«Это запал?», спросила она, пытаясь побудить его хоть к какому-то общению. «Он длиннее обычного капсюля-детонатора».

«Да, потому что это детонатор с задержкой времени срабатывания». Ренфилд, обычно казавшийся на вид каким-то рассеянно-туманным, насторожился, вид его стал немного хитроватым. «Мы называем их “карандашами времени” или “переключателем номер десять”. Заметь, изначально это было немецкое устройство, усовершенствованное затем поляками. Для конкретной задержки времени взрыва существуют цветовые обозначения: черный цвет — на десять минут; красный — на тридцать; зеленый — на пять с половиной часов; желтый — двенадцать; и синий — на двадцать четыре часа. Точные сроки зависят от температуры».

Дальше он рассказал ей о компонентах запалов, «натяжных пружинах из стальной проволоки», «стеклянных ампулах хлористой меди», и о том, как «добавление глицерина, из-за его большей вязкости и устойчивости к замерзанию» привело к значительному увеличению времени задержки.

Затем он перешел к другим устройствам. Его весьма ясная и понятная лекция оказалась довольно информативной и в общем-то интересной для Люсиль — девушки, обожавшей узнавать все новое. Но когда Ренфилд в своих рассуждениях и объяснениях забрел уже до правильного химического состава пенообразующего вещества под названием «Вулкастаб», используемого для подрыва паровозных котлов, Люсиль начала мысленно возвращаться к своему отцу и той опасной задаче, которую он перед собой поставил.

Она все никак не могла отделаться от мыслей о самых ужасных и жестоких моментах тех историй о вампирах, которые она слышала в детстве. Повзрослев, она узнала, что, казалось, каждый румын — будь то взрослый или ребенок — мог во всех подробностях вспомнить и поведать какую-то леденящую душу историю об этой нежити. Кровавые подробности, которые когда-то будоражили и пробирали до костей маленькую девочку, теперь стали ее самым ужасным кошмаром во плоти.

Она занервничала и, меря подвал шагами, попыталась было вовлечь Ренфилда в разговор о его прошлом, о его семье, но его поврежденный мозг был похож на старое радио; несмотря на то, что лампы нагревались, оно было способно поймать лишь одну-единственную частоту. Через некоторое время этот канал пропадал, и он снова возвращался в себя, к своему немому, замкнутому на самого себя «я», прерываемому иногда грязными виршами. Люсиль сдалась и вернулась наверх.

После длительного внутреннего спора она, наконец, поддалась искушению. Зайдя в спальню отца, она набрала с его расчески немного его седых белых волос.

Она ощупала пальцами его тонкие шелковистые волосы и связала их в маленький пучок шнурком из одного его ботинка. Позже он, конечно же, расстроится, когда обнаружит, что один его ботинок пришел в негодность из-за ее мелкого воровства — если это «позже» у него будет. Выйдя из дома, она сорвала пять синих цветов аконита (борца) из сада. Их посадила ее мать, надеясь придать им силы.

На кухне она на столе начертила солью круг. Сорвав листья со стеблей этого «волчьего корня» и обезглавив их от цветов, она подрезала стебли по одной длине и выложила ими внутри соляного круга пятиконечную звезду. Лепестки цветов она сложила в центре этого пятиугольника, а на их синее ложе положила пучок волос отца.

Уколов палец острием кухонного ножа, она капнула кровью в каждый из пяти острых концов звезды. Защитное заклинание было из числа тех, которым она выучилась в Париже у одного колдуна под руководством Марии Нагловской, известной люциферианки. Но не успела она его произнести, как вспомнила о заклинании, которое она наложила на своего отца в Черной церкви — и о том, как упустила оставшихся, находившихся тогда в мэрии, и о последствиях этого упущения.

Поспешив в подвал, она обыскала койку англичанина на предмет оставшихся в ней волос и, испугалась, обнаружив там лишь три жалких усика. Этого было недостаточно, по ее мнению, чтобы они возымели какую-нибудь власть над человеком. Но затем она вспомнила о ране у него на колене и помчалась обратно на улицу к бочке с мусором. Ее содержимое еще не было сожжено, и, порывшись внутри, она отыскала выброшенную повязку, снятую ее отцом. Она обрадовалась, увидев, что на марле осталось коричневое пятно крови.

