— Что продашь?

— Это мы сейчас с тобой придумаем. Продать надо то, что при транспортировке может подпасть под хорошо замаскированные штрафные санкции или форс-мажор.

— Может, прогорклый кофе? У нас должна сейчас выйти поправка в торговой палате, но русские об этом еще ничего не знают.

— Отлично. Прибыль поделите поровну. Оформите все безотзывным аккредитивом на получателя. Но нужно отдельно составить «Р»-вексель с форс-мажорными накрутками. Пусть первые два-три раза все пройдет гладко. Суммы должны фигурировать приличные, вокруг полумиллиона баксов, чтобы прибыль была ощутимой. Потом выставь ему 900 тысяч, миллиона он испугается, перекачай все на наш оффшор, чтобы твоя итальянская фирма официально осталась чистой. Зацепись за форс-мажор и выжди пару недель. Он бодаться не полезет, ведь надо будет признаться, что все это время он обманывал компаньона на липовых ценах.

— Не знаю, смогу ли я. Это слишком рискованно, а я решил вообще отойти от дел, по крайней мере с Россией. У вас развелось теперь столько жуликов, и цены дают гораздо хуже прежних.

«На себя посмотри», — подумала Анна, а вслух сказала:

— Но, Клоди, милый, речь ведь идет почти о миллионе долларов. Чем тебе не дело перед уходом на пенсию?

— Не знаю. Может выйти скандал. Твоего мужа начнут трясти инвесторы. Все отнимут.

— Ему есть что отдавать. Он продаст фирму, машину, акции. Я знаю, он купил на своих родителей дом в Завидово.

— То есть все ваше имущество?

— Не наше, а мое. Или купленное на мои деньги. Да. Он здесь отдаст мое имущество своему компаньону, а там, на Кипре, я получу его налом. В доле с тобой. Соглашайся. Мои восемьдесят процентов, твои двадцать плюс сохранившиеся у меня документы о наших прежних махинациях, которые здесь ничего не стоят, а у тебя они могут оказаться в цене, плюс всякая мелочевка: наши фотографии на Капри, чтобы не тревожить твою драгоценную Сильвию.

— Ты меня шантажируешь? — изумился Клоди.

— Нет, ты мой единственный друг. Соглашайся. 180 тысяч на улице не валяются.

— Мадонна, ты великолепна. Ты хороша до безумия и умна до умопомрачения. Я сдаюсь.

То, что Клаудио восхищался ею, было Анне приятно и необходимо, словно пьянящий весенний воздух. Как женщина она совсем потеряла почву под ногами. Бывшие компаньоны перешли к обсуждению деталей и, как в хорошие старые времена, закончили эту дискуссию в постели. Молодая женщина немного неуверенно склонилась к ласкам страстного итальянца. То, что она все еще может получать удовольствие, удивило ее. Анна долго благодарно и тихо плакала в подушку, пока Клоди фыркал под душем. Жизнь научила Анну, что даже единственному другу нельзя показывать свою слабость. Так, просто и буднично, она изменила мужу, как еще раньше изменила себе, а до этого изменила самой жизни.

Бомба с часовым механизмом заработала, начался обратный отсчет. Звонки, перезвоны, тайные свидания для корректировки планов после деловых встреч Клаудио с Николаем. Знакомая Анне нервная дрожь мужа от ожидания больших денег, его самодовольные ухмылочки, что он кое-что может и сам. Снова обеды, прогулки с Клоди. Николай был почти нежен и совершенно корректен — ему нужны были сведения о прежних операциях с неожиданно объявившимся итальянцем. Анна даже на какое-то мгновение подумала, не напрасно ли она все это затеяла. Ведь теперь она уже знала, как может вертеть этим человеком. Паника улеглась, страх почти исчез. Ей было смешно и жалко смотреть, как муж надувал щеки и хвастал. Как утаил от нее прибыль с первой сделки. Как милостиво позволял ухаживать за собой. Единственное, что было по-настоящему невыносимым, — Анна не могла с ним спать в одной постели. Его огромное тело подавляло ее даже во сне, даже через барьер одеяла. Она придумала себе какую-то жуткую хворь и отселилась к Васечке. А Николай все чаще стал захаживать к Верке под видом свидания с дочкой и частенько задерживался там до ночи. Анна об этом знала, шофер заложил, но молчала. Обоюдная измена была выгодна ей со всех сторон.

Про таких, как его прежняя жена, обычно говорили: «Видная женщина». Раньше Верусик стряпала всякую дрянь в кафе-стекляшке, потом к нему пристроили новый корпус и назвали ночным клубом «Мечта», а Верку повысили до шеф-повара, хотя ассортимент дряни остался прежним. Она была легкая нравом, компанейская. С ней всегда можно было выпить и закусить. Своя в доску, добрая, веселая, и, глядя на ее нежные, округлые, налитые соком формы, Николай однажды спросил себя: «Зачем надо было связываться с этой злющей лахудрой и с ее унылой мамашей?» Конечно, она красивая, его платиновая лиса, но она какая-то пустая, невозможно достать до донышка даже в постели. Отчужденная. Утром встает, словно и не спала рядом.

Анна ускользала, и это злило, бесило его.

«Вот Верка, — продолжал рассуждать Николай. — Влепишь ей сгоряча, она заголосит, заголосит, сама полезет драться, царапаться, потом помиримся, идем в кабак или в койку валимся, а Анна замолчит, губы подожмет. Ее убить хочется».

Николаю в своем прежнем доме дышалось легко, вольготно. Можно было ходить босиком и в трусах, чесать живот, пить пиво, горланить песни. Он был уже с брюшком, волосы начали редеть, и Николай вынужден был стричь их совсем коротко, бобриком. Молодость как-то быстро кончилась. Он уже дважды отец, дважды муж, но главное — у него водятся денежки, и Верка не костерит его за измену, а мечет на стол пироги, ставит «Кремлевскую» с нежным ободком инея на стекле. Верка — человек. Верка понимает.

Анна сняла однокомнатную квартиру с проваленной тахтой неопределенного цвета и странной резной стенкой ручной работы неизвестного доморощенного умельца. Квартирка была маленькая, но в удобном месте, в начале Ленинского, светлая, с завораживающим видом из окна на индустриальную свалку. Как раз для таких, как Анна, любителей городского экстрима.

Анна долго там убиралась сама, чтобы пропитать ее своей энергией. Потом потихоньку перенесла туда часть вещей из дома, шубы, драгоценности и документы. Особо ценные антикварную мебель и картины она под видом предполагаемого в отсутствие Васечки ремонта перетащила к сердобольным соседям.