И с ним был его Аркадий. Он был здесь, как воздух, небо и эти горы.

Аркадий, сшитый из старенького Люсиного белья, — голый, безразличный к мирской суете и вульгарному приобретательству, украшенный бисером, золотыми нитями и розовым шелком на особо нежных местах. Я случайно оставила его на подоконнике в туалете Центрального Дома Литераторов. И туалетная работница, найдя его, дрогнула: он был совсем живой. Охваченная ужасом перед сиянием и чистотой обнаженного человеческого тела, она выкинула его на помойку.

Все было у него как у людей — пальцы, стопы, яички, ну, и так далее, детально проработанные уши. Но, видимо, не до конца продуманно я начертила ему на ладонях линии судьбы.

Даже Лёня замер, повинуясь важности мгновения, и предался мечтам, но тотчас же вернулся с небес на землю. Я хотела его поцеловать. А он говорит:

— На морозе нельзя целоваться.

— Почему?

— Врачи не рекомендуют.

— А Велемир Хлебников сказал: «Вся наша Русь — поцелуй на морозе».

— Врачи Хлебникова не читали, — ответил Лёня и деловито устремился к горной хижине — Базовому Лагерю Аннапурны — обедать.

Так он шагал по снежной тропе, порывисто и безоглядно — я едва за ним поспевала, — видимо, торопился заказать чесночный суп. А я вспомнила индийского святого Ним Кароли Бабу по прозвищу Махараджи, в сущности, нашего современника. Махараджи обладал магической силой, которой в свое время навеки поразил человечество Иисус, накормив пятью хлебами сотни и сотни людей. В Гималаях ее называют «сидцхи (сила) Аннапурны».

Я уже говорила, Аннапурну здесь почитают как Божественную Мать, Богиню Зерна, Еды, Риса, кормящую всю вселенную. А тот, кто владеет сидцхами Аннапурны, может бесконечно раздавать пищу, и его запасы не оскудевают!..

Множество преданных Махараджи стали очевидцами, как он из маленького кулька — свернутого древесного листа щедро сыпал конфеты в каждую протянутую руку, угостив человек пятьдесят, а то и больше! Или как его ученик принес ему несколько апельсинов. В комнате сидели люди, Махараджи принялся их угощать. Кто-то рассказывал:

— Махараджи дал мне апельсин, я сунул его в правый нагрудный карман. Второй апельсин я положил в левый карман. Они так оттопыривались, что я стал похож на женщину! Он дал мне третий апельсин, и я положил его в карман брюк, четвертый в другой карман. А он все давал и давал, мне пришлось укладывать их под рубашкой — спереди и сзади. Он дал мне столько апельсинов, что я едва мог шевелиться! И я начал раздавать апельсины другим, удивленно бормоча: «Это самый лучший подарок, который я могу вам предложить!» Понятия не имею, где он раздобыл такую уйму апельсинов!

Другой вспоминал, как в 1966 году Махараджи с учениками сидел на берегу Ганги и велел принести из Ганга горшок воды. Затем он подержал ее немного в руках и попросил разлить по кружкам. Это было настоящее молоко.

Естественно, находясь посередине Аннапурны, я подумала, чесночный суп тут сейчас польется рекой. Но — правильно говорят у нас в Непале: не место красит человека, а человек место. Супа нам налили помалу, а обсчитали на сто рупий.

Мы с Лёней хлебали гималайский суп, и в голове у меня звучал голос Люси:

— У нас в Уваровке — просто «охотничий» домик. Год нас не было, приезжаем — печка сразу разожглась, на столе прошлогоднее варенье, свежайшее! А в холодильнике (отключенном) лежат яйца (с прошлого года) — как только что снесенные! Мы их сварили с Лёвочкой и съели.

Тут я увидела в углу гитару. И сказала:

— Я хочу спеть песню для Аннапурны.

— Пой, — величественно ответил Лёня.

— А ты это снимешь на видеокамеру.

