– Я сам себе господин!

– Хорошо ли это? И удобно ли?

Князь Черный покачал головой.

– Нет покоя даже после смерти, – пожаловался он. – Все то же – бои, кровь и гибель…

Князь помолчал, оглядываясь. Миронег, невольно проследовав за ним взглядом, удивился про себя, не заметив нигде священника Кирилла.

Святилище было пусто. Миронег, Черный да мерзкий истукан – вот и все насельники презренного места жертвоприношений.

– И его-то боятся наши боги?

Князь Черный не скрывал своего недоумения. Истертый камень не вызывал страха, скорее брезгливость, жалость. С такими чувствами смотрят зеленые юнцы на глубоких старцев.

– Не его. Того, кто внутри него.

– Так камушек-то с секретом, – протянул князь. – Ничего, расковыряем. А ну, молодцы!..

Из ничего у алтаря материализовались слуги, ушедшие со своим князем в курганную тьму. Несколько дружинников в устаревших, странных для взгляда Миронега доспехах окружили своего господина, как, видимо, было и в боях, когда все они были живы.

– Расковыряем? – повторил князь, оглядев воинов.

– Вестимо.

Один из дружинников, взвесив в ладони рукоять боевого топора, пошел к идолу, словно и не было для него непреодолимого для Миронега препятствия.

– Что остановит мертвого? – спросил князь Черный, отвечая на незаданный хранильником вопрос.

И они увидели что.

Чем ближе подходил воин к каменному богу, тем тяжелее шел. Видно было, как подгибаются ноги под тяжестью закованного в доспехи тела, как опускается рука с занесенным вверх боевым топором.

Кожа дружинника покрывалась старческими морщинами, желтела, трескалась. Миронег почувствовал, как остро запахло мертвечиной, даже через миазмы разлагающейся жертвенной крови.

Дружинник смог дойти. Больше того, он нашел в себе силы, чтобы вновь поднять топор и ударить по тмутараканскому идолу. И упал зловонным скелетом у подножия невозмутимо возвышавшейся статуи, раскроив в последнем падении кости грудной клетки о собственный топор.

– Так, значит? – посерел лицом князь Черный. – Вот что нам уготовано?! Ну уж нет, не склонюсь!

Он бросился вперед, его дружинники, не помедлив ни на миг, охватили кольцом князя, готовые защитить его от любой опасности.

Миронег, зачарованный общим подъемом, рванулся за ними.

И – получилось!

То ли колдовская защита была снята идолом за ненадобностью, то ли мертвецы проделали в ней прореху, достаточную, чтобы проскочил человек… Главное – получилось!

Те несколько шагов, что отделяли его от идола, Миронег прошел, как ему показалось, в один прыжок. Позади остался князь и его соратники, так и не победившие неведомого врага, но и посмертное существование завершившие как мужчины – с гордо поднятой головой. Хранильник даже ударил мечом по камню истукана, затупив сталь о многовековые щербины.

И был отброшен к алтарю, назад, словно получив удар наотмашь по лицу.

Он упал навзничь, но сохранил сознание, ударившись затылком обо что-то мягкое и живое.

– Ох, – простонал кто-то под ним.

Это был священник Кирилл.

– Сомлел? – спросил Миронег, вскакивая на ноги и оглядываясь в поисках выроненного меча.

– Ударили…

– Кто?

– Я!

Из темноты на Миронега бросилась черная тень. Она схватила хранильника за горло и принялась душить, окатывая одновременно смрадом изо рта и многодневным запахом пота.

Ударом ноги Миронег отбросил неведомого врага, отскочил в сторону, успев перед этим для верности еще раз его ударить.

– Богумил?!

Удивление Миронега было непритворным. Он и не рассчитывал увидеть больше назойливого паломника, и вот – на тебе…

– Я нашел господина, и не тебе, нечестивцу, поднимать на него руку.

Болгарин говорил это спокойно, будто и не хотел только что убить собеседника. Лицо Богумила, покрытое грязью и кровью от ударов, светилось счастьем. Миронег видел таких – и несколько лет назад, на Севере, в сохранившихся там языческих храмах, и здесь, в Тмутаракани, часом ранее. Счастливых оттого, что видели смерть и избегли ее, счастливых потому, что знали, как могуч тот, кому они служат и поклоняются.

