Профессор, его дочь и я вместе прошли пешком небольшое расстояние от их дома, около полумили, до пересечения двух дорог, где собралось множество местных жителей. Над нашими головами на телефонных проводах расселась стая ворон, словно они тоже намеревались смотреть на сцену казни. Я старался не воспринимать это предзнаменование слишком серьезно. И это оказалось моей ошибкой. При приближении нацистского грузовика и сопровождающих его машин птицы взлетели, закружившись над нашими головами, как какие-то предвестники смерти из произведений Э.А.По.
Лица обоих несчастных были окровавленными, распухшими, все в синяках, кровоподтеках и ссадинах, лицо Вуя было особенно настолько вспухшим от кровотечений, что глаза его превратились в какие-то две узкие щели. Руки у них были искалечены, вывернуты и переломаны, пальцы совершенно неестественным образом изогнуты.
В промежности на штанах у них были видны крупные пятна крови, причина их появления была не совсем ясна, но заставляла представить себе самые ужасающие вещи.
Жигмонд пытался держать голову высоко и демонстративно дерзко, но то ли сил у него не было, то ли боль подвела, и он начал сползать вниз по шесту, на котором он был привязан. Два охранника за волосы подняли его обратно в вертикальное положение. Вуя стоял, опустив голову, глядя под ноги в пол, если ему вообще было что-то видно сквозь опухоль. Была ли эта его поза вызвана его моральным крушением, или его стыдом или измученностью, сказать было невозможно.
Часть горожан, стоявших у дороги, смотрели на них, некоторые отводили глаза, некоторые вообще отворачивались. Невозможно было понять, было ли поведение последних продиктовано отвратительностью этого действа или же протестом против унижения этих двух храбрых людей, двух несчастных, обреченных душ, которыми они действительно в те минуты являлись.
Процессия — две немецких военных машины спереди и сзади грузовика — остановилась у одного из перекрестков главной въездной магистрали в Брашов с севера.
Здесь в землю были вбиты колья, и обе жертвы были к ним привязаны, по рукам и ногам, распростертым в стороны таким образом, что их тела перекрывали узкую дорогу.
К этому времени движение остановилось, и на дороге встало шесть или семь машин. Никто даже не смел жаловаться. Оцепление из вооруженных нацистов было вполне способно отбить охоту к любым протестам. И поэтому мы просто стояли и ждали, в основном молча, лишь иногда были слышны приглушенные голоса, как будто присутствовавшие находились в церкви, а не под пасмурным весенним небом.
Прибытие майора Рейкеля, о котором я был уже много наслышан, оживило толпу. С каждой минутой количество собравшихся росло. Из остановленных машин стали выходить пассажиры, посмотреть, из-за чего их задерживают. Стали подходить местные жители из близлежащих домов, узнать, в чем дело. Майор прибыл на сильно шумевшем полугусеничном грузовике.
Я стоял на пастбище, вместе с тридцатью или сорока другими зрителями, ощущая себя ёжиком среди новорожденных котят. Я чувствовал себя еще очень неловко в новой подпольной маскировке — поношенных мешковатых штанах и кожаном пальто, которое висело на мне, как палатка без шестов. Но майор, стоявший высоко на машине, не обратил на меня никакого внимания.
Рейкель — меня проинформировали, что это и был тот самый зверюга, устроивший кровавую расправу на центральной городской площади, — с властным видом вышел из своего полугусеничного грузовика и подошел к двум партизанам, распростершимся на дороге и перегородившим по ней проезд. Он не сказал ни слова, а лишь бегло осмотрел их, с еле заметной улыбкой на своем холодном лице, а затем просто вернулся к своей машине и забрался на нее. Вновь встав на ней, выпрямившись во весь рост, он кивнул своему лейтенанту.
Этот лейтенант, по имени Гут, крикнул собравшейся толпе: «Пусть это станет предупреждением. Любая террористическая деятельность будет наказана. И не только конкретные преступники. Граждане, которые позволят этим повстанцам скрываться среди вас, будут наказаны по той же квоте, установленной вашим бывшим мэром.
То есть каждый седьмой». Затем он подошел к первому стоявшему в очереди автомобилю. Это был большой двухтонный безбортовой грузовик, которым управлял какой-то бородач.
