— Бернар… — Саннио подавил вздох. — Я девятину назад стоял за креслом герцога и наливал ему вино. Ну и с каким видом я буду в этих креслах сидеть?

— С наглым, — Кадоль усмехнулся и состроил гротескную рожу. — На худой конец — с обычным. Могу поспорить, что герцог вернется и сам выгонит вас в гости. Без сопровождения.

— Вот радости-то… ну не могу я! Я никого не знаю, и не знаю, как объяснить…

— Вы ничего не должны объяснять. За вас все объяснил герцог. При свидетелях и священнике. Этого довольно.

— За что мне это? Неужели дядя не мог сразу…

— Я не нахожу приличным обсуждать побуждения отсутствующего здесь человека, — резко сказал Кадоль. — Однако ж, могу сделать предположение.

— Ну, сделайте, пожалуйста, — любопытство сражалось со смущением и побеждало.

— Довольно давно вашему дяде пришлось смотреть в глаза людям, которые думали о нем некоторые неприятные вещи. У него не было другого выбора. Возможно, он решил, что подобные испытания закаляют характер. Я тоже так считаю.

Саннио ненавидел слова "закаляет характер". С этим объяснением его обливали ледяной водой в школе Тейна, заставляли убирать в конюшнях и по сорок раз переписывать один и тот же текст, поручали его заботам новичков, запрещали даже зимой надевать под форменную куртку теплую фуфайку, сажали на норовистых лошадей и ставили коленями на голый каменный пол в часовне. Сколько он себя помнил, столько каждый старший считал долгом способствовать закалке его характера. Пост закаляет характер. Деревянные башмаки в осеннюю слякоть закаляют характер. Упражнения — во дворе, в одних штанах, в первую весеннюю девятину — закаляют характер. Верховая езда, фехтование, очинка двух сотен перьев, подготовка закрепляющего раствора для тканей, шлифовка письменных досок… Если бы во всем этом был хоть какой-то смысл, то характер Саннио уже должен стать подобным лучшей стали!

Надо понимать, в фундаменте идеи была заложена некая ошибка…

— Нет у меня никакого характера, — буркнул юноша. — Значит, и закалять нечего.

— Герцог был бы счастлив это слышать, — покивал Кадоль. — Вы великолепно оправдываете его ожидания.

— Это нечестно, Бернар! — Саннио уткнулся взглядом в льняную скатерть.

Переплетение нитей утка и основы. Отбеленные волокна с едва заметными узелками. Если внимательно на них смотреть, пытаться сосчитать, сколько нитей от бокала до вилки, то не придется встречаться глазами с Кадолем, укоризненный взор которого прожигал дырку над бровями. Да, разумеется, Бернар прав. От Саннио ждут совсем другого. Он должен принимать все эти дурацкие приглашения, ходить по гостям, общаться со сверстниками и их родителями. Жить так, как живут другие благородные молодые люди. Ходить в театр, на бега, к веселым девицам… может быть, еще на службу в министерство поступить? Это тоже считается подходящим делом. Тогда, по крайней мере, можно будет ссылаться на занятость…

Кадоль молча ждал.

— Хорошо, — кивнул юноша, так и не отводя взгляда от скатерти. — На следующее приглашение я отвечу согласием.

— Оно уже пришло.

В низком хрипловатом голосе Бернара звучало нечто такое, что заставило наследника вскинуть голову и узреть последние остатки весьма пакостной и саркастичной ухмылки. Иногда сухой и серьезный капитан охраны умел делать очень выразительные лица.

— Что, от герцога Алларэ? — обреченно спросил Саннио.

— Увы, нет. Письмо у вас в кабинете. Желаете прочесть?

— Ага, — Саннио начал подниматься из-за стола, но Кадоль взглядом указал на шнур.

Да, разумеется. Нет необходимости самому подниматься аж со второго этажа на третий, нужно позвать слугу и распорядиться принести письмо. Еще одна привилегия положения, точнее, ритуал, который нужно соблюдать, чтобы не услышать очередной выговор от Кадоля. Это герцог Гоэллон может сам носиться по лестницам, отказывать пригласившим и вообще делать, что ему хочется…

— А кто такой этот господин Кесслер? — поинтересовался Саннио, распечатав футляр и прочитав приглашение на верховую прогулку.

