Женщина улыбнулась. Она была без маски, как и большинство тех, кто служил Церкви, и, несмотря на чистый орлесианский выговор, черты лица у нее были скорее ферелденские. Маски были неотъемлемой частью Игры, безжалостного и бесконечного состязания, волей которого в Орлее зарождались и гибли династии. Настояние Церкви, чтобы ее служители не носили масок, должно было означать, что Церковь вне политики хотя верила в это лишь неизмеримо малая часть орлесианской аристократии.

– Дело, как выразился ваш посланец, весьма серьезное, и Верховная Жрица желала бы увидеть его разрешенным. Я послана сюда как изъявитель ее воли. Вы можете называть меня Соловей.

Селина изогнула скрытую маской бровь. Нечасто императрице Орлея предлагалось обращаться к собеседнику по прозвищу. Впрочем, Джустиния отправила бы на эту встречу только того, кому безоглядно доверяет.

Без особых церемоний Селина присела на ближайшую скамью. Пышные складки кремового атласа тотчас некрасиво смялись, аметисты, которыми было расшито платье, брякнули о дерево.

– Полагаю, Соловей, тебе известно о напряженности, которая существует между магами и храмовниками?

Рыжеволосая заколебалась, и императрица небрежным взмахом руки предложила ей также сесть.

– Разумеется. Ваше великолепие.

Соловей опустилась на скамью с таким непринужденным изяществом, что на ее скромной рясе не осталось ни складки. Подобная слаженность движений была признаком опытного барда, и Селина мимоходом отметила и запомнила этот факт, чтобы потом при необходимости использовать его.

– После того, что произошло в Киркволле, храмовники стали еще беспокойней прежнего, – продолжала Селина, неотрывно глядя на блистающий алым сиянием витраж, который изображал возведенную на костер Андрасте. Благодаря многолетнему опыту она и краем глаза превосходно видела сидевшую рядом женщину. – Впрочем, равно как и маги. Что Доротея собирается предпринять?

Она намеренно употребила мирское, данное при рождении имя Верховной Жрицы Джустинии и теперь, не повернув головы, наблюдала за женщиной по прозвищу Соловей. Глаза рыжеволосой едва заметно сузились, однако сама она не шелохнулась. То был признак гнева, но отнюдь не оскорбленного чувства приличия. Итак, Соловей знает мирское имя Верховной Жрицы, и вполне вероятно, что они были знакомы еще до возвышения Доротеи.

Все это уместилось в один краткий миг, а затем Соловей сказала:

– Верховная Жрица не желает допускать, что случившееся в Киркволле было чем-то большим, нежели выходка безумного мага-одиночки, которого толкнуло на губительный поступок избыточное усердие храмовников. Вам известно, что в некоторых городах Вольной Марки маги связаны куда более жесткими ограничениями, нежели в Орлее.

– Да, это мне известно. И кроме того, я знаю, что ты так и не ответила на мой вопрос. Если Доротея предлагает ничего не предпринимать ради замирения магов и храмовников, она следует дурному примеру Владычицы Церкви Эльтины, которая выжидала и молилась, пока вражда разрывала Киркволл на части.

С этими словами она повернулась и прямо взглянула в глаза Соловей.

И опять глаза рыжеволосой чуть заметно сузились при упоминании мирского имени Верховной Жрицы.

– Джустиния, ваше великолепие, желает увидеть этот мир изменившимся к лучшему. Поспешными, необдуманными действиями мы ничего не достигнем.

– Порой обстоятельства не дают нам времени на размышления, особенно если речь идет о магии.

Селина взглянула на женщину в послушнической рясе, которая держалась со спокойствием и самообладанием светской дамы, и вдруг ее осенило.

– Как я понимаю, во время последнего Мора башня Ферелденского Круга едва не погибла, когда один из старших чародеев Круга стал одержимым. После того как Герой Ферелдена перебил всех тварей, ему пришлось там же, на месте, принимать решение: надо ли убить всех прочих магов, оставшихся в башне.

Удар достиг цели – Соловей дрогнула и ответила с жаром:

– Мы не в пекле боя, ваше великолепие.

– Мы всегда в бою, – возразила Селина, – просто некоторые из нас порой этого не сознают. Так сказала мне однажды бард по имени Маржолайн. До меня дошли слухи, что ее земной путь трагически завершился в Ферелдене. – Она вздохнула. – Как печально, не правда ли, Соловей?

