Ну и ладно, проиграла. Не я первая, не я последняя. В жизни еще много будет «вверх и вниз», стоит ли убиваться из-за каждого происшествия? А что ком в горле… Ясное дело, неприятно признавать поражение. Со временем, наверное, рассосется.

Заставив себя надеть куртку, я вышла во двор под темнеющее небо, чтобы накормить кота. Возвращаясь из-за дома, остановилась на углу и, любуясь закатом, нащупала в кармане две шоколадные конфеты, одну запихнула в рот. Мимо прошел сосед, неся в руках раму от велосипеда. Кивнул мне в знак приветствия, я поздоровалась.

Может, вообще не возвращаться в Нордейл? Не придется краснеть, шаркать ногой и рапортовать о неудачах. Сам, что ли, не поймет? Не пришла, значит, не смогла. А если буду потом гостить, вряд ли Дрейк меня потревожит, ему несостоявшийся материал неинтересен.

Вспомнился прошлый понедельник, когда я услышала о недельном сроке и меня захлестнула радость. Целых семь дней, как же! Казалось бы, чего проще, все так доступно объяснили! Выполни задание в первый же день, а оставшиеся шесть практикуйся.

Вместо этого неделя обернулась семью кругами ада, через меня прошли все вариации негативных чувств — от злости и обиды до полного разочарования. Хотя так ли уж важно теперь?

Под крышу не хотелось.

Вернувшись к подъезду, я уселась на выкрашенную грязной розовой краской изогнутую трубу, призванную служить оградой для тщательно возделанной дворником клумбы перед подъездом. Многие цветы завяли, иные стойко переносили ночные заморозки, гордо вздернув красные и бордовые носики.

Вечер был мягким. Золотился двор, утопал в розоватом свете. Дети в песочнице орудовали совками, катали машинки, наполняли и переворачивали ярко-синие и зеленые пластиковые ведерки. Возмущенно кричали друг на друга, борясь за принесенные из дома инструменты и игрушки.

Белобрысый мальчик с вихрастыми волосами в красной курточке что-то наставительно сказал тощей девочке в розовой шапке с помпоном, выбрался из песочницы, держа в руках совок, и направился к подъезду. Увидев меня, бесцельно сидящую на трубе, остановился.

Мне почему-то всегда казалось, что дети не любят заговаривать с незнакомцами. Этот оказался исключением.

— Привет. Я Никита, — сказал он. — А ты?

На мальчике были джинсы и маленькие белые засыпанные песком кроссовки, наводящие на мысль о том, что матери приходится их менять каждые два-три месяца. Сын-то растет.

— А я Дина.

Вздернутый носик, вышитая на кармане машинка Маккуин из мультика «Тачки». Ясные голубые глаза.

Никита вытянул перед собой совок:

— Я умею копать и строить. А ты что умеешь?

— А я умею переносить с собой вещи, — автоматически ответила я и тут же поморщилась. Приклеилась же эта треклятая фраза за семь долгих дней, а теперь вылезла в ответе первой. Заставит ребенка подумать обо мне невесть что.

Но мальчик не удивился. Ветерок прошелся по его светлым волосам, топорща их на макушке.

— Конечно, — ответил он серьезно. — Переносить вещи — это нормально.

Его слова, сказанные вот так просто и наивно, будто эхом отдались в голове. В глубине что-то неслышно кликнуло. Я застыла, вцепившись одной рукой в холодную шершавую трубу.

— А это у тебя конфета? — спросил он без обиняков, указывая на торчащий из моих пальцев край фантика.

— Ага. Бери.

— Спасибо!

Никита взял конфету и пошел в подъезд. Непосредственный общительный мальчик.

А я смотрела прямо перед собой, и в душе поднималась, как могучий гейзер, горячая волна.

Ну конечно! Он прав! Это просто — ПРОСТО — переносить вещи. И это нормально, потому что так было всегда, потому что я всегда это умела. И не важно как, какие и где. В одном ли мире или между разными.

Волна поднялась до макушки и вырвалась наружу потоком радости.

Как же я раньше не поняла — не нужно было усложнять задачу, следовало с самого начала сказать себе о простоте, с самого начала представить, что я всегда это умела, с рождения.

«Конечно. Переносить вещи — это нормально».

Никита. Никита! Если бы ты сам знал, что сказал!

Это нормально. Это нормально. Это не суперспособность, это что-то обычное, как сходить в магазин. Ведь когда берешь с собой сумку, не боишься, что она пропадет на пороге. Просто знаешь, что так будет.

