После снятия и подмены часового схватить пришедшего за фанеру немецкого офицера было уже несложно. Опаснее всего был для разведчиков обратный путь через немецкую передовую. Трудно сказать, чем кончилась бы операция, если бы не исключительно благоприятная погода.

Во время обратного пути Щукин не раз благодарил бога за то, что тот ослепил врагов туманом и оборонил их с Охрименко от лютой смерти. Охрименко, в свою очередь, не преминул сделать из этих слов баптиста вывод, что бог воюет на нашей стороне…

Хмурым в обстановке всеобщего ликования оставался один Щукин. В ответ на поздравления он отмалчивался.

Ночью в землянке, в которой находился Щукин, к сонному бормотанию, кряхтению и храпу примешался звук совершенно необычный. Если бы кто-нибудь из солдат не спал, он услышал бы приглушённые тёплой шапкой, служившей подушкой, рыдания и молитвенный шёпот.

«Прости меня, господи, — лепетал Щукин, — за прегрешения мои великия и малыя. Спаси и помилуй, господи милосердный, товарища и брата моего, сержанта Охрименко Ивана, за то, что, не щадя жизни своей, спасал меня от богопротивных и мерзких фашистов, настигавших нас, когда отползали мы назад с немецким „языком“… Прости за то, что убил он при этом двух тварей твоих — фашистских солдат. Помилуй, господи, хорошего человека замполита Папу Шнитова, спасшего меня по доброте своей от суда, от презрения, а то и от позорной смерти. Прости, господи, и меня, грешника, за то, что возьму я завтра в руки боевое оружие и буду воевать, как все люди — дети народа твоего богоносного. Видно, на то воля твоя, великий боже, ибо не смочь мне никоторым образом теперь поступить иначе…»

Наутро боец Щукин явился к командиру взвода, лейтенанту Зипунову. Доложив как положено, он попросил разрешения взять оружие и приступить к несению боевой службы.

В тот день и прибыл в роту начальник политотдела, полковник Хворостин. Его сопровождали фотокорреспондент и поэт из армейской газеты.

О том, как удивился полковник Хворостин, узнав в разведчике, которого ему предстояло наградить, баптиста Щукина, уже было рассказано. Придя в себя, полковник сказал:

— Ничего не попишешь. Факты — упрямая вещь!

Затем он обратился к бойцам с речью.

— Вот, товарищи бойцы, — сказал полковник, — перед вами боец Щукин. Посмотрите на него: боец как боец, на груди у него автомат. Сейчас я прикреплю к его гимнастёрке боевую награду. Надеюсь, что он будет ею гордиться. А ведь совсем недавно товарищ Щукин отказывался брать в руки оружие, отказывался вместе со всем народом защищать Родину от фашистов. Как могло случиться произошедшее чудо? Ответ ясен. Ваш замполит Папа Шнитов нашёл правильный подход к человеку. Вот что значит политработа! Спасибо за службу, товарищ замполит!

— Ура! — не сдержавшись, выкрикнул ефрейтор Нонин.

— Смирно! Отставить самодеятельность! — тотчас отреагировал командир роты. — Слушай мою команду: Папе Шнитову — ура!

Рота трижды прокричала «ура!». Папа Шнитов трижды смущённо дёргал головой навстречу правой руке и чуть слышно повторял: «Служу Советскому Союзу».

После этого строй был распущен. Награждённых качали, жали руки, хлопали по плечам. Фотокорреспондент сделал множество снимков: Охрименко и Щукин, Щукин и Папа Шнитов, капитан Зуев и полковник Хворостин… Затем с разведчиками долго говорил корреспондент и поэт Степан Пуля.

Через два дня в армейской газете появился снимок с изображением Охрименко и Щукина, обнимающих друг друга за плечи. Под фотографией были напечатаны стихи Степана Пули:

Стихотворение вызвало у читателей армейской газеты единодушный одобрительный отклик. В роте капитана Зуева все знали его наизусть. Поэт Степан Пуля разыскал в разведотделе армии Николая Максимилиановича Гамильтона, участвовавшего в допросах пленного немецкого майора. Поэту не терпелось выяснить мнение о своём стихотворении знатока мировой поэтической классики, каким был Гамильтон.

