Ночь прошла без неожиданностей. Я приветствовал наступающий день вздохом облегчения. Тем не менее Рультабийль позволил мне отправиться спать лишь в восемь утра, уже вовсю погрузившись в дневные заботы. Он был тогда среди рабочих, напряженно трудившихся над заделкой пролома в башне Б. Работы велись столь толково и быстро, что к вечеру форт Геркулес оказался закупорен так же плотно, как это выходило на чертеже. Сидя на большом обломке известняка, Рультабийль рисовал план замка, который я здесь привел, и говорил со мною, в то время как я после бессонной ночи отчаянно таращил глаза, чтобы не дать им закрыться.

— Видите ли, Сенклер, дурак может подумать, что я укрепляюсь в целях обороны. В этом заключена лишь меньшая часть правды; я укрепляюсь прежде всего, чтобы иметь возможность рассуждать. Я заделываю проломы не столько для того, чтобы через них не проник Ларсан, сколько для того, чтобы не позволить моему разуму сбежать. Я, к примеру, не смог бы рассуждать в лесу. Какие там могут быть рассуждения? В лесу мысли разбегаются в разные стороны. Другое дело — неприступный замок. Тут, мой друг, чувствуешь себя, словно в запертом сейфе: если вы находитесь внутри и к тому же вы не сумасшедший, то и ваш разум находится при вас.

— Да, разумеется, — отвечал я, тряся головой, — обязательно нужно, чтобы ваш разум находился при вас.

— Ладно, — наконец сжалился он, — идите-ка ложитесь, а то вы спите на ходу.

Услышав в одиннадцать утра стук в дверь и голос матушки Бернье, которая крикнула, что Рультабийль распорядился вставать, я поспешил к окну. Рейд был великолепен; море стало таким прозрачным, что солнечный свет пронизывал его, словно зеркало без амальгамы; вода точно перестала скрывать под своею толщей находившиеся на дне утесы и водоросли. Ментонское побережье своим изящным изгибом заключало эту массу чистой воды в цветную рамку. Белые и розовые гараванские виллы, казалось, появились на свет лишь этой ночью. Полуостров Геркулеса напоминал плавающий на воде букет; даже древние камни замка и те благоухали.

Никогда еще природа не казалась мне более нежной, приветливой, любящей и, главное, достойной любви. Безмятежный воздух, беспечные берега, разомлевшее море, лиловые горы — вся эта непривычная для северного человека картина наводила на мысль о ласке. И тут я увидел человека, который избивал море. Да, избивал море, избивал изо всех сил! Будь я поэтом, я бы наверняка разрыдался. Бедняга, похоже, был в страшной ярости. Я понятия не имел, чем эти спокойные воды вызвали его гнев, но они явно дали ему серьезный повод для неудовольствия: вооруженный внушительной дубиной и стоя в лодчонке, на веслах в которой сидел какой-то испуганный мальчуган, человек наносил по поверхности воды удар за ударом — к молчаливому негодованию собравшихся на берегу зевак. Однако, как всегда бывает в случаях, когда дело не касается кого-нибудь лично, никто не хотел вмешиваться. Что же так рассердило этого буйного субъекта? Быть может, само спокойствие морских вод, которые, на секунду взволновавшись под ударами безумца, вновь затем становились гладкими?

Тут мои размышления прервал голос Рультабийля: он крикнул мне, что завтрак будет в полдень. Молодой человек выглядел словно заправский штукатур, а его одежда свидетельствовала о том, что он прогуливался мимо свежей каменной кладки. Одной рукой он опирался на метр, другою поигрывал отвесом. Я поинтересовался, видел ли он человека, который избивает море. Рультабийль ответил, что это Туллио таким манером загоняет рыбу в сети. Я сразу же понял, почему местные крестьяне назвали его Морским Палачом.

Заодно Рультабийль сообщил мне, что утром расспросил Туллио насчет человека, которого тот накануне вечером катал в лодке вокруг форта Геркулес. Рыбак сказал, что человека этого он не знает; просто какой-то чудак сел к нему в Ментоне и заплатил пять франков за то, чтобы его высадили на мысе у Красных Скал.

Я быстро оделся и спустился к Рультабийлю; тот объявил, что за завтраком появится новое лицо — Старый Боб. Мы немного его подождали, но так как он все не шел, сели завтракать без него на цветущей террасе башни Карла Смелого.

