– Ведомо князь, что случилось, говори, не тяни!

– А мне вот ведомо стало, что Кончак с войском стоит под Переяславом, и дальше, к Киеву, идти и не думает. Что делать? Дальше идти, отогнать степняков, чтобы не топтали Землю Русскую?

Дружина согласно загомонила.

– Другая весть до меня дошла, вои мои верные! – Голос князя стал печальнее. – В Новгороде Свеневичи силу большую взяли, посадника не слушают, верных ему людей в Волхов определили, с моста, так что насилу и спасли…

Прислушивался Давыд внимательно – поменялось ли что в шуме? Заметил, что гомон стал не тише, но раздавался иначе. Радости в нем не просто поубавилось, не стало.

– Мучим мукой… Не знаю, как определиться! Брату помогать надо, через броды на Переяслав идти… Значит, новгородцев, героев наших, еще дальше от Родины отвести, а никто ведь не скажет, как по возвращении встретит Господин Великий Новгород – матерью иль мачехой…

Князь помедлил немного, еще вслушался, сказал:

– Решай, вече, раз я не в силах!

День еще не закончился, но боги уже обрубили нить одной судьбы.

Князь Владимир Переяславский, раненый, уязвленный до глубины души не столько сталью, сколько позором, не захотел признать поражение. Завидев сквозь заливший глаза пот разворачивающего коня хана Кончака, князь вскрикнул, выпрямился в седле и, словно дротик-сулицу, метнул в ненавистного победителя тяжелое боевое копье.

Кончак краем глаза углядел опасность. Недрогнувшей рукой он поднял на дыбы иноходца.

Копье, да еще брошенное усталым раненым человеком, не может пролететь далеко и ударить сильно. Если, конечно, его цель не находится на расстоянии шага.

Острие копья ударило в грудь ханского коня. Брызги крови иноходца перьями опахала раскинулись в стороны, коснувшись и вытоптанной травы, и лица Кончака. Конь молча подогнул передние ноги и лег на землю, сильнее насаживаясь на копье.

Кончак успел высвободиться от стремян и соскочить с седла. Свое копье он так и продолжал держать зажатым под мышкой, но недолго.

– Так нельзя, – проговорил хан негромко.

И, еще не закончив говорить, половецкий хан ударил как умел – сильно и точно.

Ударил туда, где княжеская кольчуга показала слабину и разошлась, открыв выбеленную полотняную рубаху, немного выпачканную, но пока целую.

Пока.

Стальное острие сначала раздвинуло переплетенные нити, только затем разрезав ближайшие из них. Выступившая кровь пропитала взлохматившиеся волокна, вскоре залив и стальные кольца кольчуги.

Князь выпустил поводья из рук и откинулся на седле назад, к конскому крупу. Не удержавшись на коне, он скользнул по шкуре коня головой вниз и упал, запутавшись червленым сапогом в стремени.

– Ваш князь, – сказал хан Кончак подбежавшим переяславским боярам, – кровью смыл оскорбление, нанесенное моему побратиму, князю Игорю Святославичу. Однако, – Кончак продолжал говорить, садясь на запасного коня, подведенного подоспевшими солтанами, – он смог оскорбить и мою честь… Так нельзя. Это достойно наказания!

Кончак отвернул коня и, сопровождаемый свитой из солтанов и оруженосцев, направился по направлению к лагерю. Ему сопутствовал торжествующий перестук шаманских бубнов, заглушивший песнопения христианских священников.

Сопровождали его и угрюмые взгляды переяславцев. Ясно было, что половцы уйдут, Кончак слишком разумен, чтобы пытаться взять штурмом укрепленный большой город, не подтянув осадные машины. Но никто не сомневался, что после предательского удара, нанесенного князем Владимиром, княжество поплатится сторицей, и где половцы нанесут удар, знали, видимо, только их духи.

О поражении и тяжких ранах Владимира Глебовича князья Святослав и Рюрик узнали на днепровской переправе. Гонец, выпрыгнувший из лодки перевозчика, был запылен и печален. Принявший от него грамоту князь Рюрик читал молча, ожесточенно догрызая ноготь на среднем пальце левой руки. Прочитав, так же молча протянул грамоту Святославу.