— Отменно, друг мой, отменно вы на этот раз написали. Шедевр! — сказал Николай Максимилианович, пожимая поэту руку.

— Не может этого быть, — пролепетал тот.

— И тем не менее это так, — подтвердил Гамильтон. — Согласитесь: важно, чтобы произведение соответствовало своей задаче. Ваше с этой точки зрения — прямое попадание.

Сам Щукин с улыбкой перечитывал стихи и без всякой обиды реагировал на массовое цитирование их бойцами, то и дело к нему подходившими с поздравлениями, шутками и дружескими похлопываниями по плечу.

Вскоре в родное село Щукина полетело письмо Папы Шнитова с описанием его подвига, вырезкой из газеты и добрыми пожеланиями здоровья.

Началось лето. Фронтовой ландшафт стал более мирным. Зима, с её холодом, тьмой, расцвеченной трассами пуль и негасимыми всполохами, гнетущим свинцовым небом, снежным саваном, на котором так беспощадно видны и грязь, и кровь, и чёрные шрамы земли, и не занесённые снегом тела убитых, — зима делает войну больше похожей на самое себя, чем весна и лето. Белыми ночами не видно трассирующих пуль. Не летят в небо осветительные ракеты. Зарево розовеет, как мирная заря. Трава, живая и тёплая, укрывает блиндажи, землянки, брустверы траншей. Все вокруг наполняется щебетом птиц. Яркое солнце отогревает тела и души. Человек, раскинувшийся на травке под солнцем, не похож на убитого. И так сильно бывает воздействие всего этого вместе: тепла, щебета, света, зелени, цветов, лесных и полевых запахов, — что порой начинает казаться, будто войны и нет.

Моменты обманного этого состояния то наступают, то исчезают. Зато ощущение, будто летом война не такая страшная, как бы не такая всамделишная, как зимой, устойчиво. Само собой, все это только ощущения. Летом неразлучные друзья — война и смерть — перепахивают свои поля с неменьшим трудолюбием, чем зимой, и «урожай» собирают ничуть не меньший.

В начале июня сорок третьего года дивизию, в которую входила рота капитана Зуева и Папы Шнитова, отвели с передовой на отдых. Именно в эти дни политработникам Ленинградского фронта стало известно о предстоящем приезде с инспекционной целью дивизионного комиссара Л.

Ещё с времён гражданской войны за Л. была слава любителя крутых мер. Можно было думать, что теперь он поведёт себя особенно придирчиво. Некоторое время тому назад Л. был снят с должности члена военного совета одной из армий, действовавших на юге, и понижен в звании. Ему вменялось в вину грубое вмешательство в распоряжения командующего наряду с собственной бездеятельностью при проведении в жизнь указаний Ставки. Несмотря на постигшую его неудачу, Л. сохранил немало прежних связей в высших военных кругах и достаточный авторитет. К встрече с ним в политуправлении фронта и в политотделах армий готовились без энтузиазма, но не без волнения. Делалось все, чтобы дать как можно меньше поводов для придирок.

Полковник Хворостин, предупреждённый, что Л. может посетить и его дивизию, решил представить ему лучшего замполита Папу Шнитова. С одной стороны, рассуждал полковник, Папа Шнитов и в самом деле добился больших успехов в работе. А с другой — его открытость, простота и добродушная улыбка не смогут вызвать у инспектора ничего, кроме расположения. Особой подготовки Папы Шнитова к ответственной встрече не вели. Трудно было предвидеть, какие вопросы станет задавать Л., а тем более как он станет реагировать на те или иные ответы. Все же одну, необходимую, по мнению полковника Хворостина, меру решили принять. Полковник распорядился одеть Папу Шнитова в новое обмундирование, сшитое по индивидуальной мерке из лучших имеющихся у интенданта дивизии материалов. Времени для этого было ещё достаточно.