Великолепный буйабес — его еще дымящимся принесли из ресторана «Грот», славящегося на побережье лучшими морскими ежами и мелководной рыбой, — сдобренный небольшой толикой «vino del paese»[19] и поданный в разгар веселого, светлого дня, сделал для нашего успокоения не меньше, чем все предосторожности Рультабийля. В самом деле, при ярких лучах солнца мы боялись Ларсана гораздо меньше, чем при тусклом свете луны и звезд. Ах, до чего же забывчив и отходчив человек! Стыдно сказать: мы гордо, весьма гордо (я имею в виду себя, Артура Ранса и, естественно, м-с Эдит, которая по натуре романтична и томна, но поверхностна) посмеивались над нашими ночными страхами и бдением с оружием в руках на крепостных валах… И тут появился Старый Боб. Это появление — скажем так — вряд ли могло натолкнуть кого-либо на мрачные мысли. Мне редко приходилось наблюдать что-либо более забавное, чем седой и розовощекий Старый Боб, прогуливающийся под ярким весенним солнцем юга в черном цилиндре, черном сюртуке и черных очках. Да, мы всласть посмеялись, стоя под сводом башни Карла Смелого. И старый Боб смеялся вместе с нами: он был воплощение веселья.

Что делал этот старый ученый в форте Геркулес? Видимо, пришло время рассказать об этом. Как он решился оставить в Америке свои коллекции, работу, чертежи, Филадельфийский музей? А вот как. Мы помним, что мистера Ранса считали на родине френологом с большим будущим, но несчастная любовь к м-ль Стейнджерсон заставила его бросить свои занятия, к которым он почувствовал отвращение. После женитьбы на мисс Эдит, всячески поощрявшей его научную деятельность, он почувствовал, что опять с удовольствием занялся бы наукой Галля и Лафатера. Минувшей осенью, когда супруги появились на Лазурном берегу, многие только и говорили о новых открытиях г-на Аббо, сделанных им в Красных Скалах. Уже долгое время, начиная с 1874 года, геологи и все, кто занимается исследованиями доисторических эпох, проявляли необычайный интерес к человеческим останкам, найденным в пещерах Красных Скал. Здесь работали гг. Жюльен, Ривьер, Жирарден и Дельсо, которым удалось заинтересовать своими находками Французский институт[20] и министерство просвещения. Находки были и в самом деле сенсационными: если не ошибаюсь, они свидетельствовали о том, что первые люди жили в этих местах еще в доледниковый период. Конечно, о существовании человека в четвертичный период было известно давно, однако, поскольку, по некоторым данным, он длился двести тысяч лет, ученым хотелось определить время появления человека точнее. Уже давно они копались в Красных Скалах, даривших им сюрприз за сюрпризом. Но самая красивая пещера, которую здесь называли Барма Гранде, оставалась нетронутой, поскольку являлась частной собственностью г-на Аббо, владельца ресторана «Грот», находившегося неподалеку на берегу. Наконец г-н Аббо решил сам произвести в пещере раскопки. И вот поползли слухи (а весть о раскопках вышла за пределы научных кругов), что в Барме Гранде найдены удивительные человеческие останки — прекрасно сохранившиеся в железистой земле скелеты людей, современников мамонта, живших в четвертичном или даже в конце третичного периода.

Артур Ранс и его жена поспешили в Ментону, и, пока муж целыми днями ворошил, выражаясь научно, «кухонные отбросы» двухсоттысячелетней давности, копался в земле знаменитой пещеры и измерял черепа наших пращуров, его неутомимая молоденькая супруга с наслаждением облокачивалась о средневековые зубцы стен старинного замка, чей громадный силуэт вздымался на небольшом полуострове, связанном с Красными Скалами несколькими камнями, скатившимися когда-то с кручи. С этим напоминанием о генуэзских войнах были связаны самые романтические легенды, и Эдит, стоявшей на фоне красивейшего пейзажа и печально глядевшей с высокой башни, казалось, что она — одна из благородных дев былых времен, романы о чьих невероятных приключениях она так любила. Замок продавался, цена была вполне приемлемой. Артур Ранс купил его к немалой радости жены, которая, тут же наняв каменщиков и обойщиков, в три месяца превратила старое здание в прелестное любовное гнездышко, достойное молодой особы, которая кажется себе похожей на Деву озера или Ламмермурскую невесту.