У Северги был большой соблазн взять один из камней и запустить сверху в этот блестящий череп, но поднять глыбу хотя бы до груди у неё уже не хватало сил. Каждая из двухсот сорока пяти ступенек горела в её мышцах, стучала в висках, пожирала лёгкие и рвала жилы. Пошатнувшись, она чуть не уронила камень и сама кое-как устояла на лестнице. Сильные руки Нунгора подхватили её ношу.

– Давай, помогу…

Северга не успела поблагодарить его даже взглядом: огретый меж лопаток кнутом из хмари, белокурый оборотень сдавленно вскрикнул и упал на колено, но камень удержал.

– Не помогать друг другу! Каждый работает за себя и на себя!

Лишь когда холодный шар Макши спрятался за горами, их отпустили. Выкупавшийся в выгребной яме Гoбрад отмылся в речке, и Северге тоже захотелось окунуться, чтобы избавиться от ненавистной вони, но как раздеться при надсмотрщиках? «Здесь нет женщин», – кажется, так сказал один из них; недолго поколебавшись, Северга решительно скинула одежду. Спиной она чувствовала жжение пристальных взглядов, но объятия волн взяли её под свою ледяную защиту. Ей доставляла удовольствие борьба с сильным и бурным течением – как раз то, что она так часто делала, ещё будучи дома. Этот глоток домашней свободы успокоил её и даже внушил мысль, что не так здесь, быть может, и плохо. Последние лучи Макши озаряли вершины гор серебристо-зимним отблеском и играли на чёрных стенках воронки в небе; любуясь холодной красотой этих мест, Северга вылезла из воды одной из последних и с неприятным удивлением не обнаружила на берегу своей одежды. Судя по довольным рожам надзирателей, это было их рук дело.

– Отдайте! – попросила девушка, стараясь держаться в рамках почтительности: всё-таки старшие ученики, правила школы.

Те гоготали, скаля клыки и держась за животы, а взгляды их так и мазали по обнажённому телу Северги, и та почувствовала себя словно под толстым слоем мерзкого жира… или соплей.

– Озабоченные вы тут все, что ли? – с неприязнью хмыкнула она. – А ну, отдайте! Или…

– Или что? – потешались шутники. – Поколотишь нас?

– Сделаю всё возможное, чтобы вы пожалели о сделанном, – пообещала Северга.

Но это оказалось легче сказать, чем выполнить: попробуй-ка отобрать узел с одеждой у молнии или урагана! Вёрткие и стремительные, старшие ученики прыгали вокруг неё по ступенькам из хмари, перебрасывали комок вещей друг другу, и от этих мельтешащих метаний у Северги закружилась голова.

– Эй, хватит валять дурака! – крикнул Нунгор, вступаясь за неё. – Верните ей одежду, это не смешно!

– А ты не лезь на рожон, – посоветовали ему.

Но белокурый оборотень оказался настырным – за что и пострадал при попытке отобрать у старших учеников одежду Северги. Он ещё не умел молниеносно ставить щит от дубины из хмари, удар которой отшвырнул его на камни. Его падение вызывало у Северги болезненное содрогание: уж не сломался ли его хребет? Но навия не так-то просто вывести из строя, и Нунгор поднялся – взъерошенный и снова готовый к драке. Другие парни сперва в сомнениях стояли поодаль, но потом, решив, что численный перевес на стороне новичков, кинулись на помощь.

Боргем Роглав Четвёртый сказал: «Здесь всё по-настоящему», – и не соврал. Длинный кинжал, свистнув холодной молнией, вонзился в сердце Нунгора. Звериная ипостась вспыхнула в нём на мгновение, высветив в его лице волчьи черты, но уже в следующий миг погасла: парень рухнул на каменистый берег реки. Сердце было уязвимым местом навия – пронзённое насквозь, оно переставало быть средоточием жизни.

– Вы что творите?! – Руки Северги превратились в лапы, и она чёрным волком бросилась на убийцу Нунгора.

Бледный шар Макши вдруг вскочил из-за гор и обрушился с неба ей на голову.

Съёженный комочек сознания вспыхнул кровавым проблеском, распластанный на каменном полу.

Чудовище-боль, чавкая, жрало её плечи и обгладывало позвоночник, лизало раздвоенным языком нервы.

Чёрная плитка пола насмешливо молчала, а белые мраморные вставки в стенах излучали свет души зодчего. Вряд ли мать приложила руку к строительству этого страшного места: слишком уж это не в её духе. Она любила светлые и красивые постройки.

Запястья онемели и не чувствовали оков, но звон выдавал присутствие цепей. Северга почти висела на них с растянутыми чуть вверх и в стороны руками, а холодное пожатие ножных колодок, ввинченных в пол, сводило на нет все попытки встать.

Несколько пар ног в сапогах… Гладкие мускулистые туловища старших учеников расплывчато лоснились в свете жаровни, на которой раскалялось зигзагообразное клеймо. Пытаясь сморгнуть мутную пелену, Северга разглядела среди своих мучителей кого-то знакомого, белокурого… Он, заметив её взгляд, подошёл и присел перед нею на корточки. Белые клыки заблестели в улыбке, а в светлом льде его глаз – в этих озёрах такого обманчивого простодушия! – зияли язвительные червоточины зрачков.

– Нунгор? – Губы Северги с трудом разомкнулись, горькие и смертельно пересохшие.

Лишь небольшой свежий шрам на его груди удостоверял, что ей не приснилась эта схватка на берегу реки. Она своими глазами видела, как кинжал вошёл белокурому оборотню в сердце.

– Нет, не в сердце, – словно прочитав её мысли, сказал тот. – Удар был тщательно рассчитан и не причинил мне вреда. Достоверно получилось, правда?

Выпрямившись с озорным видом, будто отмочил отличную шутку, он отошёл к старшим ученикам. А как убедительно он разыгрывал новичка… Осознание дёрнулось вздыбленным мучеником: вот что Северге показалось в этом парне странным! Из «обряда посвящения» он вышел совсем чистым – даже ни одного кровоподтёка на лице, будто его вообще не тронули в той бойне. А может, он был среди нападавших?…

Когтистые пальцы сжали ей подбородок, и глаза Боргема впились в неё острыми иголочками из-под угрюмой тени бровей.

– Гырдан не ошибся: ты из бешеных, – проговорил он. – Из таких, как ты, получаются превосходные воины, самые свирепые и безжалостные, самые ценные. Мы проверяли тебя. В тебе – яростный дух. С тобой будет трудно, но дело стоит того.

Тьма смыкалась вокруг Северги, щекоча её дюжинами рук. Одна пара этих рук держала ей голову, другая плела косички, а бритвенно-острый и холодный, стальной язык шершаво слизывал её волосы по бокам. А потом проснулась красная ярость тьмы и в одно жгучее касание посадила на высоко выбритый висок огненный росчерк-метку. Запах палёной кожи смешался с привкусом крови во рту, а рык боли надорвал горло Северги и прокатился в пространстве, отражаясь от пастей каменных чудовищ и схлёстываясь волнами эха под сводчатым потолком подземелья.

Пить. Пить! Губы пересохли, язык шершаво тёрся о нёбо, неповоротливый и вялый, как медведь в берлоге. Мертвенно-смуглая с желтоватым оттенком рука, свесившись с низкой лежанки, потянулась к чашке с клюквенным морсом. Та стояла вроде бы совсем близко, на круглой тумбочке из выдолбленного изнутри берёзового чурбака, но рука была слишком слабой. Беспокойные пальцы, заканчивавшиеся загнутыми звериными когтями, беспомощно царапали безответное дерево.