Звезда лежала посреди круга дочерна выжженной земли. Вчера ночью под рев тормозных двигателей она рухнула в лес, отравляя воздух вокруг себя грохотом и вонью отработанного ракетного топлива. Струи огня, более горячие, чем все то, что тут существовало доселе, подожгли лес, и на поляне всю ночь хозяйничало пламя. К утру дождь залил его, заставив забраться под угли, и теперь оно только изредка выплескивалось оттуда тонкими язычками.

За кругом обугленного бурелома горелыми спичками торчали чудом уцелевшие в катаклизме деревья, и только за ними, за стеной безлистных стволов, поднимался Лес.

После того, что было тут несколько часов назад, тишина его казалась неестественной. Не было слышно даже шелеста листьев. Низкорослый кустарник, непонятно как уцелевший этой ночью, прижимал к земле голые, унизанные шипами, словно колючая проволока, безлистные ветви. Птицы разлетелись, звери разбежались, черви и муравьи — если они, конечно, уцелели после того, что произошло ночью, — уползли прочь. Около небесного гостя было пусто, однако ощущение, что кругом не осталось ничего живого, было обманчивым. Малый исследовательский крейсер «Новгород» хоть и превратился в искореженный кусок металла, мертвым не был. Все то, что жило и двигалось внутри него, помогало выжить его хозяевам…

Когда система медицинского контроля выудила из небытия сознание первого из вахтенных, ремонтный комплекс уже вовсю занимался восстановительными работами. Как и полагалось по должности, первым пришел в себя капитан «Новгорода» — Реджинальд Мак-Кафли. Монотонное взревывание аварийной сирены каплями падало в темноту, окутывающую сознание, и в какое-то мгновение он понял, что пришел в себя. Не шевелясь, он несколько мгновений висел на привязных ремнях, потом открыл глаза.

Пространства впереди не было. Только плавали в желто-розовом тумане какие-то черные пятна. Мак-Кафли провел перед собой рукой, но ничего не увидел.

«Ослеп!» — мелькнуло в голове. Страх на секунду заставил его забыть боль. Обеими руками он схватился за шлем, сорвал его с головы. Слабый, мигающий свет аварийных ламп вспышкой ударил по глазам, отозвавшись, словно эхом, всплеском головной боли. Первое, что он увидел, был его шлем. Мгновение он держал его в руках, а потом с отвращением уронил в темноту: руки ходили ходуном, и по лицевому щитку шлема мелкой рябью ерзала зелено-розовая жижа с какими-то полупереваренными волокнами. Только сейчас он осознал, что глаза целы.

«Вижу! — с острой завистью к самому себе подумал он. — Вижу!»

Он попробовал повернуться, чтобы посмотреть, что стало с товарищами, но боль заставила его опустить глаза вниз. Пол рубки был залит темнотой. В ней смутно угадывались ноги. Не сводя с них глаз, капитан осторожно пошевелил руками, уже зная, что они у него есть. В суставах щелкало, но руки сгибались именно там, где нужно. Не желая испытывать судьбу, но готовый к любым неожиданностям, он слегка пошевелил пальцами ног. Острой боли не было, и Мак-Кафли понял, что не все еще плохо и что лично ему скорее всего повезло. Могло бы быть и значительно хуже.

Капитан отстегнул страховочный ремень кресла только с пятого раза. Посмотрев на свои сотрясаемые мелкой дрожью руки, он даже не попытался подняться, а, засунув ладони в подмышки, остался сидеть, прислушиваясь к ощущениям. Это оказалось на редкость увлекательным занятием. Уже десяток секунд спустя он понял, что в нем не осталось ничего, что не почувствовало на себе столь лихо произведенную аварийную посадку. Однако все, что он носил под кожей, вело себя прилично, только вежливым нытьем напоминая о том, что им плохо. Исключение, как всегда, представляла голова.

Там гудело и жужжало, причем звук не стоял на месте, а плавно перемещался от одного уха к другому. Капитан попробовал разобраться, что же это там шумит, но не смог и бросил. Может быть, это шумела кровь, подстегнутая транквилизаторами, может быть, эхо от грохота двигателей, а может быть, и вовсе жужжала там какая-нибудь шальная муха.

