Пока я этим занимался, я не мог удержаться и часто поглядывал на саркофаг, который в этом небольшом помещении занимал явно главенствующее положение. Он стоял так близко от меня. То, что внутри находится объект, вселяющий ужас и проливший столько крови, было почти за гранью понимания, в которое трудно было поверить. Почти. Однако, тем не менее, его близость была довольно пугающей, и мне трудно было сосредоточиться на простой работе по забиванию деревянных колышков в старый цемент.

Еще более смущающим был постоянный звук бьющегося стекла — это Ван Хельсинг разбивал все собранные им зеркала, одно за другим, на все более и более мелкие фрагменты. Звук царапающего по стеклу камня всегда был одним из тех, от которых у меня стынет кровь, и мурашки ползут по коже. Слышать этот звук всю ночь — от этого можно немного сойти с ума. Демоническая, омерзительная и зловещая атмосфера ни в коей мере не улучшала мое настроение. Мне неоднократно приходилось сдерживать себя, чтобы не крикнуть профессору: «Прекратите это, ради Бога». Но в конце концов, он закончил разбивать зеркала и занялся тем, что начал устанавливать их на вбитые мною клинья.

На все это ушло несколько часов, и в самый темный час этой ночи Ван Хельсинг предложил сделать перерыв и подкрепиться хлебом, сыром и вином, которые захватил с собой Павел. Но Павел, обычно ненасытный, отказался, и я тоже.

«Давайте поскорей покончим с этим», сказал я, и профессор согласился.

Вскоре работа наша вновь оказалась прерванной. Я вдруг почувствовал неожиданный порыв ветра, хлынувший мне в лицо, и, повернувшись, увидел самое странное зрелище. Какие-то цветочные лепестки темно-фиолетового цвета пронеслись в воздухе над саркофагом и, словно стая крошечных синих птичек, запорхали в склепе перед изумленными моими глазами.

Ван Хельсинг поймал один из этих лепестков в раскрытую ладонь и осмотрел его в тусклом свете. «Борец»[16], заметил он, оглядываясь по сторонам в поисках источника этого странного явления.

«Должно быть, их задуло внутрь через окно», предположил я, но сразу же понял, что эта версия его не удовлетворила. Он молча принялся за то, чем занимался.

Я последовал его примеру и тоже вернулся к своей работе.

Мы закончили примерно за час до рассвета, профессор постоянно поправлял и вносил бесконечные коррективы в свою странную конструкцию, в которой каждое одно движение вызывало смещение другого, которое, в свою очередь, изменяло следующее, и так далее, одно за другим, каскадом еле заметных поправок. Мы занимались этим до тех пор, пока окончательно не выбились из сил, умственно и физически, и когда я запротестовал, что, определенно, с меня хватит, Павел со мной согласился.

Ван Хельсинг ответил на это так: «Наши жизни на волоске, господа. Мы сделаем все как должно, и как следует, иначе погибнем. А также, возможно, погибнут и многие другие люди. И смерть — это еще лучшее, что может с нами случиться. Либо мы сделаем все правильно, либо нас ожидают самые ужасные страдания. Поверьте мне».

Я поверил ему. Мой дед посадил это семя ужаса, и вот теперь Ван Хельсинг взращивал это хищное, плотоядное растение, пожиравшее мое мужество.

В конце концов он дал команду Павлу, отпустив его, и завесил окно какой-то тряпкой, а я бросил на землю молоток. Мы вышли из гробницы наружу, и я увидел, как бледнеет на Востоке небо из-за Солнца. Я уставился на проблески рассвета, как будто видел его впервые в жизни.

Руки у меня от работы болели, и я увидел, как Павел пытается массировать себе руки на сгибах, так как ему несколько часов пришлось держать над головой фонарь. Ван Хельсинг взглянул на часы и посмотрел на нас. Он выглядел уставшим. Впервые с тех пор, как мы познакомились, он только теперь казался старым, тяжесть бремени, павшего на него, подрывала его обычную энергичность и силы.

«Рассвет уже надвигается», сказал он, поднимая домкрат, приставленный к стене склепа. «Вот теперь мы и увидим, действительно ли мы такие умные и хитрые, какими мы себе кажемся».