Женщина мгновение помедлила, глядя на Селину с настороженным уважением.

– Полагаю, – наконец ответила она, – это зависит от точки зрения. И вероятно, вы могли бы называть меня Лелианой.

– Вероятно, могла бы. – Селина улыбнулась и продолжила, понизив голос: – Вот о чем следует уведомить Верховную Жрицу Джустинию: некоторые аристократы в частных беседах высказывают горячее желание, чтобы императорская власть напрямую занялась разрешением этого вопроса.

Перехватив потрясенный взгляд Лелианы, она кивнула:

– Да, в Орлее есть люди, которые предпочли бы, чтобы мы во имя безопасности пошли войной на своих собственных подданных. Я не хочу этого. И Доротее это прекрасно известно. Однако же я должна предложить им какой-нибудь другой выход.

Лелиана поднялась со скамьи, сдвинула брови, размышляя над ее словами:

– Вы хотите, чтобы Верховная Жрица предприняла какой-то публичный шаг ради улучшения обстановки?

– По правде говоря, – Селина медленно выдохнула, – любой публичный шаг неизбежно вызовет нарекания, что-де я позволила Церкви завладеть браздами правления империей. – (Лелиана кивнула, не говоря ни слова.) – Но если Джустиния сумеет усмирить страсти прежде, чем я вынуждена буду обратить клинок империи против ее граждан, я охотно заплачу такую цену.

– Ваше великолепие, – Лелиана улыбнулась, – вы гораздо меньше думаете о себе и куда больше об Орлее, нежели я ожидала. Это воистину счастливое свойство для любого правителя, и должна признаться, мне нечасто доводилось его наблюдать.

Селина тоже встала, и на миг ее наряд окрасился алым, омытый потоком света из витражных окон.

– Скажи, Архидемон был огромен?

Лелиана засмеялась, негромко и сдержанно, точно светская дама или обученный бард, и ее церковное одеяние показалось вдруг неудачно выбранным маскарадным костюмом.

– Так огромен, ваше великолепие, что в сравнении с ним почти все проблемы кажутся досадными мелочами. – И добавила, уже посерьезнев: – Я попрошу Джустинию обдумать возможность открытых действий. Ей понадобится ваша поддержка, дабы предвосхитить обвинения в попытке узурпировать светскую власть.

– Разумеется. Что, если бы она сделала это заявление на балу, который будет устроен в ее честь? – Никто не ждет, чтобы Верховная Жрица выступила с такой речью на балу… – Лелиана задумалась.

– И потому эта идея тебе нравится, – улыбнулась Селина. – А кроме того, у тех аристократов, которые донимают меня просьбами об открытом вмешательстве, не будет иного выхода, кроме как выслушать Верховную Жрицу и осознать, что этим делом уже занялись.

– Вы тоже обучались ремеслу барда, ваше великолепие. – Лелиана усмехнулась. – Об этом так легко забыть. Я передам ваше предложение Верховной Жрице.

– Три недели, самое большее – месяц. После чего у меня не останется выбора, кроме как решать самой. Прежде чем вернуться в зимние резиденции, знать пожелает убедиться, что мы не бездействуем. – Ваше императорское величество… – Лелиана поклонилась.

С этими словами наперсница Верховной Жрицы покинула церковь через неприметную боковую дверь, а Селина вернулась на скамью. На сей раз, припомнив давние навыки, она села совершенно беззвучно и нисколько не смяв платья.

Еще три недели ей предстоит, стиснув зубы, бороться с происками великого герцога Гаспара, которому, вместе с прочей знатью, неймется развязать войну. Еще три недели она будет намеренно игнорировать нелепую свару между буйными храмовниками и магами, которые упорно не желают признавать общепринятого уклада жизни.

И наградой за стойкость ей будут вопли Гаспара о том, что она-де уступила власть Церкви – как будто власть подобна мечу, который может одновременно находиться только в одних руках. Нет, власть не такова. На самом деле она как танец, исполняемый то с одним, то с другим партнером, танец, в котором ты точно знаешь, когда надлежит вести, а когда смиренно позволить, чтобы тебя вели… и когда достаточно лишь наступить на край подола соперницы, чтобы та с позором грохнулась на пол.