Глаза священника Кирилла остекленели, мысль ушла из них.
– Снова колдовство! – взревел Миронег, теряя свое хваленое самообладание.
– Догадайся – кто?
Миронег оглянулся.
– Хозяйка!
– И не только! Склонись перед шествием богов в мир человеческий, строптивец!
– Не склонюсь. И именно потому, что строптивец!
Идущий впереди богов Мученик громогласно и с удовольствием расхохотался.
– Фрейя, не будь он человеком, точно отдал бы тебя замуж за него! Только такой с тобой и справится! Хочешь, дам ему бессмертие?
– А меня уже не спрашивают? – поинтересовался Миронег.
– Спрашивают, – сказал еще один из богов, невысокий, с бегающими глазами на подвижном безбородом лице. – Где та тварь, которая грозит всем нам?
– Локи бесцеремонен, – вышла вперед Хозяйка-Фрейя. – Но мы действительно хотим это знать.
Миронег указал ладонью на идола:
– Этот?
Голос Локи был само разочарование.
– Он уже убил князя Черного и его воинов.
– Откуда ты узнал это, Мученик? Ах да, ты же всеведущ!
– Смешно, правда?
Мученик расхохотался.
И, не прекращая смеяться, добавил:
– Он и нас должен убить!
– Ты уже ошибался, Мученик! – воскликнула Фрейя.
– Да, – ответил тот, неожиданно став серьезным. – Только на это и надежда…
– Как бы то ни было, – заорал огромный детина с поржавевшим молотом, по стати соответствовавшим хозяину, – хоть повеселимся напоследок! Что может быть лучше доброй драки! Только твоя задница, Фрейя!
Раздался звонкий шлепок, вскрик Фрейи. И грохот. По утоптанному полу святилища покатились и молот, и его хозяин.
Снова загрохотал хохот, и первым начал смеяться сам молотобоец.
– Тор, дружище, ты снова недооценил нашу сестренку, – криво ухмыльнулся Локи. – Надеюсь, следующую схватку ты не проиграешь так скоро.
– Ставлю бурдюк пива против плевка тролля! – кивнул Тор и, подобрав молот, шагнул к идолу.
– Битва богов, – Локи продолжал ухмыляться, – была предсказана, вот она и началась. Хотя не так, как было предсказано… Забавно.
Фрейя подошла вплотную к Миронегу, провела ладонью по его бороде:
– Ты совсем не смотришь на меня.
– Видишь ли, богиня…
– Вижу. Что любишь, вижу!
И, взмахнув ресницами, пошла за богами – на битву.
Ведь что толкает на битву, как не любовь? К славе, деньгам, иному… И какова цена за время битвы? Часто – смерть. Любовь и смерть для Миронега носили одно имя, которое он не решался произносить даже про себя, – Фрейя.
Назвать имя бога, что мертвеца, – накличешь! Миронег не хотел умирать. Хотел ли он любви?
Не спросить ли об этом самого Миронега?
Чтобы услышать в ответ: «Не знаю».
Святилище вмещало сотни две молящихся, да за алтарем, у идола, могли при желании разместиться еще человек пятьдесят, локоть к локтю. «Локоть к локтю плинфа в стене», – вспомнил вдруг Миронег. И откуда только эти слова, может, из любимых Кончаком мудрецов Срединной Империи?
В таком помещении невозможно проглядеть перемещение двух десятков тел, но Миронег так и не увидел битвы богов. И не потому, что свет факелов становился все тусклее, смола выгорала, огонь одевался саваном копоти.
Боги двигались так быстро, как могли только они. Человеческий взгляд мог заметить их только тогда, когда они останавливались передохнуть, утереть обильно текущий пот. Не мог Миронег разглядеть и противника богов, для него идол так и остался куском грубо обработанного камня, источенного веками.
Что там, за барьером невидимости? Скрещивающиеся мечи, удары молотов и секир, стук боевых топоров? Крики боли и ярости? Победный клич? И кто побеждает?
Прямо к ногам Миронега упал молот, за ним проявился Тор, обнаженный по пояс, потный, не замечающий пронизывающего холодного ветра с моря.
