— Яшкин!

— Что — Яшкин?!

Тарас Степанович Ткачук знал мальчишку почти пять лет, с того ясного сентябрьского утра, когда Серёжка, вместе с другими первоклассниками, впервые вошел в двери школы. И прекрасно понимал, что означают такие вот взгляды из-под нависшей чёлки. А ещё директор школы знал, что должен объяснить мальчику свою правоту. Не знал он только одного — как это сделать. Из пятидесяти прожитых Тарасом Степановичем лет военными были лишь первые два года, когда он и подумать не мог о том, что когда-нибудь станет учителем, да и вообще думал, наверное, только об одном: была бы рядом мама. А когда он повзрослел и стал учителем, то не думал о том, что когда-то окажется на войне. Нет, конечно, он отслужил положенные три года в Армии, но это были мирные годы. Разумеется, Тарас Сергеевич знал и холодной войне и о Карибском кризисе, но это было где-то в дали, словно в другом мире. Далеко в Москве, работали большие и важные люди, которые должны были защитить, сделать так, чтобы в маленький городишко почти на самой границе станы не пришла беда. И эти люди действительно защищали и спасали.

А вот сейчас не защитили и не спасли…

И пятидесятилетний мужик, отец и дед ощущал сейчас себя перед надвинувшейся грозой таким же застигнутым врасплох, как и стоящий перед ним одиннадцатилетний мальчишка.

Но быть неподготовленным — не значит быть беспомощным и растерянным. Пусть Ткачук, как и другие жители Приднестровья, были мирными людьми, но ситуация заставила быстро разобраться, что нужно делать. Одной из самых главных задач стало обеспечить безопасности детей, многие из которых рвались сражаться на ровне со взрослыми. Нельзя было этого допускать, ни в коем случае нельзя. Не место на войне детям. Вот только как это объяснить это мальчишке, в один день потерявшему и отца, и мать?

— Серёжа, хватит упрямиться, ты же уже взрослый и должен понимать. Так нужно. Тем более, ты теперь в семье остался за старшего и должен заботиться о сестрёнке.

— Вы сами сказали, что в Тирасполе о нас будут заботиться.

— Сказал…

— Ну и вот! Иришке там будет хорошо. А я здесь останусь. Вместо папы…

Голос предательски дрогнул. Серёжка замолчал: не хватало ещё расплакаться, словно он и вправду маленький.

— Ты же ничего не умеешь.

— Научусь.

— Серёжа, сколько можно упрямиться? Пойми ж ты, наконец, что не нужно тебе сейчас воевать. Ты ещё ребёнок. Вот вырастешь, пойдёшь в Армию. И, если что-нибудь случится, то тогда…А сейчас на войну рваться с твоей стороны не смелость, а глупость.

Серёжка вспыхнул.

— Глупость? Значит, вы нам раньше врали, да? Когда про войну рассказывали, про пионеров-героев. Валя Котик, Володя Дубинин, Марат Казей… Значит, они никакие не герои, а дураки, да?

Голос мальчишки дрожал от обиды, но теперь Серёжка не обращал на это внимания: не до того было.

— Они были герои, — уверенно ответил директор. — Но у них была иная ситуация.

— Почему — другая?

— Потому что у них выбора не было. Они ведь все воевали у фашистов в тылу, правильно?

Серёжка без особого энтузиазма выдавил:

— Правильно…

— Вот видишь, — Тарас Степанович почувствовал, что попал в точку и теперь обретал уверенность с каждым словом. — Если бы сейчас в городе были враги, тогда ты был бы прав. Но ведь мы отстояли город…

— А если снова нападут?

— Снова отстоим, — твёрдо ответил директор школы. — Теперь мы настороже. И российские войска должны помочь. И добровольцы приехали. Помнишь: "Когда мы едины — мы непобедимы".