Престарелый князь не получил известий, каких не смог бы предсказать заранее. Не в меру горячий и упрямый переяславский князь – а каким же еще быть Мономашичу?! – трижды нарвался на копье Кончака и, пусть еще и живой, уже мог заказывать по себе поминальные службы, коли это церковь не посчитает кощунством. И то, что половцы после поединка отойдут от Переяслава, тоже было понятно. Знал Святослав и возможные пути отхода половцев в степь, надеялся их перехватить, если бы не князь Владимир…

Грех, Господи, но Святослав не отказался бы еще раз ударить копьем беспокойного переяславца. Подтолкнуть Кончака к мести, как будто на Руси мало было собственных тягот, – да, это надо было постараться!

Но самым плохим было иное. Кто, кроме Кончака, мог теперь сказать, куда путь держат половцы? Ты, Господи, знаешь все… Знаешь, но остаешься в своем всеведении молчаливым и таинственным. Оно и правильно, кто же откровенен с рабами и слугами, но обидно все же…

– Опоздали мы с переправой, брат, – сказал Святослав.

– Опоздали, – откликнулся Рюрик.

Но не только богам и духам известно будущее. Знал его и высокий тощий араб с безумными глазами, ехавший в окутанном пылью обозе Кончака. В своем видении, там, под стенами Путивля, он ясно расслышал название города, где непостижимым образом оказалась потерянная страница «Некрономикона».

Римов.

Город на берегу реки Сулы. Один из многих пограничных форпостов Киевского княжества, обзаведшийся за века своей истории торжищем и посадом. Где-то в его бревенчатых стенах лежал пожелтевший лист пергамена, и Аль-Хазред знал, что найдет его. Как – неизвестно, но найдет. Господин безумного араба, Неведомый бог, поможет и направит ноги своего раба в нужном направлении.

Остался пустяк, получить возможность для поисков, чтобы хозяева не возмущались по поводу бесцеремонного перетряхивания сундуков в подклетях. И поход Кончака, жаждавшего отмстить переяславскому князю за неразумный выпад копьем, был лучшим, что мог пожелать Абдул Аль-Хазред. Взятый на копье город оставался в распоряжении войска победителей не меньше чем на день, а безумный араб рассчитывал успеть до заката. И темные восточные глаза зловеще вспыхивали, подпитываясь мрачным нетерпением хозяина.

Посад Римова был обнесен невысокой, расползшейся от времени насыпью с редкими гнилыми кольями поверх нее. Ров перед насыпью, когда-то заполненный водой и непроходимый для конницы, высох по случаю летней жары, а ил потрескался и затвердел, превратившись из препятствия в удобную для степняков дорогу.

Кончак решил не медлить и нанес удар с ходу, пустив вперед легковооруженных лучников с зажигательными стрелами-шерширами. Вспыхивающая от пламени факелов пакля, закрепленная у наконечников шерширов, еще сильнее разгоралась в полете, и огонь сметливо и жадно перекидывался на городские стены, как только стрела находила цель. Огонь разумен – что больше и питательнее, жалкий прутик древка стрелы или добротное, просушенное за много лет бревно крепостного наката либо плашка крыши забрала стены?

Но, к недоумению половцев, жители Римова не собирались сдаваться на милость незваных гостей. Так бывает, что слабый и щуплый выходит в бой против могучего великана, чтобы победить и бросить под ноги передового отряда вражеского войска окровавленную голову еще недавно столь грозного соперника. Редко, конечно, бывает. Чаще случается закономерное и ожидаемое – смерть хилого наглеца под дружный гогот не только чужих, но и своих.

Но жизнь наша не что иное, как набор случайностей и нарушений канонов, не так ли, читатель? Если нет, то прости, не смею навязываться в твою компанию, где, наверное, одни везунчики да победители, не такие, как я, грешный.

Через провалы, которыми ощерился редкий частокол, – странное сочетание, но верное, что ж поделать! – по куманам Кончака прыснули стрелы. Римовские лучники били экономно, но тщательно, ссаживая с седел зазевавшихся и потерявших осторожность степняков. На погибших падали зажженные, но так и не выпущенные стрелы, и скоро из высохшего рва потянуло сладким смрадом подгорелого мяса.