Пока посуду вытирали и ставили на место, проветривалась постель. Потом Мэри и Лора, стоя по обе стороны своей кроватки, аккуратно разглаживали и подтыкали одеяла, взбивали и укладывали на место подушки. а мама задвигала их кроватку под большую кровать. Покончив с посудой и постелями, мама принималась за те дела, которые полагалось сделать именно в этот день недели.

Она говорила:

Стирать — в понедельник,

гладить — во вторник,

штопать — в среду,

сбивать масло — в четверг,

убирать — в пятницу,

печь хлеб — в субботу,

отдыхать — в воскресенье.

Каждую субботу, когда мама пекла хлеб, она давала девочкам по кусочку теста и они пекли себе маленькие хлебцы. Если тесто было сладкое, из него пекли печенье, а однажды Лора даже спекла в своей песочной формочке пирожок.

Окончив работу, мама иногда вырезала из плотной белой бумаги кукол и карандашом рисовала им лица. Из кусочков цветной бумаги она мастерила куклам платья, шляпки, ленты и кружева, так что куклы у Мэри и Лоры всегда были очень нарядные.

Но лучше всего бывало вечерами, когда папа возвращался домой. Целый день он бродил по глубокому снегу, и с его бороды и усов свисали маленькие сосульки. Он укладывал над дверью ружье, сбрасывал меховую шапку, куртку, варежки и громко спрашивал:

— Где мой маленький Бочонок с сидром?

Бочонком папа прозвал Лору, потому что она была такая маленькая.

Лора с Мэри забирались к папе на колени и сидели, пока он грелся у очага. Потом он снова надевал шапку, куртку и варежки и выходил во двор покормить животных и принести дров.

Иногда, если папа успевал быстро обойти капканы, потому что в них никто не попался, или если ему посчастливилось сразу набрести на дичь, он возвращался домой пораньше. Тогда у него оставалось время поиграть с девочками.

Они очень любили играть в бешеную собаку. Папа взлохмачивал себе волосы, становился на четвереньки и с рычаньем носился по комнате за Мэри и Лорой, стараясь загнать их в какой-нибудь тесный угол.

Девочки проворно увертывались и удирали, но однажды папа прижал их к ящику для дров за печкой, откуда им было никак не выбраться. Папа рычал, как настоящая собака, волосы у него торчали во все стороны, глаза свирепо сверкали, и Мэри так испугалась, что от страха не могла шевельнуться. Когда папа подполз поближе, Лора дико завопила и перепрыгнула через ящик, увлекая за собой Мэри.

И тут бешеной собаки сразу как не бывало. Перед Лорой стоял папа и глядел на нее сияющими голубыми глазами. Он сказал:

— Хоть ты и «маленький бочонок с сидром», но провалиться мне на этом самом месте, если ты не сильнее французской лошадки.

— Нельзя так пугать детей, Чарльз,— сказала мама. — Посмотри, какие у них большие глаза. Папа посмотрел, а потом взял скрипку, стал играть и петь:

Янки Дудль в город пошел

В паре парадных штанов.

Только города не нашел

Из-за скопленья домов.

И Лора, и Мэри тотчас забыли про бешеную собаку!

Зато он там видел такое ружье:

Ствол — как кленовый ствол.

А чтобы ружье навести на цель.

В упряжку впрягался вол.

Для выстрела порох несли в мешках

Пять здоровенных парней.

И штука бабахнула: "Бах-бабах" —

Только в сто раз слышней!

Папа отбивал ритм ногой, а Лора хлопала под музыку в ладоши.

Споем же про Янки Дудля,

Споем же про Янки Дудля,

Споем же про Янки Ду-ду-дудля,

Споем же про Янки Дудля!*[1]

В одиноком бревенчатом домике, затерянном в дремучих лесах среди глубоких снегов, даже в зимнюю стужу было тепло и уютно. Папе, маме, Мэри с Лорой и Крошке Кэрри в нем было хорошо, и они были счастливы, особенно по вечерам.

Яркое пламя очага освещало комнату, толстые стены защищали их от холода, тьмы и диких зверей, а пятнистый бульдог Джек и черная кошка Сьюзен лежали и жмурились, поглядывая на огоньки в очаге.

Мама сидела в кресле-качалке и шила. Настольная керосиновая лампа светила ровным ярким светом. На дне стеклянного шара с керосином лежал слой соли, чтобы керосин не взорвался, а среди кристалликов соли — алые фланелевые лоскутки, которые мама положила туда для красоты. Это и вправду было очень красиво.

Лора любила смотреть на горящую лампу. Чистый стеклянный колпак ярко сверкал, желтое пламя ярко горело, а прозрачный керосин розовел от красных лоскутков.

Пламя в очаге переливалось красным, желтым, а иногда зеленым цветом, и в тлеющих золотистых угольках вспыхивали синие язычки огня.

А главное — по вечерам папа рассказывал девочкам всякие истории.

Он сажал их к себе на колени и своей длинной бородой щекотал им лица. Девочки начинали громко хохотать, а папа веселыми голубыми глазами на них поглядывал.

Как-то раз, посмотрев на Черную Сьюзен, которая, развалившись у очага, вытягивала и втягивала свои длинные когти, папа спросил:

— А вы знаете, что пума — это кошка? Большущая дикая кошка.

— Нет.— отвечала Лора.

— А ведь так оно и есть. — продолжал папа — Представьте себе Черную Сьюзен, которая больше Джека и свирепей, чем Джек, когда он рычит, и это будет точь-в-точь пума.

Он поудобнее устроил Лору и Мэри у себя на коленях и сказал:

— Сейчас я расскажу вам про дедушку и пуму.

— Про твоего дедушку? — спросила Лора.

— Нет. про вашего дедушку, а моего папу.

Лора теснее прижалась к папе. Своего дедушку она знала. Он жил в большом бревенчатом доме далеко в глубине Больших Лесов.

Папа начал.

«Как-то раз поздним вечером ваш дедушка возвращался домой из города. Когда он верхом на лошади въехал в Большие Леса, уже так стемнело, что он едва различал дорогу. Услышав крик пумы, он очень испугался, потому что у него не было с собой ружья».

— А как кричит пума? — спросила Лора.

— Как человек. Вот так. — Папа испустил такой дикий вопль, что Мэри и Лора вздрогнули от ужаса, а мама подскочила в кресле и сказала:

— Нельзя же так, Чарльз!

Но Лоре и Мэри нравилось, когда папа их пугал.

«Дедушкина лошадь бежала очень быстро, потому что она тоже испугалась, — продолжал свой рассказ папа. — Но уйти от пумы она не могла. Пума гналась за ней по темному лесу. Она была голодная. Ее крик раздавался то с одной стороны дороги, то с другой, но она все время шла по пятам за лошадью.

Дедушка пригнулся в седле и все время погонял лошадь. Она неслась во всю мочь, но пума не отставала. Вдруг дедушка увидел, что пума перепрыгивает с дерева на дерево прямо у него над головой.

Пума была огромная и черная. Она прыгала точь- в-точь как Черная Сьюзен, когда та бросается на мышь. Но она была во много раз больше Черной Сьюзен. Если б она прыгнула на дедушку, то разорвала бы его своими огромными когтями и длинными острыми зубами.

Дедушка, сидя верхом на лошади, удирал от пумы точно так же, как мышь удирает от кошки.

Пума больше не кричала. Дедушка ее больше не видел, но знал, что она гонится за ним. Лошадь мчалась что было сил.

Наконец она добежала до дедушкиного дома, и дедушка увидел, как пума прыгает с дерева. Он соскочил с лошади, влетел в дом и захлопнул за собою дверь.