— Тихо! — крикнул прислушивающийся Петька, полжизни своей молодой проведший на охоте. Все тут же замолчали, и в наступившей тишине отчетливо услышали топот множества копыт. Гораздо больше, чем, если бы этот звук издавал возвращающийся дозор. — Ах ты ж, — только и смог проговорить Петька, когда его прервал рев, издаваемый луженой глоткой Барятинского.

— Бороздин, сукин сын, выводи свои орудия! Всем полкам! Занять круговую оборону! Приготовиться к бою! — и он, вместе с Долгоруким и Шереметьевым пустили коней вскачь, пытаясь успеть укрыться за спешно возводимыми укреплениями, чаще всего представляющими собой перевернутые телеги обоза.

— Таким образом выявлено еще трое самозванцев, коих шведы пытаются выдать за тебя, государь, Петр Алексеевич, в отчаянной попытке пробиться к Кронштадту, дабы вынудить воюющие стороны сесть за стол переговоров, — Ушаков закончил доклад и закрыл папку, на этот раз украшенную замшей с позолотой. Папки — это был его фетиш. Другие министры быстро переняли моду носить документы в папках, но ни у кого из них не было такого их выбора. Это просто было удобно, и все прекрасно обходились просто обшивкой телячьей кожей. Все, кроме Андрея Ивановича, который скоро, по-моему, объявит культ папке, настолько он тщательно велел украшать те, что у него имелись, и дополнять различным функционалом. Например, немецким грифельным карандашом, привязанным к внутренней стороне бумагохранилища с помощью золотых нитей. Карандаши вообще начали пользоваться спросом, пора бы отечественное производство налаживать.

— Забавно, — я задумчиво крутил в пальцах этот самый карандаш. — И что, кто-то верит в этих самозванцев?

— Нет, — Ушаков пожал плечами. — Но, государь, я присоединяюсь к просьбе графа Шереметьева, пригласить художника и уже увековечить твой образ хоть на монетах, коли ты такой противник портретов.

— Ладно, хорошо, зовите своих художников, черт с вами, — я махнул рукой. Они меня все-таки додавили, черти полосатые. Мол, поэтому эти бредни и проскальзывают, что никто не знает, как выглядит на самом деле государь. — Что еще?

— Екатерина Иоановна скоропостижно скончалась, Мекленбург-Шверин безутешен.

— Какая жуткая трагедия. И как сие произошло?

— Несчастный случай, герцогиня подавилась вишневой косточкой, — Ушаков провел указательным пальцем по узору застежки своей папки.

— Ужас какой, — я повернулся к Митьке. — Пошли герцогу мои искренние соболезнования. — Митька кивнул и быстро записал свое задание. — Полагаю, Толстой сейчас как раз в герцогстве?

— Да, государь. Вместе с товарищами. У него внезапно возник приступ подагры, и ему посоветовали лечение в Мекленбург-Шверине, — Ушаков улыбнулся краешками губ. Возможно мои потомки назовут меня когда-то монстром, вот только я собираюсь проводить довольно радикальные реформы, и пока я остаюсь единственным реальным претендентом на престол, мне заговорщики особо не страшны. Кого они посадят на мое место? Петера-Ульбриха? Он еще дитя, который не так давно лишился матери. Вряд ли кому-нибудь придет в голову сейчас планировать его в качестве Петра третьего. Ну а от женщин я вроде бы так или иначе избавился. Даже от Екатерины, которая ничем не провинилась, кроме того, что Анну Леопольдовну родила, которая тоже пока что еще дитя, и сама по себе претендовать на престол Российской империи не может. Мне не нужны потрясения, только не сейчас.

— Да, государь, в Малороссии, в связи со всеми этими событиями в Польше, начали появляться беженцы. И в Киеве не знают, что с ними делать, — добавил Ушаков.

— Запомни, Андрей Иванович, нет никакой Малороссии. Есть Российская империя и Киевская губерния, — жестко прервал я его. — Это понятно? — он кивнул. — Хорошо. Ну тогда, Леонтьева ко мне. почему-то мне кажется, что он со своими обязанностями не слишком справляется. Вот здесь, в Москве, и разберемся так ли это.