На всякий случай он легонько потряс головой, пытаясь вытряхнуть жужжащую надоедину, но едва он шевельнулся, как перед глазами закружились разноцветные круги, и он решил отложить это до ближайшего будущего.

— Вахта! — прохрипел он. Голос его метнулся в тесном пространстве и увяз в тишине, зажатый разбитыми стенами, С трудом повернув голову, капитан обежал глазами рубку. Одного взгляда оказалось достаточно. Он снова закрыл глаза. Смотреть на такое у него не хватило бы духу и тогда, когда он был полон сил, а уж в этом состоянии… Пока он мог позволить себе жалеть только людей.

Вахта молчала. С третьего раза Мак-Кафли непослушными пальцами отстегнул застежку плечевого ремня. Звонко Щелкнув, пряжка разделилась на две части, и он съехал по креслу вниз. Это движение наполнило тело такой болью, что он застонал.

Вместе с ним вахту несли еще двое. Они должны были сидеть рядом. Капитан скосил глаза (повернуть голову сил не было). Да, действительно. В креслах по левую Руку сидели двое. Вряд ли им досталось меньше, чем ему, но главное Мак-Кафли знал наверняка: оба были живы — над каждым креслом изумрудным светом горел личный индикатор.

Для первого раза этого было достаточно. Он закрыл глаза. В голове кружились черные мухи. Чтобы отвлечься от боли, он попробовал представить себе что-нибудь спокойное, но память услужливо подсовывала картинку вчерашнего бедствия: верхнюю палубу «Новгорода», из которого с натугой вылезал реакторный блок. Красные лампочки аварийных ракет на реакторе мигали, докладывая о десятисекундной готовности отбросить реактор от «Новгорода», но… Именно этих секунд им не хватило. В этот момент реактор взорвался…

Капитан дернулся, заново переживая трагедию. Обрывок ремня выскользнул из руки, и он упал на пол. Человек попытался встать, но вал отчаяния и боли накатил на него, захлестнул, увлекая в темноту…

Во второй раз из беспамятства его подняли медицинские автоматы. Не открывая глаз, Мак-Кафли прислушивался к своему телу. Плечо жгло так, словно там лежал раскаленный уголь, но это было нестрашно. Жжение прекратилось и теплыми волнами покатилось по телу, утихомиривая боль. Это было необыкновенно приятно — чувствовать, как она словно пружина скручивается и прячется где-то, а вместо нее тело заполняет легкость. Несколько долгих секунд он наслаждался сознанием того, что все еще жив.

— Капитан, вы живы?

Он попробовал повернуться на голос, но тело мстительно напомнило, что голове и шее досталось, может быть, и не больше, чем другим частям тела, но они все же тоньше устроены, нежели рука или нога. Он остановил движение и повернул только глаза.

— Думаю, что да. А вы?

— Я мыслю, следовательно…

Ближайшее кресло заскрипело, человек застонал, и Мак-Кафли быстро сказал:

— Сидите, Мартин. Несколько минут ничего не изменят. Как там Сергей? Можете на него посмотреть?

Стон сменился кряхтением. Так, наверное, могла бы кряхтеть улитка, вылезая из своей раковины, или черепаха, покидавшая свой панцирь. Тень на противоположной. стене поднялась из куска мрака, что оказалось тенью кресла, и склонилась в сторону.

— Раз я существую, то, наверное, смогу…

Штурман выговаривал слова, кряхтя и шипя от боли, но все же двигаясь.

— Жи… вой!

Волна тепла наконец добежала до капитанских ступней, и он поднялся на ноги. Мак-Кафли помнил, что все это ненадолго, и каждую секунду, отпущенную ему медициной, нужно будет использовать с толком. Люди были живы. Пора было пожалеть технику. Очень медленно, оберегая шею от резких движений, он огляделся. Рубка представляла собой очень печальное зрелище. Главный пульт был расколот натрое. Черные извилистые трещины (это в изотермическом-то силикете!) уходили в темноту, откуда глазами хищников светились несколько транспарантов.

— Высота шесть тысяч метров, — прочитал Мартин. Он прищурился, потряс головой, не веря глазам, и Мак-Кафли позавидовал ему. — Мы что, летим?