– А что же твой Иисус и его мать?

– Они тоже велики, но – далеко! А господин должен быть рядом…

– Это рассуждения пса или раба.

– А разве мы иные?

– Нет «мы», есть множество «я», и все – особенные.

– А, пустое! Разве время умничать?

С этими словами болгарин попытался еще раз броситься на Миронега, но напоролся на острие засапожного ножа. Хранильник повернул его немного в ране, затем рывком высвободил нож из тела, уже расстающегося с жизнью.

– Ужасно, – выговорил Кирилл, держась руками за продолжавшую болеть после удара голову.

– Пустое, – невольно повторил Миронег, не отрывая взгляд от идола. Ему показалось, нет, он точно увидел это боковым зрением, как статуя мигнула.

– Вы так и не смогли до него дойти? – спросил священник.

– Но разве вы не видели…

Миронег осекся, вспомнив, что Кирилл был оглушен предательским ударом Богумила и никак не мог видеть явления князя Черного и его дружинников. Да оно и к лучшему, быть может, зачем подвергать священника новым испытаниям?

Вера Богумила в конце концов рухнула под давлением новых обстоятельств.

Если это, конечно, была вера, а не наведенный морок. Мы любим морочить и друг друга, и сами себя, говорим, что верим, лишь бы найти покровителя, говорим, что любим, боясь одиночества или в поисках тепла, говорим, говорим, говорим…

Прочно лишь то чувство, которое неизменно. Но есть ли такое чувство?

Как я завидую тем, кто ответит на это – да…

– Что я не видел?

– Пустое, – во второй раз сказал Миронег.

– Аль-Хазред!

Пустота звала пустоту.

Безумный араб не мог слышать, его уши рассыпались, как и все тело. Но он тем не менее слышал знакомый голос.

Голос Хозяина.

– Слушаю и повинуюсь, господин!

Аль-Хазред не мог говорить, но сказал это.

– Взгляни на меня и выслушай, что должен сделать.

Абдул Аль-Хазред взглянул вперед, но увидел только облако темного тумана, из которого и шел голос.

УВИДЕЛ?

Опустив глаза вниз, араб разглядел свои ноги в пыльных сапогах. Выше, под обтрепанными полами старого халата, проглядывали костлявые коленки, обтянутые дешевыми штанами. Дрожащие ладони с обломанными грязными ногтями. Поднять руки… И тронуть редкую бородку, дернуть волосок, вскрикнуть от боли.

Воскрешен! Снова воскрешен!

– Ты должен, – приказал туман, – вернуться в святилище и дочитать то, что не успел.

– Но… у меня нет больше листка!

– Он все еще там, у алтаря.

– Рядом с вами?

– Рядом с камнем.

Туман окутал араба. Было ли движение? Наверно, Аль-Хазред не понимал, где он был, как окажется снова в Тмутаракани.

Но, раз так сказал Хозяин, так тому и быть, Хозяин не обманул еще ни разу.

Но, как пришлось убедиться безумному арабу, все когда-то начинается в первый раз.

Туман рассеялся, но вокруг Аль-Хазреда не было ничего, напоминающего мрачные стены святилища, забрызганные жертвенной кровью. Был зеленый луг. Трава, такая свежая, будто лето только началось, а не клонилось к закату, потемневший от времени и непогоды дом с низкой покосившейся дверью, огромный ясень вдалеке, на холме.

И были люди, мужчины и женщины, в причудливых старинных одеяниях, пристально смотревшие на араба. Странные мужчины и женщины, в них заключалось явно что-то… нечеловеческое.

Если бы Абдул Аль-Хазред мог сойти с ума, то сделал бы это. На его счастье, это случилось на много веков раньше, в Магрибе, в пещере колдуна, одетого во все черное. Когда из старой позеленевшей медной лампы выбрался омерзительный джинн и улыбнулся во все свои шестьдесят зубов.

– Не ходи в Тмутаракань, не надо, – сказал один из мужчин, одноглазый, в драной, заляпанной кровавыми пятнами рубахе.

И Аль-Хазред в бессильной ярости завыл на солнце.