Себастьян увидел дрожащее на сквозняке бледное пламя свечи. Слабый огонек едва освещал что-то темное, скорчившееся у стены под окном. Раздался полузадушенный крик, от которого у него волосы встали дыбом: только услышав его, он догадался, что перед ним человеческое существо. И лишь подойдя поближе, понял, что это Рэйчел. Она лежала, свернувшись клубочком на диванчике без спинки, подтянув колени к подбородку и обхватив голову руками.

Охваченный тревогой, Себастьян поставил свою свечу рядом с той, что принесла она, и окликнул ее по имени, но из-за всхлипываний Рэйчел ничего не слышала. В ее глухих надрывных рыданиях ему почудилась бездна отчаяния, которое просто невозможно было вынести. Он легонько коснулся ее, она вздрогнула от неожиданности и подняла голову. Ему пришлось отвернуться, когда он увидел ее залитое слезами горестное лицо. Подойдя к письменному столу, Себастьян вытащил из ящика чистый носовой платок, потом вернулся к оконной нише и, усевшись рядом с ней, сунул платок ей в руку. Рэйчел торопливо зарылась в него носом. Ее узкие плечи вздрагивали, он тихонько погладил ее, и ему передались сотрясавшие ее тело конвульсии.

— Что произошло? Почему вы плачете? — Никакого ответа.

— Почему?

Она пробормотала что-то невнятное. Взяв ее за плечи, Себастьян заставил ее повернуться лицом к себе.

— Скажите мне, почему вы плачете.

— Сон, — сумела выговорить Рэйчел на этот раз вполне отчетливо.

— Кошмар?

Она кивнула.

— Что вам снилось?

Рэйчел упрямо покачала головой, давая понять, что ни за что не расскажет.

— Но теперь с вами все в порядке. — Прошедшим днем у него возникло желание обнять ее, как-то поддержать и утешить после того, как на нее набросилась Лидия Уэйд, и он почувствовал себя уязвленным, когда она отвергла его участие. Теперь Себастьян обнял ее обеими руками и привлек к себе. Рэйчел не стала сопротивляться, но и не обмякла, не прижалась к нему. Он ощущал запах ее чистых волос и видел, как неверное пламя свечей играет серебряными нитями, превращая их в золотые. Она по-прежнему лила слезы, но судорожные рыдания прекратились. На ней был дешевый хлопчатобумажный халат неопределенного цвета, наверняка недавно купленный: жестковатая ткань, еще не размягченная ноской и стиркой, слегка царапалась на ощупь. Халат доставал ей лишь до колен, но из-под него выглядывала длинная ночная рубашка из желтой фланели, та самая, что он однажды уже видел сложенной в изножии ее кровати. Какая же она хрупкая! Как притягательна ее печаль, ее хрустальная беззащитность! И как удивительно, просто невероятно, что ему так долго удавалось держаться от нее на расстоянии…

Она уронила голову, и Себастьян увидел тонкую белую шейку. Первая выпуклая косточка позвоночника венчала ее изгиб. У него возникло непреодолимое желание коснуться губами виска Рэйчел, и в тот же миг короткие щекочущие пряди попали ему в рот. Какие мягкие! Вдруг он ощутил под рукой какую-то странную перемену в ее теле, какую-то новую настороженность. Она не двигалась, но расслабленность покинула ее окончательно. Он чуть ли не услышал, как, вопреки очевидности, ее душа отчаянно надеется, что произошла ошибка и что роковой момент еще не настал. «Может, стоит еще немного потянуть время, помучить ее неизвестностью?» — подумал Себастьян. Но то ли сочувствие, то ли собственное нетерпение заставили его отказаться от этой мысли и еще крепче прижать ее к себе.

— Миссис Уэйд, — сказал он тихо. — Миссис Уэйд, мне кажется, пора.

— Пора? — хрипло выдохнула она. Себастьян увидел глубокую безысходность в ее серебристых и влажных от слез глазах. Он, конечно, понимал, что безысходность и согласие — это совсем не одно и то же, но решил, что в данном случае они достаточно друг с другом схожи.

И хотя в ее взгляде сквозил еще и страх, Себастьян предпочел его не замечать.

— Давно пора.