Он вошел в гробницу, и я последовал за ним. Внезапно мне захотелось покинуть этот царственный дом смерти на этом безлюдном кладбище и вернуться в кишащий людьми Лондон, где свежий воздух, и Солнце поднимается над Хемпстед-Хилл, где вольные полевые цветы растут, как им заблагорассудится.

«Закрой дверь», приказал Ван Хельсинг Павлу, и по коже моей поползли мурашки, когда камень заскрежетал по камню, окутав нас мраком, за исключением лишь слабого света из прикрытого тканью окна. Меня охватил страх, запах и сама атмосфера этой могилы пробрали меня до костей. Ван Хельсинг включил электрический фонарик, протянул мне домкрат и показал на замки, скреплявшие стальные ленты, которыми был стянут саркофаг. Замки легко сломались, и металлические полосы шириной в три дюйма упали на мраморный пол — с лязгом, который заставил нас обоих вздрогнуть.

Я наклонился и положил руки на крышку, из такого же самого черного гранита с красными прожилками, которым мавзолей был облицован снаружи, но этот гранит был тщательно отполирован до блеска, что было видно под слоем пыли. Ван Хельсинг, собравшись с силами, мне помог, и мы медленно сдвинули тяжелую плиту.

Она упала на пол с резким глухим стуком, разбив часть плитки на полу.

«У вас там все в порядке?», крикнул Павел снаружи. Голос его прозвучал тихо, казалось, будто он находится где-то далеко, за тысячу миль.

«Да, да!», закричал ему Ван Хельсинг.

Я не отрываясь смотрел на гроб, из черного лакированного дерева, простой, но по-своему элегантный.

— процитировал я стихотворные строки. И на этот раз я получил ответ.

«Китс», верно заметил Ван Хельсинг, взяв в руки монтировку и вставив ее под крышку гроба. Он несколько раз поднял и опустил этот рычаг, и вскоре с треском сварной шов был вскрыт. Еще один рывок, нажим и толчок — и крышка на петлях поднялась на несколько дюймов. Отшвырнув в сторону монтировку, с громким лязгом стали о мрамор, Ван Хельсинг руками поднял крышку в вертикальное положение.

Дракула. Легенда, миф во плоти, абсолютно телесный и материально ощутимый, то самое Существо лежало там торжественно и неподвижно. Я сразу же его узнал по описанию из Книги: бледное, словно восковое лицо, с высокой горбинкой орлиный нос, на который тонкой белой линией падал свет, чуть приоткрытый рот с острыми белыми зубами, видневшимися между синими губами. Усы, спускавшиеся к подбородку, и волосы до плеч были ярко-белого цвета. Своими руками с длинными пальцами и ногтями мягкого фиолетового цвета он все еще вцепился в круглый деревянный кол, пронзивший ему грудь. Верхушка кола была расколота и отделена.

Я замер, затаив дыхание. Вот, я стою здесь, перед этим легендарным монстром, центральным источником, средоточием всего того, о чем рассказывал мне мой дед. Я, наконец, встретился с тем самым Существом, которое занимало все мои мысли существенную часть моей жизни.

«Вот для чего я сам, добровольно и поступил в разведку SOE», прошептал я профессору. «Именно поэтому я так просил и умолял отправить меня в Румынию».

«И именно по этой же причине и я остался здесь», ответил он.

Ван Хельсинг также осматривал тело, погруженный в собственные размышления, воспоминания.

«Я думал, вы его уничтожили. Отрезали ему голову и все прочее», отважился я.

«Ох уж эта книга!», прошипел старик, а затем вновь заговорил по-профессорски: «Я не смог. Ученый во мне не смог это сделать, полагаю. Такой уникальный экземпляр, поразительный биологический вид. Мне хотелось изучить феномен этого существа. Именно поэтому я еще глубже погрузился в свои медицинские исследования.

Но затем… жизнь взяла своё, одержав надо мной верх, брак, ребенок, моя практика, предложение создать здесь университет, а теперь вот война. У меня все никак руки не доходили, не хватало времени. Возможно я… инстинктивно пытался увильнуть от этого тяжкого бремени. Но я никогда не забывал, я знал, что он здесь… и ждет…»