Никаких заговоров – просто несколько совпадений кряду.

Куизль осторожно опустил мышь на пол и выпустил хвост. Шустро перебирая маленькими лапками, зверек шмыгнул к стене и спрятался в норке. В следующее мгновение что-то громко скрипнуло, и Якоб вздрогнул от неожиданности. Дверь в его камеру распахнулась, и палач зажмурился от яркого света.

– Можешь идти, баварец.

В дверях стоял начальник стражи с закрученными усами и в начищенной кирасе; жестом он велел палачу выходить.

– Хватит уже за городские деньги задницу отсиживать.

– Я свободен? – удивленно спросил палач и поднялся с грязного пола.

Стражник нетерпеливо кивнул и беспокойно забегал глазами. О причинах подобного поведения Куизлю оставалось только догадываться.

– Надеюсь, поостыл теперь. Будет тебе уроком, чтобы больше не связывался со стражей Регенсбурга.

С неподвижным, словно из камня высеченным, лицом Якоб протиснулся мимо стражника, поднялся по лестнице и оказался на свободе. Стояло раннее утро, но перед воротами уже выстроилась новая очередь. С корзинами и тележками в город стекались торговцы и ремесленники.

«А плотогон со шрамами среди них есть?» – подумал Куизль и оглядел мимоходом множество лиц, но ничего подозрительного не заметил.

«Хватит выдумывать, о сестре лучше позаботься».

Ни на кого больше не оглядываясь, Куизль зашагал прочь от башни и углубился в город. Из редких писем от сестры он помнил, что Элизабет с мужем жили в купальне недалеко от Дуная, прямо у городской стены. Теперь же, шагая по широкой мощеной улице, тянувшейся от ворот, палач вдруг засомневался, будет ли такого описания достаточно. В скором времени он уже не мог толком сориентироваться в непролазной толпе. Справа и слева высились четырехэтажные дома, и извилистые переулки, что через равные промежутки отходили от главной улицы, тонули в их тени. Иногда строения теснились друг к другу настолько близко, что между крышами едва проглядывало небо. Где-то вдали слышался колокольный перезвон множества церквей. Было шесть часов утра, но народу по главной улице сновало больше, чем в Шонгау в субботний полдень. Помимо богато одетых горожан, навстречу Куизлю попадалось немало бедняков, на каждом углу сидели нищие или покалеченные ветераны и тянули руки за подаяниями. Под ногами с визгом пронеслось несколько дворняг и два поросенка. Справа показалась громадная церковь, каменный портал ее, украшенный колоннами, арками и статуями, напоминал скорее вход во дворец. На широких ступенях в ожидании дня томились батраки и бездомные. Куизль решил спросить у кого-нибудь из них дорогу.

– Купальня Гофмана, говоришь? – Заслышав растянутый говор Куизля, молодой парнишка обнажил в ухмылке два единственных зуба и потряс худым мешочком. – Нездешний, видимо? Провожу тебя, не вопрос. Но придется подкинуть пару грошиков.

Палач кивнул и протянул оборванцу несколько грязных монет. Потом резко схватил нищего за запястье и стал выворачивать, пока не послышался тихий хруст.

– Если вздумал надуть меня или улизнуть, – прошептал Куизль, – если заведешь меня в тупик, кликнешь своих дружков или хотя бы подумаешь об этом – я найду тебя и хребет сломаю. Понял?

Парень испуганно закивал и от задуманного решил все-таки отказаться.

Он повел палача прочь от церкви к следующей улице, а с нее свернул налево. Куизль в очередной раз подивился тому, сколь многолюдным был Регенсбург – даже в такой ранний час. Все куда-то спешили, словно день здесь заканчивался раньше, чем в Шонгау, и палач с трудом поспевал за своим проводником по оживленным переулкам. У него то и дело пытались стащить кошелек, но каждый раз достаточно было хмурого взгляда или хорошего пинка, чтобы впредь воришка держался от него подальше.