Мальчишка согласно кивнул: он уже два года через школьный КИД переписывался со своим ровесником из Гуантанамо Альсино Кольясо. Кубинский пионер в каждом письме рассказывал советскому другу что-нибудь интересное про историю своей страны: то про штурм казарм Монкады, то про разгром предателей в заливе Кочинос (по-русски — в заливе Свиней), то про изгнание диктатора Батисты… Серёжка раньше завидовал Альсино, живущему в такой интересной стране. Теперь-то он понимал, что в постоянной угрозе войны нет ничего интересного. Сейчас мальчишка был готов отдать что угодно, лишь бы не было штурма города и были бы живы папа и мама…

Но это уже было, а сделанного — не воротишь.

— Сами говорите «едины», а меня гоните…

— Дети не должны воевать! Самое последнее дело, когда оружие в руки берёт ребёнок.

Серёжка вздохнул. Конечно, последнее дело. А то, что творили в Приднестровье опоновцы — разве не последнее дело?

— Всё равно не уйду. Не уйду — и всё!

Тарас Степанович незаметно для мальчишки облегчённо вздохнул. Теперь ему придётся иметь дело не с упорством, а с упрямством. Ну а побеждать упрямство таких, как Серёжа Яшкин, директор умел очень хорошо, он ведь и вправду был отличным учителем.

— Жаль. В таком случае, придётся тебя в автобус втаскивать. Подумай, как это будет выглядеть. Ты пионер, и не просто пионер, а звеньевой. Пример ребятам должен подавать. Вот им и будет пример. И сестрёнке твоей, кстати, тоже. У неё кроме тебя никого теперь нет, ты за неё отвечаешь. А получается, ты ещё за себя отвечать не научился… Я уж не говорю, что в такое время каждый взрослый на счету. А ради тебя придётся лишнего человека с автобусом посылать.

Ткачук замолчал, вопросительно глядя на мальчишку.

Серёжка молча сопел, в свою очередь настороженно глядя на учителя из-под чёлки.

Молчание длилось долго, каждый думал о том, что недосказано. Тарас Степанович признавался себе в том, что если бы посёлок всё же заняли пришедшие из-за реки националисты, ему бы всё равно не хотелось, чтобы оружие взяли в руки Серёжка или кто-то из его сверстников. Или даже ребята постарше. Ну, не детское это дело — убивать людей. Да и не дело это вообще. Но ведь не приднестровцы же пошли с оружием в руках на Кишинёв, чтобы устанавливать там свои порядки. Наоборот, это в их край чужие люди пытались принести "новый порядок" силой оружия. И остановить пришельцев добрым словом и ласковым взглядом было невозможно. Они-то не разбирали они кто перед ними — ребёнок или взрослый. В Бендерах, как говорили, расстреляли выпускной класс, целиком. Может быть, было бы лучше, если бы у десятиклассников были свои автоматы и гранаты?

Легко учить детей быть похожими на героев прошлых войн, когда над головой мирное небо. Но как же трудно потом смотреть им в глаза, если в дом приходит настоящая война, а дети ещё не успели вырасти…

А Серёжка думал о том, что даже если бы он мог найти слова для того, чтобы выразить то, что лежало у него на душе, то Тарас Степанович всё равно бы его не понял. И не потому, что директор — плохой человек. Наоборот, очень хороший. Но только он не понимает, да и не может понимать, что это означает: когда тебе только одиннадцать лет, а у тебя нет ни отца, ни матери. И не потому, что заболели и умерли, это другое. Даже несчастный случай, катастрофа какая-нибудь — тоже другое, потому что никто специально катастрофы не устраивает. А здесь — пришли, чтобы убивать, и убили…И теперь он никогда, никогда больше не увидит своих родителей…

Мальчишка почувствовал, что сейчас он либо расплачется, либо психанёт. Тарас Степанович, конечно, будет утешать, но всё равно в Днестровске его не оставят. И вообще, дорогу на позицию он может положить себе не слезами, а только смелостью. Ну, и хитростью, раз уж одной смелости недостаточно.

— Ладно, — сглотнув слёзы, сказал Серёжка охрипшим голосом. — Я поеду в Тирасполь. Не надо никого посылать. Честное пионерское, поеду и буду вести себя тихо.