Рэйчел слишком часто становилась мишенью для вопросов. Было ясно, что Салли подстраивает это нарочно, но никто не обвинил его в том, что он передергивает. Заговор против нее становился все более очевидным по ходу вечера. Каждая вторая или третья карта для ответа выпадала ей, и никто этому не удивлялся, они перестали даже хихикать. Вряд ли хоть кто-нибудь из них сумел бы сознательно это осмыслить, а тем более признать вслух, но среди них только она одна представляла интерес как личность, поэтому их и тянуло к ней. Они хотели разузнать о ней все.

Себастьян пил все больше и больше, но не пьянел. Пресытившись обществом Салли, Китти подошла к нему, уселась, ерзая, ему на колени и сунула руку за вырез жилета. Когда пришел его черед задавать вопрос, он спросил, сколько ей лет. Это на время остудило ее пыл. Ее духи пахли сиренью, и его замутило от приторно-сладкого запаха. Длинные черные волосы Китти показались ему отвратительными. Он подумал о более коротких волосах Рэйчел. В пламени свечей седина в них блестела, как золотая канитель. Себастьян вспомнил даже точную форму ее головы, которую сжимал руками.

Принуждаемая правилами «игры», она живописала для его пресыщенных друзей ужасы тюремной жизни: постоянный голод, сводящее с ума однообразие, безмерное отчаяние. Бингэм спросил ее о «сухой бане» — унизительном, бесчеловечном обыске с раздеванием, который ей приходилось терпеть раз в месяц на протяжении десяти лет. Итак, в тюрьме ей не принадлежало даже собственное тело. Ее лишили права распоряжаться им по своему усмотрению. Точно так же поступал ее муж. Как, впрочем, и сам Себастьян.

Как долго она будет это терпеть? Сколько он ее знал, она все и всегда стойко сносила, как бы жестоко и бессердечно он с ней ни обращался. Но то, что происходило в этот вечер, было гораздо хуже. Он позволил этому случиться. Он следил, не вмешиваясь, за ходом «игры» (хотя с каждой минутой события принимали все более чудовищный оборот), потому что испытанию подвергалась не только Рэйчел. Он испытывал самого себя.

Самым изобретательным и опасным противником оказался Салли. Пока остальные продолжали атаковать Рэйчел своими непристойными расспросами о подробностях тюремного быта («К вам когда-нибудь приставали охранники?» «Женщины-заключенные ищут любовных утех друг с другом?»), Салли принялся разузнавать о ее муже. Рэйчел пыталась отвечать со всей возможной осмотрительностью, но они вскоре догадались, что Рэндольф Уэйд был извращенцем, и бросились наверстывать упущенное. Бингэм смутно припомнил историю, опубликованную в газетах; Китти действовала по наитию, причем ее инстинктивные догадки оказались сверхъестественно точными; Флор, выпучив глаза, следил за происходящим в каком-то непристойном трансе.

Самые сочные детали Салли оставил напоследок. Стасовав в очередной раз карты, он опять вытащил своего короля и даму Рэйчел.

— Ага, опять наша с вами очередь, миссис Уэйд? Надеюсь, вас это не смущает. До сих пор вы были замечательно откровенны.

Мучительнее всего для Себастьяна было то, что в самодовольном, как урчание сытого кота, голосе Салли он узнал свои собственные насмешливые и покровительственные интонации. Ему стало тошно.

— Я припоминаю, что вы говорили на суде.

Должно быть, именно благодаря этим показаниям (будем считать, что они были правдивы) вам и удалось избежать смертного приговора. Подробности просто не укладываются в голове! Даже не знаешь, можно ли им верить.

Все это время Рэйчел сидела, не двигаясь, но теперь его слова заставили ее поднять голову. Она как будто предчувствовала, что ее ждет. В ее глазах появилось затравленное выражение.

— Неужели это правда, миссис Уэйд, что в последний вечер своей жизни ваш покойный супруг привязал вас к стулу и избил хлыстом для верховой езды? И не простым хлыстом, а с особой ручкой… Эй, погодите, я не закончил…

Она вскочила. Ее лицо — посеревшее, как пепел, искаженное смертельным ужасом — приковало к себе всеобщее внимание, и Себастьян подумал о стае волков, готовых вцепиться в добычу. Рэйчел устремилась к дверям на непослушных, негнущихся ногах.