Наконец они добрались до искомой цели. Переулок, в котором они оказались, был шире предыдущих. В мутном ручье, медленно текущем посреди улицы, плавали экскременты и дохлые крысы. Палач принюхался. В воздухе стоял столь знакомый Куизлю едкий и гнилостный запах. По лоскутьям кожи, словно знамена развешанным под окнами и балконами, он понял, что находится на улице кожевников.

Нищий показал на высокий дом в конце левого ряда, где небольшие воротца выводили к Дунаю. Дом этот, с новой штукатуркой и свежевыкрашенным каркасом, выглядел гораздо опрятнее остальных. Над входом, словно жестяное знамя, висел, поскрипывая на ветру, герб цирюльника – зеленый попугай на золотом поле.

– Дом цирюльника Гофмана, – пробурчал юноша. – Как и обещал, костолом.

Он насмешливо поклонился и показал палачу язык, после чего скрылся в ближайшем проулке.

Приблизившись к дому, Якоб явственно почувствовал на себе чей-то взгляд – видимо, кто-то наблюдал за ним из окна напротив. Он оглянулся, но в завешанных кожей дырах ничего не увидел.

«Проклятый город, чтоб его. Вконец свихнешься тут».

Куизль постучал в массивную дверь, но она оказалась незапертой и со скрипом подалась внутрь. В доме царил полумрак.

– Лизель! – крикнул палач в темноту. – Это Якоб, твой брат! Ты дома?

Вдруг он испытал странное тоскливое чувство, на него нахлынули воспоминания детства, когда он присматривал за младшей сестренкой. Как же она рада была сбежать из Шонгау, подальше от того места, где на всю жизнь осталась бы лишь жалкой дочерью палача – какой сейчас была дочь Куизля, Магдалена. Похоже, у Элизабет все получилось. А теперь она лежала, смертельно больная, вдали от дома…

Куизль стоял в дверях, и сердце у него обливалось кровью.

Он осторожно шагнул внутрь. Потребовалось некоторое время, чтоб глаза привыкли к темноте. Просторная комната, похожая на широкий коридор, тянулась до противоположной стены. По выскобленному полу был разбросан душистый тростник. Где-то в глубине комнаты капала вода, звонко и непрестанно.

Кап… кап… кап…

Куизль медленно двинулся дальше. Справа и слева через равные промежутки стояли деревянные перегородки, делившие все пространство на отдельные ниши. В каждой из них, как заметил палач, стояли скамейки и большие, грубо вытесанные бадьи.

В самой дальней кадке, у левой стены, лежала его младшая сестра, вместе с мужем.

Элизабет Гофман и ее муж Андреас лежали, запрокинув головы и широко раскрыв глаза, словно следили за невидимым представлением на потолке. В первое мгновение Якоб решил, что супруги принимали утреннюю ванну. И только потом он заметил, что оба они были одеты. Рука Элизабет свесилась через край бадьи, и на пол с указательного пальца что-то капало расплавленным воском.

Кап… кап… кап…

Палач склонился над кадкой и помешал рукой чуть теплую воду.

Вода была густо-красной.

Палач отпрянул, и волосы у него на затылке встали дыбом. Его младшая сестра вместе с мужем лежали в собственной крови. Теперь Куизль различил и порез на шее Элизабет – словно скалился второй рот. Ее черные волосы спутанной сетью плавали на поверхности красной воды. У Андреаса Гофмана порез был таким глубоким, что голова едва держалась на туловище.

– Господи, Лизель! – Куизль обхватил голову сестры и погладил ее по волосам. – Что с тобой стало? Что же с тобой стало?

На глазах его выступили слезы – первые за долгие годы. Он поджал губы и заплакал.

«Почему? Ну почему я не пришел раньше?»

Лицо у Элизабет стало белым, словно мел. Якоб покачал ее и убрал волосы со лба, как он всегда делал в детстве, когда сестренка лежала с лихорадкой в кровати. И низким, срывающимся голосом принялся напевать детскую колыбельную.

Шум за спиной заставил его замолчать.

Куизль оглянулся и увидел, как в купальню осторожно вошли по меньшей мере пять стражников. Двое из них направили на палача заряженные арбалеты, а один медленно подбирался к нему с обнаженным клинком.

Это был сегодняшний начальник стражи.