Такие долины жители гор называют «цирками»: высокие скалы с трех сторон охватывают низину, защищая её как от ветров и других погодных напастей, так и от излишне любопытных глаз. Попасть в неё со стороны хребта тому, кто лишен крыльев очень тяжело: склоны не просто круты, но зачастую отвесны, а порой на них образуются карнизы, выдающиеся в пустоту на несколько локтей. Не говоря уж о том, что на скалы нужно взбираться по другую сторону хребта, что само по себе очень сложная задача. Легче, конечно, войти в эту долину через горловину, но ведет она вовсе не в предгорья, а в седловину между двумя хребтами. До края горного кряжа от этого места несколько десятков сухопутных лин по прямой линии, а как причудливо изгибаются пути в горной стране, и скольким линам на равнине равна всего одна в горах — знает каждый, кто хоть раз побывал хотя бы в предгорьях.

Тех четверых, кто в этот вечер собрался на опушке расположенной в долине пихтовой рощи, её труднодоступность только радовала: у каждого из них были очень серьезные основания отгородится от обитаемых земель.

— Итак, Скай в плену, — подвел итог первой части разговора черный дракон.

Говорят, в давние времена драконы умели наводить вокруг себя магический ужас. После Катастрофы они лишились этой способности, и всё же враги этого дракона должны были чувствовать себя при его виде очень нехорошо. Черный как смоль, раза в полтора больше обычных драконьих размеров, он мог бы быть воплощением того ужаса перед драконами, что сохранили легенды и сказки. И в то же время он был невероятно красив, какой-то особенной, чудовищной красотой. Крупные аспидно-черные чешуйки (на спине — размером с добрую тарелку) поблескивали в свете Ралиоса. Крылья сложены вдоль туловища. Длинная мощная шея лежала на земле, дракон лишь немного приподнял увенчанную длинными прямыми рогами голову — так, чтобы его крупные черные глаза с вертикальными зрачками оказались примерно на одном уровне с глазами его собеседников.

— Это совершенно точно, — ответил сидящий напротив дракона пожилой мужчина в балахоне зеленого цвета. Длинные седые волосы ниспадали ему на плечи. Голубые глаза смотрели на собеседника без тени страха, но с почтением, как смотрит опытный мастер на того, кто превзошел его в мастерстве.

— Но его не убили, — продолжал дракон.

— Ты прав, Дак, его не убили. Он продан в гладиаторскую школу Ксантия, лучшую из школ Толы. Надо полагать, скоро его бросят на Арену.

— Могу себе представить бешенство Ская, — включилась в разговор третья собеседница.

Драконесса уступала черному Даку размерами чуть ли не вдвое, и принадлежала к другому виду Крылатых. Фиолетовая чешуя не просто блестела на свету, нет, она мерцала и переливалась, ибо была прозрачной, словно дымчатое стекло или драгоценный камень. Вдоль шеи, в отличие от черного дракона, не змеился сплошной гребень, а шла лишь цепочка небольших костяных образований, похожих то ли на большой зуб, то ли на маленький рог. Небольшие гребешки возвышались лишь над ушами, а рогов не было вообще. Зато большие шипы вырастали из плеч её передних лап, менее крепких и массивных, но намного более длинных, чем у черного сородича. Она так же возлежала на земле, чуть приподняв голову, и о том, что это драконесса, а не дракон было понятно только по её удивительно мелодичному голосу.

— К сожалению, Ланта, это может себе представить каждый, кто хоть однажды встречался со Скаем Синим, — вздохнул человек.

— Теокл прав, — согласился Дак. — Ненависть Ская к людям была больше его мудрости, когда он был свободен, боюсь, что после потери свободы, ненависть превзойдет и его ум.

— Надеюсь, что он не совершит глупость, которая будет стоить ему жизни, — продолжила Ланта.

— Если бы это зависело от него, то я бы не поставил на благополучный исход и марета против ауреуса, — заявил Теокл. — Но ланиста этой школы — человек здравомыслящий и не хочет терпеть огромные убытки из-за сумасбродства Ская. Диктатор сидит в отдельном дворе закованный в железные цепи. Вырваться из них у него нет никакой возможности. Для ухода за ним ланиста нанял мага с парой големов.

