Охота кончилась. За возвращавшимися домой охотниками следовали целые возы с убитой дичью, в числе которой было несколько исполинских вепрей, убитых собственной рукой Камбиса. Перед воротами дворца охотники разошлись по своим жилищам, чтобы сменить староперсидское платье из гладкой кожи на блестящие мидийские придворные одежды.

Во время охоты царь, с трудом сдерживая свое раздражение, отдал брату все еще дружественное с виду приказание – на следующий же день отправляться за Сапфо и привезти ее в Персию. Вместе с тем на домашнее обзаведение он назначил брату доходы городов Бактры, Рагэ и Синопа, а молодой его жене в виде так называемых «денег на пояса», подарил подати с ее родной стороны, Фокеи.

Бартия благодарил щедрого брата с непритворной теплотой; но Камбис оставался холодным как лед, сказал ему несколько коротких прощальных фраз, повернулся к нему спиной и погнался за диким ослом.

Возвращаясь с охоты, молодой человек пригласил своих задушевных друзей – Креза, Дария, Зопира и Гигеса на прощальный пир.

Крез хотел позже присоединиться к пирующим, потому что обещал во время восхода звезды Тистар присутствовать, вместе с несколькими знатными любителями цветов, при расцветании голубой лилии в висячих садах.

Рано утром Крез хотел было посетить там Нитетис, но сторожа решительно не впустили его; теперь голубая лилия, по-видимому, представляла Крезу новую возможность увидать свою любимицу и поговорить с ней; вчерашнее поведение ее старик едва мог себе объяснить, а строгий надзор за ней сильно его встревожил.

Когда наступили сумерки, молодые Ахемениды, дружески разговаривая, сидели в тенистой беседке царского сада, подле которой весело журчали фонтаны. Арасп, знатный перс и друг покойного Кира, присоседился к компании и добродушно попивал превосходное вино царского сына.

– Счастливец ты, Бартия, – воскликнул старый холостяк, – ты отправляешься в золотую страну, за любимой женщиной; а вот я, бедный старый холостяк, всеми порицаемый, приближаюсь к могиле и не оставляю ни жен, ни детей, которые могли бы меня оплакать и испросить у богов милостивый суд моей душе.

– Что за вздорные мысли! – вскричал Зопир, размахивая кубком. – Верь мне, каждый, кто берет себе жену, будет по крайней мере раз в день раскаиваться в том, что не остался холостяком! Будь же весел, старик, и подумай, что ты жалуешься на свою собственную вину или, быть может, на свою мудрость. Женщин выбирают по наружности, как орехи по виду скорлупы. Кто может знать, хорошее ядро в орехе или испорченное, или нет вовсе никакого! Я говорю по опыту: хотя мне только двадцать два года, но у меня пять красивых жен и целая толпа красивых и некрасивых невольниц.

Арасп горько улыбнулся.

– Кто же тебе мешает еще и теперь жениться? – спросил Гигес. – Правда, тебе шестьдесят лет, но ты не уступишь многим молодым в статности, силе и бодрости. Ты принадлежишь к самым знатным царским родственникам; говорю тебе, Арасп, ты можешь получить еще двадцать красивых, молодых женщин!

– Подметай сор перед своей дверью! – возразил старый холостяк сыну Кира. – Если бы я был такой, как ты, то, конечно, не остался бы неженатым в тридцатилетнем возрасте.

– Оракул запретил мне жениться.

– Глупости! Станет ли разумный человек слушать оракула! Боги возвещают нам будущее только в сновидениях! Я думаю, что ты в своем родном отце должен бы видеть, как бесстыдно греческие жрецы обманывают своих лучших друзей.

– Этого ты не понимаешь, Арасп.

– Да и не желаю понимать; а ты, мальчик, веришь в оракула именно потому, что не понимаешь его изречений. Вообще вы, по своей ограниченности, называете чудом все, что не понимаете. Что вам кажется чудесным, к тому вы имеете больше доверия, чем к простой, открытой для всех истине. Оракул обманул твоего отца, довел его до погибели; но по оракулу – чудо, вот и ты также с полным доверием даешь ему лишить тебя счастья!

– Ты богохульствуешь, Арасп. Вина ли богов, если мы ложно толкуем их изречения?