— Сын бруленского владетеля, почти ваш ровесник. В столице меньше года. Весьма приятный юноша.

— Бернар, — удивился наследник. — Вы что, всех в Собре знаете? Вы-то никуда не выезжаете…

— Избавлен от этой беды по долгу службы, — хмыкнул Кадоль. — А знать — тоже мой долг.

Всезнающий Кадоль не обманул. Бруленский юноша действительно оказался вполне приятной компанией, а прогулка по городскому парку — весьма сносной. Собственно, парком место, которое выбрали для себя благородные господа, могло называться лишь с натяжкой или по старой памяти. Скорее уж, это была площадь, отгороженная от домов рядом высоких лип и с большущей клумбой посередине. На клумбе были в изобилии высажены белые маргаритки и золотистый адонис. Несколькими кровавыми пятнами на королевских цветах алели уже осыпающиеся тюльпаны. От лошадей и желающих нарвать цветов прохожих клумбу ограждал невысокий кустарничек керторской айвы. Мелкая темно-зеленая листва образовывала плотную стену высотой по пояс пешему. Композиция явно была предназначена, чтобы любоваться ею из седла.

В самом по себе катанию по кругу не было ничего интересного, но спутник, с которым Саннио через десяток минут перешел на "ты", усердно развлекал "новичка" рассказами обо всех, кто попадался навстречу. Вообще вел себя так, словно Алессандр Гоэллон просто приехал из провинции после долгой отлучки. Наследник рода Гоэллонов ловил на себе любопытные взгляды, но не услышал ни одного вопроса с подвохом или просто невежливой фразы. Ему улыбались, приподнимая шляпы, и проезжали мимо, или подъезжали поближе для обмена приветствиями. Оказалось, что высшее общество столицы не кусается, по крайней мере, не кусается в первые пять минут знакомства. Надо понимать, не все разделяли представления герцогини Алларэ о гостеприимстве и хорошем тоне.

— Вон тот, в синем кафтане и шляпе с такими смешными перьями — Теодор Эллерн. Потомок того самого поэта. Тоже пишет сонеты.

— И хороши ли стихи? — спросил Саннио.

— Омерзительны, — хихикнул Сорен. — Вот, например, из недавнего:

— Мать Оамна, — Саннио стиснул губы, чтобы не засмеяться на весь парк, но подавился воздухом.

Спутник тряхнул головой, едва не уронив шляпу, и тоже принялся хохотать. Прокашлявшись, Саннио попросил Сорена больше его так не пугать. Однако, Кесслер принялся цитировать по памяти одну строчку за другой, и через несколько минут оба поняли, что не могут больше смеяться. Теодор Эллерн, несомненно, был великим поэтом: его вирши производили неизгладимое впечатление.

— Если ты его попросишь, он с радостью пришлет тебе список последнего венка сонетов. С дарственной надписью, на лучшей бумаге…

— Они все такие?

— Ну да, разумеется! Я уже попросил. Веришь, перечитываю каждый день. Несравненное наслаждение! Называется "Сонеты Отшельника о любви".

— Почему отшельника?

— Он так подписывается… Бедный отшельник, скитающийся…

— …в столичном парке! — улыбнулся Саннио.

— Именно! — Сорен расхохотался, и новоиспеченный наследник пришел к выводу, что не напрасно принял приглашение.

По крайней мере, одним веселым приятелем он уже обзавелся. Бернар может быть доволен. Прогулку оба так и не переставших то и дело хихикать шалопая закончили обедом в ближайшей таверне. Довольно быстро к ним присоединились еще двое юношей, по виду ровесники. Обсуждение творений несчастного пиита пошло по второму кругу. Саннио уже был ему благодарен за ужасные стихи: двух сеорийских остроумцев, Алона Деора и Леора Серста куда больше интересовали шутки господина Гоэллона, чем его персона. Ни одного вопроса на тему своего причудливого происхождения и неожиданного вознесения он не услышал, а вот реплики Саннио пользовались успехом.