— У меня сели батарейки, — ответил Лёня.

— Ерунда, — говорю. — Главное верить, что все получится. Вера двигает горами.

И действительно, все получилось. Теперь и мои дети, и внуки с правнуками, когда они придут на эту Землю, смогут лицезреть такую картину: как я, счастливая, обветренная, опухшая, глаза как щелочки, сижу в красных клетчатых штанах на рюкзаке — за мной заснеженная Аннапурна обрывается в глубокую синь небес, над головою моей — кружат орлы… А я замерзшими пальцами пробую металлические струны и объявляю — буквально на весь мир:

— Посвящаю эту песню двум Юриям Иосифовичам — Юрию Визбору и Юрию Ковалю!

И пошла, пошла лирическим перебором, ударила по струнам, грянула песнь, стяжавшую неописуемую славу, посвященную когда-то Визбором Люсиной подруге Валябе — Валентине Петровне Минаевой:

В моем далеком детстве Визбор приезжал к нам на дачу в Кратово, он учил меня кататься на трехколесном велосипеде, именно ему я обязана прозвищем Курица, и первая песня, которую я запела в жизни, его: «Я кровать твою воблой обвешаю!»

А чем я обязана писателю Юрию Ковалю — так, слету, и не скажешь. То ли этой фразой, на ходу оброненной по пути в «винный», когда мы шли из его мастерской по берегу Яузы:

— Проза должна быть такой, чтобы хотелось поцеловать каждую написанную строчку…

То ли вот этим советом, которым не знаешь, как и воспользоваться:

— Пишите о вечном — вечными словами…

То ли тем, что сам он никогда не стремился в Гималаи. Но зато любил забираться на Цыпину гору в Вологодской области, там высота всего-то двести метров, а видно, говорил Коваль, оттуда всю Россию.

Мимо нас по тропе прошагали индусы в разноцветных комбинезонах с альпенштоками, ледорубами, в масках и огромных темных очках на пол-лица.

Они стали делать знаки, мол, айда с нами на вершину! Но мы только помахали им вслед и принялись размышлять над осознанием достаточности.

Так Будда говорил:

По склону Аннапурны вдруг начали опускаться облака, сплошь всю покрыли гору и расползлись по долине. Тут повалил снег, до того густой, что очень скоро мы уже проваливались в него по щиколотки. Ближний ручей вышел из берегов и затопил хижину, дохнуло таким холодом, что мы, не мешкая, устремились в обратный путь.

Дорога вилась по обледенелому ущелью, которое одновременно пронизывал морозный ветер и выжигало ультрафиолетовое излучение Солнца, с легкостью проникающее сквозь разреженный воздух и туман.

На обочине тропы нам повстречалась ступа с буддийскими флажками. Когда мы подошли к ней, то прочитали, что это могила альпиниста Букреева, погибшего в 1998 году. Он был чемпионом по скоростному покорению Аннапурны.

Мы спускались с таких высот, где до сих пор непонятно как оказались. И опять проходили снежные мосты и тропические джунгли, пересекали вброд водопады, балансировали над реками, прислушиваясь к первичной музыке всех вещей, вглядываясь в проплывающую голубизну или черноту, стояли под звездами, лицом к лицу перед мистерией крошечной Земли среди миллионов планет, пытаясь ощутить вибрацию, которая связывает нас с миром.

Вокруг «Himalayan Hotel», пока нас не было, началась весна, выросли новые листья на магнолиях, кругом появилась свежая зелень, на скалах зацвели рододендроны, и виднелись редкие розовые пятна азалий. Но высоковато здесь было еще для повального расцвета.

Зато спустя восемь часов пути — в долине горная растительность дала жару! Темно-красные, лиловые, золотисто-бежевые и белые волны азалий и рододендронов набегали на склоны гор. Оглашенным цветением, уходящим в бесконечность, были охвачены воздух и пространство этого явного сердца миров.