Сегодня я решил встретиться с сыновьями моих ближайших помощников, которые по вполне уважительным причинам не приступили в свое время к обязательной службе, и не поступили ни в какое учебное заведение, которых к счастью было пока немного. Причины у них были очень уважительные, им некогда было о такой ерунде как императорская служба думать, они заговоры и покушения в это время устраивали. Например, среди них были и такие как Михаил Волконский, так качественно испортивший жизнь и Ушакову, который едва с ней не расстался, и мне, потому что я понятия не имею, как буду обходиться без Андрея Ивановича. Тогда я сгоряча едва не сослал его отца со всем семейством с глаз долой. Опомнился вовремя, вернул Волконского и напряг самой неблагодарной работой — сельским хозяйством и вообще пока что любым хозяйством, потому что разделить его работу между ним и кем-то еще никак не получается, не выросла у меня еще смена этим динозаврам, которых дед мой скорее всего специально из самых захудалых родов вытащил, перышки им слегка почистил и пнул от всей царской, а затем императорской души — работать, орлы мои. Они и работают. Кряхтят от нагрузок, которые с каждым днем все больше, но не ропщут, потому что видят, я наравне с ними эту лямку тяну. Бурлак, чтоб их, я отшвырнул в сторону очередной отчет. Суки они, бурлаки эти. Мало того, что жрут за государственный счет, так еще и права качать начали. Черкасский вон мне заработки средней артели притащил — до шестидесяти рублей заработок у обездоленных, а сколько командир получает, так я лучше промолчу, чтобы не расстраиваться. Я хмуро посмотрел на Ягужинского.

— С кем они судиться удумали? — говорить пришлось сквозь стиснутые зубы, потому что в противном случае я бы крыл матом всех подряд да без остановки.

— С купцом Афанасьевым, у коего самый большой частный речной флот числится. Говорят, что против правил то, что Афанасьев своих работяг везет, дабы они в лямки впряглись, ежели мель, али еще что. Даже трое сыновей Афанасьевских, богатыри, не чета многим, по Волге ходют, и в лямку впрягаются. Ну а артели возмущены, что, мол, хлеб последний кровопийца Афанасьев у них отбирает, и что участки Волги уже давно артелями между собой поделены по чести и, по справедливости. Ты все еще уверен, государь, Петр Алексеевич, что хочешь судейство сделать только государственным органам, с ставленниками на местах? — Ягужинский ткнул пальцем в свой отчет.

— А куда мне деваться, Павел Иванович? — я поднял отчет и принялся заново его читать. — Ежели хотим порядку, то энтот порядок надобно самим обеспечивать. Во всех сферах, от полицейских и до судейских. Тогда претензии могут быть за неправедное судейство ко мне, как к государю, а потому нечестных на руку судей и прокуроров ждет смертная казнь без права обжалования.

Вообще с этим почти анекдотическим случаем нужно было разобраться по всей строгости и с полным соблюдением всех норм и процедур, и сделать это показательно с освещением в газете каждого этапа, потому что я стою у истоков того, что когда-нибудь в будущем назовут прецедентным правом. Я вот прямо сейчас вижу, что Афанасьев проиграет всего одной артели, с которой он три года назад заключил бессрочный договор на пользование услугами артели по одному особенно сложному участку Волги. А вот с остальными никаких договоров не было. Правда, необходимо узнать, не было ли устных договоренностей, но это уже дело Ягужинского. Я туда уж точно не полезу, мне заняться есть чем.

— Полагаю, что это разумно, государь и поначалу отпугнет лишних людишек, но потом все равно осмелеют, — разумно заметил Ягужинский.

— А ты на что, Павел Иванович? Тебе и проследить, чтобы такие сволочи, порочащее мое имя не попадались, — я закрыл отчет уже окончательно. — Что там за наем устроил Радищев с Волконским?

— Радищев хочет своих полицейских на лошадей посадить, а Волконский согласен выбраковку из своей выводимой породы одолжить ему за умеренную плату, — Ягужинский задумался. — В защиту Никиты Федоровича хочу сказать, что не себе на карман те деньги нужны, а на нужды его конюшни, потому как того, что дается государством, только-только хватает. Он уже и личные средства вкладывает потихоньку в своих битюгов обожаемых.