Драконесса негромко рыкнула, из пасти вырвался длинный и гибкий язык, раздвоенный на конце наподобие столовой вилки.

— Не люблю големов, — пояснила она.

— А кто их любит? — философски заметил Дак. — Разве можно любить бесчувственное существо, не способное проявлять никаких эмоций? Но не будем отвлекаться. Теокл, ты хотел только рассказать нам о печальной судьбе Ская? Или…

— Или. Я считаю, что мы должны попытаться его освободить.

— Это опасно.

Человек грустно улыбнулся.

— Разумеется. Если бы было достаточно войти во двор школы и снять с него цепи — мы бы тут не сидели и не обсуждали бы этот вопрос.

— И тебя не смущает этот риск?

— Иссон учит помогать тем, кто нуждается в помощи. Легко помогать тогда, когда помощь не требует от тебя никаких усилий и не приводит ни к каким неприятностям. Но и в том случае, если помогать опасно, Иссон учит думать о том, кто нуждается в поддержке, а не о себе.

Дак как-то замедленно моргнул.

— Разговаривая с изонистами, я всё чаще спрашиваю себя: что бы сказал об этом сам Изон. Не бог Иссон, а тот Изон, которого я знал.

— Я убежден, что человек Изон и бог Иссон смотрят на вещи одинаково.

— Как знать, Теокл, как знать. Подумай, что движет тобой, когда ты настаиваешь на попытке спасти Ская? Точно ли желание помочь попавшему в беду? А, может быть, это желание прославить своего бога и его верного слугу? Очень легко убедить себя принять второе за первое, а цена такого самообмана самая высокая: жизнь. Может даже — не одна жизнь.

Человек смотрел в глаза дракона, не отводя взгляда.

— Я благодарю тебя, мудрый Дак, что ты напомнил мне об этой опасности. И отвечаю тебе без всякой лжи: мною движет единственное желание — помочь попавшему в оковы Скаю. Вольных драконов осталось совсем мало, ты знаешь это не хуже меня. Потеря даже одного из них — это не только трагедия несчастного, но и беда для всей стаи: еще немного и ваше число сократится настолько, что драконы будут обречены на вымирание. Ради него и ради всех вас надо попытаться спасти пленника.

Что же касается прославления моего бога, то ему нет нужды в таком прославлении. Гибель верных не усиливает веру, а только подрывает её. Если завтра все мы погибнем во имя Иссона, то кто послезавтра расскажет о нём вопрошающим? Наш бог присоединится к сомну мертвых богов, когда-то почитаемых в этих землях, но о которых теперь остались лишь полузабытые предания, такие, что никому никогда не узнать, что там правда и что — ложь. Разве этого хотят его последователи?

И уж совсем не интересует меня собственная слава: всё, что я делаю, я делаю только во славу моего бога. Так что, говорю тебе правду и да будет Иссон свидетелем моих слов: всё, что я намерен сделать для освобождения Ская, делается во исполнения заветов Иссона и ради помощи нуждающимся в ней.

Ровный и торжественный голос Теокла смолк. Заговорил Дак, в его голосе слышалась усталость.

— Что ж, да будет так, как ты сказал, Теокл. Послушаем теперь, что скажет наш молчаливый друг.

Три головы повернулись в сторону четвертого участника беседы, до этого не проронившего ни слова. Три пары глаз внимательно уставились на зеленокожего верзилу, сочетавшего в своем облике черты орка и огра. Это сочетание не было случайным: Олх по прозвищу Скаут родился от смешенного брака огра и орчихи (как шутили в лесу "Мышь копной не задавишь"), унаследовал от отца силу и выносливость, а от матери — умение прятаться где угодно и терпение, и теперь считался в вольном поселении лучшим разведчиком. Эльф мог превзойти его в лесу, полурослик — в полях и лугах, гном — в горах, но на длинном маршруте, включающем в себя и то, и другое, и третье Скаут был вне конкуренции.