Левой рукой он запрокинул ей голову, чтобы она не могла отвернуться, а другую руку сунул за вырез ночной рубашки и провел по нежной округлой груди.

Как это на нее похоже: скрыть свои чувства, тем самым лишая его удовольствия. Ее губы плотно сжались; медленное скольжение его большого пальца по ее соску вызвало у нее лишь краткий судорожный вздох, больше ничего. Но она обеими руками комкала его мокрый носовой платок у себя на коленях. Она попыталась наклонить голову, но он крепко держал ее за подбородок, не давая вырваться. Пристально вглядываясь в ее прелестное, залитое слезами лицо, Себастьян спросил с искренним любопытством:

— На что вы надеетесь, миссис Уэйд?

— Надеюсь…— Она облизнула соленые от слез губы. — Я надеюсь, что сумею это выдержать.

Он понял, что она имеет в виду не только эту ночь, но и всю свою жизнь. Ее безнадежная готовность к худшему возымела свое обычное действие, заставив его разрываться между желанием сделать ее своей и отпустить на свободу. Как часто бывало в последнее время, одержала верх низменная сторона его натуры. Себастьян наклонился и поцеловал ее, затягивая к себе в рот ее нижнюю губу.

Ее взгляд как будто остекленел. Низкий протяжный стон, воспламенивший ему кровь, вырвался из ее груди.

— Я этого не хочу.

Уж не ослышался ли он? Любое сопротивление, даже такое слабое, выраженное едва слышным шепотом, противоречило сложившемуся у него мнению о ней как о мученице, стойко и безнадежно сносящей любые удары судьбы. Но прежде чем успела заговорить его совесть, он произнес:

— Неужели вы думаете, что я мог бы вас отпустить прямо сейчас? Боюсь, что это уже не в моих силах.

Так оно и было на самом деле.

Ее губы искривились в слабой, но, несомненно, презрительной улыбке.

— Это входит в условия найма? — спросила она с издевкой.

Эта фраза обожгла его, как крапива. Ему казалось, что они давно уже пришли к пониманию и подобные колкости в такую минуту просто неуместны. Однако он ответил без колебания:

— Вот именно. — И тут же, сам не зная зачем, добавил: — Не надо бояться.

Продолжая одной рукой обнимать ее за плечи, Себастьян просунул другую ей под колени и поднялся с тесного диванчика под окном, бережно держа ее на руках. Идти было недалеко, только до обитой кожей кушетки напротив письменного стола. Рэйчел почти ничего не весила, но ее тело так страшно одеревенело у него в руках, что ему показалось, будто он несет скелет. Он поставил ее на ноги, справедливо полагая, что так ему будет легче раздевать ее. Пламя свечей почти не освещало эту часть библиотеки; Себастьян едва различал ее в полутьме. Ей это должно было казаться благом. Сам же он решил, что ему все равно: у него еще будет время видеть ее так часто, как только захочется, и света при этом будет, сколько его душе угодно.

Ее молчание, как, впрочем, и все ее поведение (полная отчужденность), говорили о том, что в эту первую ночь ему вряд ли удастся добиться ошеломляющего успеха, а потому лучшая тактика для него — поскорее со всем покончить. Да, именно так и следовало поступить. Но был и другой путь: принять вызов и использовать ее упрямую нерасположенность, чтобы извлечь как можно больше удовольствия для себя. И для нее тоже, если она, конечно, позволит. В тысячный раз Себастьян посетовал, что не знает ее истории. Что сотворил с ней муж? Но, раз он этого не знает, а она не желает рассказывать, он решил, что имеет право действовать по своему усмотрению и получать наслаждение любым способом, какой только придет ему в голову. Она сама лишила его выбора.

Это было хладнокровно обдуманное и беспощадное решение, но Себастьян оказался непоследовательным. Ведь в эту минуту ему больше всего на свете хотелось скомандовать: «Раздевайтесь!» — и проследить (оставаясь, разумеется, полностью одетым), как она станет снимать с себя одежду. Она, конечно, задрожит и отвернется, а может быть, и вообще откажется наотрез, и ее сопротивление окажет на него огромное возбуждающее воздействие. Но в тот же самый миг, как этот соблазнительный образ сложился у него в уме, Себастьян поднял руки к воротнику ее дешевенького халатика и начал сам расстегивать пуговицы.