Откинув с грязного лба длинные волосы, он сумрачно посмотрел на хранильника, выцедил сквозь зубы:
– Бесполезно, он сильнее.
И пропал, как и не было его.
Все так же высился каменный идол, чадили факелы. Сражались боги. Хотя сражались ли, ведь Миронег не заметил, чтобы была потревожена хоть пылинка на земляном полу.
Как знак, что все-таки ему это не привиделось, появилась Фрейя, посмотрела на Миронега, проговорила устало и безнадежно, как никогда не говорила с ним:
– Мы бессильны, Миронег, бессильны… Чем бы все ни закончилось, знай – я любила тебя…
И пропала, словно устыдившись сказанного.
– Все смотришь на него? – спросил Кирилл. – Так чего же я не видел?
Миронег непонимающе посмотрел на священника. Казалось, что тот проспал все время битвы.
А может, так оно и было?
И Миронег в третий раз сказал:
– Пустое.
То, что сидело на постаменте, больше не было грубым каменным изваянием. Миронег не смог бы описать то, что увидел, но знал, что это ужасно и отвратительно. Сама мерзость сочилась изо всех щелей крошащегося камня, рвалась из-под земли, от пьедестала, подлетала с порывами ледяного морского ветра.
И перед этим склонился Богумил, забыв о своей вере?!
Неужели человек в душе действительно раб?
И чтобы доказать обратное, Миронег пошел прямо на оживающую тварь, подняв выщербленный в схватке с каменным истуканом меч.
Лезвие вошло в тело твари, как в кадку с квашеной капустой, скоро, чавкающе и тухло. Брызнувшая наружу отвратительно пахнущая жидкость залила плащ хранильника, но он даже и не поморщился. Не время показывать брезгливость, когда на кону судьба мира и, что было для Миронега важнее, его собственная судьба.
Еще несколько ударов понадобилось хранильнику, чтобы признать свое поражение. Тварь, по всему видно, просто не чувствовала лезвия меча.
– Да пребудет со мной сила! – выговорил Миронег старинный заговор славянских ведунов.
Ударил еще раз. Бесполезно.
Он продолжал бить, исступленно, не зная боли в истертой ладони, сжимавшей обмотанную кожаным ремнем рукоять меча. Пот струился по щекам, капли падали с бороды на заляпанный плащ.
Меч уже не лязгнул, простонал, и его лезвие обломилось у перекрестия рукояти.
Тогда Миронег и почувствовал силу, превосходившую все, к чему он когда-либо прикасался.
Священник Кирилл увидел, как хранильником овладело безумие. Он накинулся на и без того криво стоявшего на постаменте идола и стал рубить его мечом. Кирилл хотел крикнуть, образумить Миронега, но тут стал замечать, что идол меняется.
Нет, дело было не в кусках, отлетавших под ударами лезвия меча. Сам камень менялся, и на пьедестале возникала тварь, похожая на жабу, водившуюся в болотах Меотиды. Ее шкура, лоснящаяся и пупырчатая, была, видимо, очень прочной, раз оружейная сталь оказалась против нее бессильна.
– Не так надо!
В священнике проснулся охотничий азарт. Грех-то какой, Господи, но тварь на постаменте была так омерзительна, а Миронега было так жалко…
Кирилл оглянулся, ища, чем бы нанести удар.
Но святилище было пусто, если не считать валуна, бывшего алтарем, но в нем было весу, как в десятке толстяков.
Пальцы Кирилла нащупали висящее на груди распятие.
– Прости меня, Господи, ведь все, что делается, – во имя твое!
Стараясь не попасть под удар Миронега, Кирилл подошел ближе к идолу.
С хрустом отлетело лезвие меча, и Миронег в ярости взревел:
– Не так надо!
И сорванное с груди распятие вошло основанием креста в глаз чудовищной жабе.
Если можно видеть лишенное формы, то Миронег это увидел. Тварь поднималась, набираясь сил и уверенности в собственном всемогуществе. Ничто, казалось, не могло с ней справиться.
Но тут из ниоткуда – и как же однообразно появлялись гости в этом святилище! – возник человек средних лет в простом шерстяном хитоне, длинноволосый и худой. Он грустно посмотрел на растущий из пьедестала ужас, взмахнул рукой, и все кончилось.
