Оказалось, что еще один тибетский лама. Джерси, приехавший не из Лхасы, а из Чамбо, тоже получил только что телепатическое сообщение из Тибета от другого ламы. Ему тоже велели покинуть Чунцин и вернуться в Тибет в качестве моего спутника. Это был человек, который изучал устройство автомобилей и других видов современного транспорта. Однако он слишком поторопился. Как только посланец из Тибета исчез, он вскочил и побежал по коридору в направлении комнаты настоятеля. Но на одном из поворотов коридора какой-то нерадивый монах пролил масло. Лама, который должен был стать моим спутником, поскользнулся на нем и тяжело упал. В результате падения и удара о пол он сломал себе руку и ногу. Подоспев к месту происшествия, я увидел, что он лежит, тяжело дыша, а из открытой раны торчит конец сломанной кости.
Настоятель тоже вышел на шум из своей комнаты.
Вместе с ним я склонился над пострадавшим братом. Настоятель держал его за плечи, пока я, оттягивая кисть упавшего, возвращал сломанную кость на место. Затем я велел принести лубки и повязки. Вскоре Джерси был перевязан по всем правилам – и рука, и нога. С ногой, правда, пришлось сложнее, потому что кость в ней была сломана в нескольких местах, и нам пришлось отнести пострадавшего в келью и уже там оказать ему помощь. Затем я оставил его на попечении других.
Потом мы с настоятелем отправились в его комнату, и я поведал ему о том сообщении, которое получил из Тибета. Я описал ему свое видение, и он согласился, что мне следует срочно отправляться в путь. Было решено, что я безотлагательно выеду из монастыря. Настоятель тут же послал одного из монахов на лошади в Чунцин с особым заданием. Я задержался на несколько минут, чтобы поесть и взять себе еды на дорогу. Прихватив в собой также несколько одеял и смену одежды, я вышел из монастыря и направился вниз по тропинке в сторону большой дороги. Я прошел мимо поляны, где в этот вечер в последний раз встретился со своим наставником, ламой Мингьяром Дондупом. Я шел и чувствовал глубокие человеческие эмоции, которые мне приходилось сдерживать, чтобы не потерять бесстрастный вид, приличествующий ламе. Так я пришел к концу тропинки в том месте, где она сливается с главной дорогой. Как мы и договорились с настоятелем, здесь я остановился и стал ждать.
На холме у меня за спиной я услышал звук бронзовых гонгов, которые возвещали о начале полуночного богослужения. Звон серебряных колокольчиков перемежался мелодиями, исполняемыми на флейтах и трубах. Вскоре из темноты ночи донесся гул мощного мотора, а далекие холмы осветил серебристый луч фар. Быстроходная легковая машина подкатила ко мне и остановилась рядом, взвизгнув тормозами.
– Достопочтенный Лобсанг Рампа, машина в вашем распоряжении, – сказал шофер. – Разворачиваемся?
– Нет, – ответил я, – поедем в долину, а затем повернем налево. – И я вскочил в кабину.
Специальное поручение, с которым настоятель отправил монаха в Чунцин, состояло в том, чтобы нанять там эту машину. Автомобиль был действительно очень хорошим. Это был большой черный американский монстр. Я сидел рядом с шофером, и мы сквозь темноту мчались по дороге в Ченгту – городок, находившийся миль за двести от Чунцина. Лучи от фар метались перед нами, как два больших светящихся призрака. Они освещали выбоины на дороге и деревья на обочинах. Причудливые тени, отбрасываемые окружающими предметами, казалось, хотели, чтобы мы ехали все быстрее и быстрее, но все же никогда не догнали их. Эжен был хорошим водителем. Чувствовалось, что он опытен и может вести машину долго, не подвергая пассажиров риску. Мы ехали очень быстро и едва могли разглядеть что-то по сторонам – все вокруг сливалось в одно большое размытое пятно. Я откинулся на спинку сиденья и думал, думал.
У меня в голове вертелись мысли о моем возлюбленном наставнике, ламе Мингьяре Дондупе, о том, как он обучал меня, и о том, как много он сделал для меня. Этот человек значил для меня больше, чем мои собственные родители. Кроме того я думал о своем возлюбленном повелителе, 13 Далай-Ламе, последнем в своей линии. Его считали последним, потому что, согласно древнему Пророчеству, вскоре после его смерти в Тибете должен был воцариться новый общественный строй. Так и произошло. В 1950 году китайские коммунисты начали вторжение в Тибет, но коммунистическая третья колонна действовала в нем задолго до этого. Тогда, в 1933 году, я думал обо всем этом, потому что знал о неизбежности такого поворота событий. В действительности я узнал обо всем этом задолго до 1933 года – когда познакомился с Пророчеством, в точном соответствии с которым происходили все эти перемены.
В темноте мы проехали двести миль и прибыли в Ченгту, где заправились бензином, отдохнули десять минут и перекусили. И снова в дорогу. Нам предстояло проследовать в темноте еще сто миль от Ченгту до Яана. Там нас встретила утренняя заря. С первыми проблесками солнца на востоке дорога кончилась, и дальше машина везти меня не могла. Я зашел в местный ламаистский монастырь, в котором уже получили телепатическое известие о моем скором прибытии. Здесь меня ждала оседланной хорошая лошадь, она била копытом землю, но у меня не было времени приноравливаться к ней. Я вскочил на нее и почувствовал, что лошадь понимает всю важность моей миссии и сделает все от нее зависящее, чтобы я прибыл в Тибет вовремя. Конюх передал мне в руки узду, и я понесся вдаль, поднимаясь на горные перевалы и спускаясь в долины, отделявшие Китай от Тибета. Шоферу предстояло вернуться в Чунцин на комфортабельной скоростной машине, а мне нужно было скакать в высоком деревянном седле все дальше и дальше, меняя по пути лошадей. Поскольку я не мог терять ни минуты, после изнурительного многочасового переезда мне каждый раз давали в местном ламаистском монастыре свежего скакуна, который нес мета дальше.
Не стоит вспоминать все трудности, которые выпали тогда на долю одинокого всадника. Не стоит сейчас описывать переправу через реку Янцзы и подъем на перевал Верхний Сальвин. Я все скакал и скакал вперед. Я невероятно устал в пути, однако вернулся в Тибет вовремя. После очередного поворота на горной дороге перед моим взором вдруг открылись золотые купола Поталы. Я смотрел на купол усыпальницы Далай-Ламы, где почивали останки его многих тел, и думал, что вскоре к ним прибавиться еще одно.