— Я не закончил вопрос, — голос Салли, оставаясь тихим, зазвенел от сдержанного возбуждения. — Это правда, миссис Уэйд…

Ковыляя и шатаясь на ходу, лишившись от страха своей обычной грации, Рэйчел перешла на бег. Салли поднялся на ноги.

— Эй, послушайте, — прокричал он ей вслед, — это правда, что ручка хлыста была в форме фаллоса?

Звук удаляющихся шагов вскоре затих в коридоре.

С полминуты в комнате царила тишина, потом все заговорили одновременно. У Себастьяна зазвенело в ушах. Слов он разобрать не мог и различал только гнусное ликование в их приглушенных голосах, полных деланного испуга. Что-то рвалось у него внутри. Какое-то неведомое чувство терзало душу.

Салли все еще был на ногах. Он подошел к Себастьяну, губы у него шевелились, но слова были едва слышны.

— Я спрашиваю, где ее комната?

— Что?

— Где комната экономки?

Китти негромко засмеялась прямо ему в лицо, на него дохнуло винным перегаром. Не вникая в возможные последствия, Себастьян попытался осмыслить вопрос отвлеченно.

— Ее комната в том крыле, где часовня, — сосредоточившись, ответил он каким-то чужим голосом. — Рядом с библиотекой.

Лицо Салли залоснилось от возбуждения.

— Последний вопрос. Она твоя?

— Моя? — недоуменно переспросил Себастьян. — Нет. Конечно, она не моя.

Это прозвучало глупо. Какой дурацкий вопрос!

— Отлично. Значит, она моя.

На ходу игриво ткнув Бингэма локтем в бок, Салли подхватил со стола бутылку и фланирующим шагом вышел из гостиной.

Себастьян продолжал тупо смотреть в раскрытую дверь. «Они ушли, — подумал он. — Он ушел, и она ушла. Они ушли вместе. Дело сделано. Я тут ни при чем».

Глоток бренди застрял у него в горле; Китти сжала ладонями его лицо. Он не мог расслышать, что она говорит, потому что звон в ушах усилился и стал оглушительным. Ему казалось, что пронзительная боль заполнила всю его грудь, а ведь так не должно было быть: его рана понемногу заживала. Он же только что сделал попытку вновь обрести свою цельность! Оттолкнув руку Китти, чтобы дотянуться до бутылки, Себастьян налил себе еще бренди и машинально пробормотал: «Извините». Она продолжала говорить хрипловатым голосом, и к концу фразы интонация повысилась. Значит, она задала вопрос. Это он сумел понять, но в чем состоял смысл вопроса, разобрать не смог. Он притянул ее к себе и поцеловал.

И тут что-то произошло, хотя когда и как, Себастьян не смог бы объяснить. Он больше не сидел на винтовом табурете у рояля, держа Китти на коленях. Он уже был на середине комнаты. Что-то хрустнуло у него в голове, как будто переломилась кость, и тотчас же странное состояние неопределенности улетучилось. В этот момент произошел окончательный разрыв между его прошлым и будущим. Но сейчас, в эту минуту, он был в аду, откуда надо было вырваться, чтобы выжить.

Он бросился бежать. Чистый воздух наполнил легкие, движение разгорячило кровь, разнося свежие порции по всему телу, накачивая ею мозг, в голове прояснилось. Он бежал изо всех сил, топот башмаков глухо отдавался на деревянных половицах и гулко — на каменных плитах коридора, ведущего к часовне. Здесь не было света. Подгоняемый бешеным стуком собственного сердца, задыхаясь, Себастьян бежал в темноте. Вот и слабый свет, падающий на каменные плиты в тридцати футах впереди: комната Рэйчел. Заслышав ее шаги, он открыл было рот, чтобы закричать, но тут же увидел ее. Она стояла рядом, почти невидимая в темноте, Салли обхватил ее сзади одной рукой за шею, а другой за талию. Из ее горла вырвался полузадушенный крик:

— Нет!

Себастьян по инерции пролетел мимо, но, остановившись, повернулся и выпалил:

— Отпусти ее.

Его голос прозвучал властно и отчетливо, эхом отдаваясь под каменными сводами. Салли повернулся волчком, увлекая за собой Рэйчел, потом оттолкнул ее и загородил своей спиной. На шее у него виднелась ссадина, кровь капала на воротник.