось на горизонте. Зопир наблюдал за астрологом и сказал друзьям:

– Там, должно быть, произошло что-нибудь важное. Эй, Дарий, расскажи нам, что делается на небе!

– Ничего хорошего, – отвечал тот. – Мне нужно поговорить наедине с тобой, Бартия.

– Зачем же? Арасп человек скромный, а от других у меня нет секретов.

– Однако…

– Да говори же!

– Нет, прошу тебя, следуй за мной в сад.

Бартия подмигнул остальным собеседникам, положил руку на плечо Дария и вышел с ним на яркий лунный свет. Когда они остались одни, сын Гистаспа взял своего друга за обе руки и сказал:

– Сегодня в третий раз на небе совершается нечто, не предвещающее тебе ничего хорошего. Твоя несчастная звезда так близко подошла к твоему благодетельному созвездию, что не много нужно смыслить в астрологии для предсказания тебе серьезной опасности. Будь осторожен, Бартия, и сегодня же отправляйся в Египет: звезды говорят, что на Евфрате, недалеко отсюда, тебе угрожает бедствие.

– Неужели ты так твердо веруешь в пророческую силу звездного неба!

– Конечно! Звезды никогда не лгут!

– В таком случае было бы безумием стараться избегнуть того, что они предвещают.

– Конечно, человек не может уйти от своей судьбы; но судьба похожа на учителя фехтовального искусства, который больше всего любит тех учеников, которые смелее и искуснее других умеют с ним драться. Поезжай сегодня же в Египет, Бартия.

– Не могу, потому что еще не простился с матерью и с Атоссой.

– Пошли им прощальное приветствие через нарочного и поручи Крезу разъяснить им причину твоего отъезда.

– Они сочтут меня трусом.

– Отступить перед человеком – позор; но уклониться от ударов судьбы – это мудрость.

– Ты сам себе противоречишь, Дарий! Что сказал бы фехтовальный учитель об учениках, которые бежали?

– Он был бы доволен военной хитростью, посредством которой одинокий боец старается ускользнуть от превосходящей его силы!

– Которая его, наконец, все-таки захватит и уничтожит. Каким образом могу я устранить опасность, которую, ты сам говоришь, отвратить нельзя? Если у меня болит зуб, то я тотчас его вырываю, между тем как женщины и трусы целые недели мучаются страхом, стараясь отдалить причиняющую боль операцию на сколько возможно дальнейший срок. Я ожидаю опасности со спокойным духом и желаю встретить ее немедленно, чтобы она тем скорее осталась позади меня.

– Но ты не знаешь ее размеров.

– Разве ты страшишься за мою жизнь?

– Нет.

– Так скажи же мне, чем ты озабочен?

– Египетский жрец в Саисе, с которым я наблюдал звезды, составил вместе со мною твой гороскоп. Это был самый сведущий астролог, какого я только видел. Я ему обязан многими познаниями и не скрою от тебя, что он уже тогда обратил мое внимание на опасности, которые висят над твоей головой.

– И ты от меня скрывал это?

– Зачем было преждевременно пугать тебя? Теперь же, когда роковые обстоятельства приближаются, я тебя предостерегаю.

– Благодарю тебя, я буду осторожен. В прежнее время я не обратил бы внимания на твое предупреждение, но с тех пор, как я полюбил, мне кажется, что я уже не могу так свободно распоряжаться своей жизнью, как прежде.

– Я понимаю это чувство…

– Ты меня понимаешь? Так Арасп не ошибся в своих наблюдениях? Ты не говоришь: нет?

– Безнадежные мечты!

– Но какая женщина могла бы пренебречь тобою?

– Пренебречь?

– Я тебя не понимаю! Неужели у тебя, самого смелого охотника, непобедимого бойца, умнейшего из всех молодых персов, недостает смелости перед женщиной?

– Могу ли я довериться тебе, Бартия, довериться больше, чем мог бы родному отцу?