«Поезжай», приказал лейтенант водителю.
Этот мужчина посмотрел из кабины на двух людей, лежавших прямо у него на пути. Объехать их было невозможно, так как с одной стороны дороги была крутая канава, а с другой ее ограничивал высокий бордюр. Водитель покачал головой.
Нацист поднялся на подножку, достал пистолет и приставил ствол к виску непокорного водителя. Бородач включил низшую передачу. Машина медленно покатилась вперед.
Вуя и Жигмонд повернули головы и увидели приближающиеся колеса, большие, черные, шипованные покрышки.
«Быстрей!», закричал Жигмунд.
Водитель закрыл глаза и с силой нажал на педаль. Двигатель взревел, и огромный механический зверь рванул вперед.
Массивные колеса переехали людей.
Водитель, со слезами на закрытых глазах, вздрагивал при каждом подскоке.
Раздался крик — одной из жертв, кого конкретно, было сложно понять. Послышались и гневные протесты из числа зрителей.
После того, как немец спрыгнул с подножки, водитель, увеличив скорость, помчался дальше, стремясь, полагаю, оставить весь этот кошмар позади.
Следующая машина была вынуждена сделать то же самое, затем следующая и так далее. Изуверские упражнения в терроре продолжались снова и снова, до тех пор, пока обе жертвы не превратились в кровавые мокрые места на дороге. Один из водителей, молодой человек с глубокой заячьей губой, закричал самому себе, проезжая этот небольшой отрезок.
Рейкель наблюдал за нами с довольным и практичным видом, а затем уехал, сделав свое дело и донеся населению свою мысль. Толпа свидетелей рассеялась, как утренний туман под взошедшим ярким солнцем.
Когда я направился вслед за Ван Хелсингами обратно к загону своего обитания в подвале, старик, мой связной, и его такая раздражительная, но соблазнительная дочка остановились поговорить с двумя людьми, притаившимися в тени большого вяза.
Я тоже остановился вместе с ними, желая попросить профессора попытаться связаться с Лондоном и попросить сбросить мне с самолета новую радиостанцию. Но общее настроение было очень мрачным, в подлинном смысле этого слова, и я решил не поднимать эту тему. Мы все посмотрели друг на друга.
«Предупреждение, они сказали», произнес один из этих людей. «А больше похоже на показательную жестокость».
«Это нам показали анонс, образчик грядущего мира», сказал профессор.
«Вы должны согласиться, Ван Хельсинг», сказал другой. «Настало время черепахе втянуть голову».
Ван Хельсинг! Я остолбенел. Эти слова прозвучали как ведро ледяной воды, которым плеснули мне в лицо. Остальную часть разговора я даже не слушал, после того как это имя эхом пронеслось у меня в мозгу, словно крик в туннеле. Ван Хельсинг!
На обратном пути к коттеджу я пребывал в полусумеречном, ошеломленном состоянии. Ван Хельсинг! Я не в силах был оторвать глаз от старика перед собой. Представьте себе, если бы персонаж какого-то мифа и легенды материализовался прямо перед вами, и как будто внезапно предо мной возник бы Улисс или король Артур и пригласил бы меня отужинать вместе. Ван Хельсинг! Голландский врач, философ, литератор, юрист, фольклорист, педагог. Коллега моего деда. Герой Книги!
Когда мы добрались до их дома, мне сказали опять вернуться в подвал, и я это сделал, хоть и неохотно. Кому захотелось бы покинуть общество Алого Первоцвета?[10]
Но я пошел.
В ошеломленном состоянии я спустился по лестнице в подвал и обнаружил там Ренфилда (теперь именно так его все и называли), в компании с теми тремя, которые нас схватили. Пол в этом помещении был грязным, тут пахло землей и луком со стеллажей, на которых хранились овощи. Полки на них были уставлены банками с домашними вареньями и консервами, другие — инструментами, банками с гвоздями и разными другими мелочами, запчастями для велосипеда. Единственным воздушным выходом тут был угольный желоб, окон не было, стены из гладкого речного камня. В центре подвала было сыро, там стояло несколько разномастных стульев, небольшой стол, на котором красовалась бутылка вина, покрытая калейдоскопом капель воска, и две раскладушки, которые были принесены сюда специально для нас с сержантом.