Вот именно, было всегда. И это новое, что я пыталась впихнуть в голову, существовало в ней уже задолго до этого.

Дети все еще копались в песочнице, пытаясь придать сыпучему песку подобие формы. Мелькали разноцветные спины, ходили по кругу ведерки.

А я сидела и смотрела прямо перед собой, впервые за все это время ощущая внутри уверенность и покой. Покой в завтрашнем дне и в том, что все будет хорошо. Мир и я в это мгновение слились, сделались единым гармоничным целым. Это сквозь меня шел теплый ветерок, по моей ленте серой дороги шагали ноги, это я свысока смотрела на лежащие внизу города, это мои стволы стояли, кутаясь в ветки и пожелтевшие листики, это мой песок перебирала детвора. Сложная схема стала простой и понятной, вопросы нашли свои ответы, не существующие в словах. Они существуют в ощущениях «знаю — не знаю».

Дрейк прав. Наверное, он всегда прав. Либо ты что-то знаешь, либо нет. Не существует точки опоры посередине. Шар катится с одного конца доски на другой, не замирая в центре. Это ощущалось почти на физическом уровне — как меняются в сознании сложные узоры, как перерисовываются на глубинном уровне сплетенные знаки, образовывая другие обозначения, превращаясь в новые возможности. Перерисовываются там, где требуется, — в бетонной плите фундамента, основного хранилища базовых знаний и убеждений о себе и мире.

Я на секунду прикрыла глаза. Вернулось позабытое за эти дни ощущение собственной силы, какой-то скрытой мощи.

«Господи, наконец-то! Как все, оказывается, просто».

Ноги сами понесли в подъезд.

Лязгнули за спиной, сомкнувшись, двери лифта. В голове ни одной мысли, только уверенность. Третий этаж. Четвертый. Пятый. На шестом я вышла.

Привычно щелкнул в полумраке дверной замок. Не снимая куртки, я прошла на кухню и достала из коробки чайный пакетик, запакованный в бумажный конверт. Почему пакетик — ни единой мысли. Вещь не важна, важен результат.

Вернулась в комнату, села на кровать и представила парк. (Мать, наверное, будет ругаться, что я прямо в ботинках по коридору.)

Приблизился шум деревьев и звук стекающей с чаши воды. По плечам, волосам, рукам застучали холодные капли. В Нордейле шел дождь.

Я сидела на мокрой лавочке. Горели фонари, втиснутые меж деревьев. Вокруг темнота — сказывалась разница во времени, скопившаяся в период «прыжков», о ней упоминал Дрейк. Здесь закат кончился часа два назад.

Мелкие капли скапливались вместе и стекали по лбу и улыбающимся губам, приятно холодя кожу. Пальцы осторожно сжимали хрусткую бумагу чайного пакетика.

Я улыбнулась шире и разжала ладонь. С зеленого прямоугольника на меня смотрел застывший профиль «принцессы Нури».

Победно билась в голове одна-единственная мысль: «Успела. Я успела».

Лежать, смотреть в темный потолок и улыбаться — я могла бы заниматься этим всю ночь.

Великолепное чувство — эйфория бегуна, победившего на соревнованиях, триумф ученого, заслужившего Нобелевскую премию, аплодисменты тысяч зрителей за феерично исполненную арию — никак не желало спадать.

У меня получилось! Получилось!

Гордость переходила в экстаз, экстаз — в бурную радость, радость — в безудержное счастье и снова в распиравшую по швам гордость.

О том, что было бы, не сумей я добиться результата вовремя, теперь не хотелось даже задумываться. В том направлении виделись черный покосившийся крест и каркающие вороны.

Завтра я спокойно сдам тест, докажу свою профпригодность для дальнейшего обучения и буду прыгать по осенним лужам, улыбаться прохожим, радоваться их ответным улыбкам. Именно такой (и не иначе) должна быть жизнь: интересной, искрящейся, наполненной трудом и приходящими следом победами! О ней я мечтала с самого детства, своей собственной, насыщенной, там, где я — центр своей Вселенной, а не вечно летящий сквозь толпу астероидов осколок. И если раньше часто возникало желание примерить на себя чью-то судьбу, прожить и испытать чужие эмоции (будь то в книгах или фильмах), теперь оно бесследно пропало. Почти впервые, и это за двадцать шесть-то лет. Вот он, самый интересный фильм — мой собственный.