– Без сомнения, потому что если бы они хотели принести нам пользу, то наделили бы нас и нужной прозорливостью, чтобы понимать эти изречения. К чему мне хорошие речи, если они передаются на непонятном языке.

– Оставьте бесполезные споры! – воскликнул Дарий. – Объясни нам лучше, Арасп, почему ты так долго позволяешь жрецам порицать себя, отодвигать на задний план во время праздников, почему возбуждаешь против себя неудовольствие женщин, желаешь счастья каждому жениху, а сам остаешься старым холостяком?

Арасп задумчиво смотрел в землю, потом встрепенулся, хлебнул большой глоток из кубка и сказал:

– Я имею основание для этого, друзья; но не могу поведать его вам теперь.

– Расскажи, расскажи!

– Не могу, дети, не могу. Этот кубок я осушаю за здоровье твоей красавицы Сапфо, счастливец Бартия, а этот посвящаю твоему будущему счастью, возлюбленный мой Дарий!

– Благодарю! – воскликнул Бартия, весело поднося кубок к губам.

– Ты желаешь мне добра, – пробормотал Дарий, мрачно глядя в землю.

– Эх, сын Гистаспа, – вскричал старик, устремив пристальный взор на серьезного юношу, – такие мрачные черты совсем не идут к жениху, который должен пить за здоровье своей возлюбленной! Разве дочка Гобриаса не самая знатная из всех молодых персиянок после Атоссы? Разве она не красавица?

– Артистона обладает всеми достоинствами, свойственными Ахеменидам, – отвечал Дарий; но складки на его лбу все-таки не разгладились.

– Так чего же ты еще требуешь, недовольный?

Дарий поднял кубок и смотрел на вино.

– Мальчик влюблен; это так же верно, как то, что я называюсь Араспом, – сказал старик.

– Что вы за неразумные люди! – прервал Зопир эти восклицания. – Один, вопреки всем персидским обычаям, остается холостяком; другой не женится потому, что страшится оракула; Бартия хочет удовольствоваться одной женой, а Дарий смотрит дестуром, поющим заупокойные гимны, единственно потому, что отец приказывает ему быть счастливым с самой прекрасной и знатной девушкой во всей Персии!

– Зопир прав, – сказал старик, – Дарий не ценит своего счастья!

Бартия не сводил глаз с порицаемого друга. Он видел, что шутки товарищей неприятны Дарию, и, сознавая собственное счастье, протянул ему руку со словами:

Жаль мне, что я не буду на твоей свадьбе. Надеюсь по возвращении найти тебя уже примирившимся с отцовским выбором.

– Быть может, – отвечал Дарий, – по возвращении твоем я покажу тебе еще вторую и третью жену.

– Да поможет этому Анахита! – вскричал Зопир. – Ахемениды скоро бы вымерли, если бы все они вздумали поступать подобно Араспу и Гигесу. О твоем намерении, Бартия, остаться при одной жене также не стоит говорить. Ты обязан привезти домой сразу трех жен, хотя бы для того, чтобы поддержать род Кира.

– Я ненавижу наш обычай брать многих жен, – воскликнул Бартия. – Он ставит нас ниже женщин, от них мы требуем верности нам на целую жизнь, тогда как сами, которым верность приличествует гораздо более, клянемся сегодня одной, а завтра другой женщине в неизменной любви!

– Ба! – удивился Зопир. – Я согласился бы лучше лишиться языка, чем солгать мужчине; но наши жены – такие лживые создания, что и им следует платить той же монетой.

– Вот эллинки – другое дело, потому что с ними и поступают иначе, – возразил Бартия. – Сапфо рассказывала мне об одной греческой женщине, которая называлась, кажется, Пенелопой. Она провела целых двадцать лет в любви, терпении и верности своему супругу, считавшемуся мертвым, хотя пятьдесят женихов каждый день бывали у нее в доме.

– Мои жены не стали бы ждать меня так долго! – весело рассмеялся Зопир. – Говоря откровенно, я и сам не слишком бы опечалился, если бы, после двадцатилетнего отсутствия, нашел свой дом пустым. Вместо изменниц, которые тем временем должны были бы состариться, я набрал бы тогда в свой гарем молоденьких, красивых девочек. Но не каждая найдет себе похитителя, а нашим женам все-таки приятнее иметь хоть отсутствующего мужа, чем вовсе никакого.