«Он осужден, — сказал тот, — ты пособишь мне снести его в лодку». Она не согласилась. Тогда Камбремер один втащил сына в лодку, привязал к перекладинам днища, привесил ему к шее камень, вывел лодку в море и греб, пока не поравнялся с той скалой, где вы его видели сейчас. Несчастная мать умолила деверя, он привел ее к подножию скалы, но сколько она ни вопила: «Смилуйся!» — все было напрасно. При свете луны она видела, как отец бросил в море сына, плоть и кровь ее. Ночь была безветренная, она услыхала всплеск — и только: ни следа, ни зыби. Море — оно ведь не выдаст тайну! Камбремер причалил к берегу, чтобы успокоить жену, — она неумолчно стонала, — и увидел, что она еле жива; братьям не под силу было донести ее до дома. Пришлось положить ее в ту самую лодку, в которой отец только что вез сына; они доставили ее домой кружным путем, через Круазик. И что же! Красавица Бруэн все ее так звали — не прожила и недели; умирая, она заклинала мужа сжечь проклятую лодку; так он и сделал. Сам он словно рехнулся, бродил как неприкаянный; шатался на ходу, будто хватил лишнего. Потом отлучился на десять дней, а воротясь, ушел из дому туда, где вы его видели, и с того дня, как он там, больше не вымолвил ни единого слова.

Эту историю рыбак рассказал нам за несколько минут, он изложил ее еще проще, чем делаю это я с его слов. Когда люди из народа что-либо рассказывают, они редко вставляют свои суждения; они описывают поразившее их событие, передавая факты так, как восприняли их. Нас словно обухом по голове ударили.

— Я не пойду в Бац, — сказала Полина, когда мы достигли верхней излучины разлива.

Мы пошли обратно в Круазик вдоль соляных промыслов, по лабиринту троп, вслед за рыбаком, приумолкшим, как и мы. От прежнего оживления у нас не осталось и следа. Мы с Полиной предавались скорбным думам, опечаленные этой драмой, которая оправдала мрачное предчувствие, охватившее нас при виде Камбремера. Мы оба достаточно знали людей, чтобы разгадать в жизни этих трех человек все тайны, о которых рыбак умолчал. Их несчастья представлялись нам так отчетливо, словно мы, сцена за сценой, смотрели драму, завершающуюся тем, что отец искупает свое вынужденное преступление. Мы не решались взглянуть на скалу, где томился несчастный, внушавший страх жителям всего края. Небо затянулось тучами; на горизонте клубился пар; нас окружала самая хмурая природа, какую мне когда-либо довелось видеть. Земля, по которой мы ступали, казалась истощенной, страждущей; наш путь пролегал мимо соленых озер, их можно назвать гнойными болячками почвы. Эти озера разделены на квадраты неравной величины, окаймленные высокими серыми насыпями, во всех квадратах стоит мутная вода, подернутая пленкой соли; между впадинами, созданными трудом человека, безостановочно ходят рабочие с длинными гребками, при помощи которых они извлекают соль, и, набрав ее достаточное количество, складывают кучами на круглые платформы, расположенные в равных промежутках одна от другой.

Целых два часа мы шли вдоль этой унылой шахматной доски, где обилие соли глушит растительность, и лишь время от времени мы видели одиночных соляных старателей, как они здесь прозываются. Эти люди — как бы своеобразный клан среди бретонцев — носят особую одежду: белые куртки вроде тех, в которых ходят пивовары. Они вступают в брак только со своими. Не было случая, чтобы дочь соляного старателя вышла за человека, занимающегося другим промыслом. Тоскливый вид этих солончаков, аккуратно разбитых на грязные квадраты, этой серой земли, которой боязливо чуждается бретонская флора, отвечал гнетущей грусти, овладевшей нашими сердцами. Когда мы дошли до того места, где нужно переправиться через пролив, образованный морскими водами, вторгшимися в низину, и, по-видимому, питающий солончаки, мы с радостью взглянули на чахлую растительность прибрежных песков. Во время переправы мы увидели среди разлива островок, где обитала семья Камбремеров; мы отвели глаза.

Придя в гостиницу, мы в одной из общих комнат увидели биллиард и узнали, что он — единственный на весь Круазик; той же ночью стали мы собираться в путь и на другой день поселились в Геранде. Полина была еще грустна, а меня уже томило предвестие пламени, испепеляющего мой мозг. Видя, как я терзаюсь тем, что открылось мне в этих трех существованиях, Полина сказала:

— Луи, опиши все это, и ты дашь выход своей лихорадке.

Вот почему я и рассказал вам это происшествие, дорогой дядюшка; но оно уже лишило меня того спокойствия, которое я было обрел благодаря морским купаньям и жизни в этом захолустье.

_{Париж, 20 ноября 1834 г.}

Новелла «Драма на берегу моря» впервые была напечатана в 1835 году в V томе «Философских этюдов»; в 1846 году «Драма на берегу моря» вошла в XV том «Человеческой комедии» (II том «Философских этюдов»).

«Драма на берегу моря» относится к числу более поздних философских новелл Бальзака.

История старого Камбремера обнажает трагедию крушения патриархальных устоев под натиском буржуазного образа жизни.

Большую роль в композиции новеллы играет принцип контрастов. С идиллическим вступлением контрастирует картина человеческой нужды, раскрывающаяся при встрече с рыбаком, и затем необычайная, горестная история жизни Камбремера.

Примечателен по всему своему строю рассказ рыбака: это простое, лаконичное повествование, лишенное всяких внешних прикрас и в то же время энергичное и драматически насыщенное.