Взяв ее с собой в дом, она отрезала небольшой кусочек окровавленной ткани и аккуратно положила его рядом с пучком волос своего отца. Она озадаченно остановилась, не зная, как быть, чтобы защитить Павла, и, наконец, содрала сгусток запекшейся крови, образовавшийся у нее на порезанном пальце, и еще одной капелькой собственной крови написала на бумажке настоящее имя Павла. Это должно было подействовать. Бумажка присоединилась к предметам, обозначавшим ее отца и этого английского парня.

Она начала бормотать заклинание — сначала на латыни, а затем и на французском, для верности и чтобы подстраховаться, три раза на каждом языке, и в конце подожгла волосы, кровь и бумагу. Внезапно лепестки аконита поднялись в воздух сами по себе, некоторое время покружились, а затем ринулись к потолку фиолетовым облачком, исчезнувшим, немного не долетев до потолочных балок. Покончив со своим заклинанием, она собрала всё оставшееся, сложила это в чистый бумажный конверт и вынесла из дома на улицу, закопав его под тисом.

Теперь ей оставалось только ждать. Ждать и нервничать.

Остаток ночи она провела, расхаживая по комнате в перерывах между беспокойным сном. Она накормила сержанта и попыталась навести какой-то порядок в сложенных тут и там по всему дому стопками журналах и книгах. Наступил рассвет, и ее непрекращавшееся беспокойство перешло в состояние оцепенения, от отчаяния и безысходности, повергнув ее в любимое кресло отца. Пока она ждала телефонного звонка, она немного успокоилась, узнав знакомый запах отца, еще державшийся в коже кресла.

Лишь через несколько часов телефон, наконец, зазвонил. Она вдруг заколебалась, не решаясь ответить, боясь узнать о возможной потере дорогого и любимого папы.

Но когда Павел сказал ей, что все в порядке, и вампир оживлен, она потеряла дар речи. В голосе Павла она слышала сомнения, колебания, даже страх, но ей уже было все равно. Единственное, что было важно, это то, что ее отец был жив! Павел передал просьбу отца о немедленном собрании вечером всего партизанского руководства. Обрадованная этими известиями и тем, что есть чем теперь себя занять, она сделала несколько телефонных звонков и начала готовиться к поездке в Брашов. Ей хотелось попасть туда до наступления темноты и комендантского часа.

Отправиться в путь ночью без разрешительных документов отца было гораздо сложнее, и проблема усугублялась присутствием полоумного Ренфилда. Она не хотела оставлять его одного, на произвол судьбы. В последнее время немцы все чаще стали врываться в дома, и всегда без предупреждения. Ей очень не хотелось бы, чтобы они наткнулись на него, почти рехнувшегося, в ее отсутствие. Его поймают именно за то, кем он и является, шпионом, и последствия для него, не говоря уже о Ван Хельсингах, будут ужасными. И некого было позвать, чтобы за ним присмотрели.

Три брата — Марксы, как она их называла — Хория, Клошка и Кришан — участвовали в диверсионной операции под Плоешти, они руководили действиями партизан, задумавших вывести из строя буксы вагонов-цистерн, обслуживавших нефтяные месторождения. Харкер показал им, как подсыпать порошок карбида кремния в смазку буксы, заставляя подшипники заедать и тем самым полностью выводить из строя поезда. Нет, ей придется взять Ренфилда с собой.

Подняв его с собой наверх, Люсиль сунула ему за щеку кусок ваты, пока щека не раздулась, как от укуса пчелы. Затем она замотала ему челюсть снизу одной из своих косынок и завязала ее у него на макушке. Шляпа с обвисшими полями скрыла повязку у него на голове. Выглядел он нелепо, как чучело, но по опыту она знала, что лучше казаться глупым и слабым, чем возбуждать подозрения.

Они отправились к Брашову, вскоре поймав машину, на которой их подбросил до города один крестьянин, везший коз к мяснику. Когда они подъезжали к немецкому блокпосту, рука Люсиль скользнула в карман пальто, изнутри разрезанному, чтобы можно было достать Люгер, сунутый за пояс.