Как и для Суворова, для Кутузова эта кампания была второй против турок (а в 1811 году случится еще и третья?[80]), хотя прежде вести боевые действия на Дунае ему не приходилось. Однако с Дунаем как с рекой, а не как с рубежом для форсирования Кутузов познакомился много раньше. После того как в 1774 году 28-летним комбатом он получил под Алуштой басурманскую пулю в висок (правый глаз “искосило”, но зрения подполковник не потерял), императрица отправила храброго офицера лечиться в Австрию. Два мирных дунайских года Кутузов употребил на образование и усовершенствование души: в 1776 году в Регенсбурге, на самой северной речной дуге, он вступил в масонскую ложу “К трем ключам”.

В долину Вахау, уже в генеральском звании и во главе русской армии, Кутузов снова попал в 1805 году, когда его долгая военная карьера клонилась к закату, но парадоксальным образом еще не вошла в зенит. Кутузов и в Австрии, как семь лет спустя под Москвой, совершил отступательный маневр, причинив под дунайскими городками Амштеттен и Дюрнштайн чувствительные поражения наполеоновским маршалам. Попутно случилась неприятность: в ночном бою драгуны генерал-лейтенанта Дмитрия Дохтурова случайным огнем ухлопали фельдмаршала союзных войск Йохана Хенриха фон Шмитта, а ведь он считался одним из лучших штабных умов австрийского императора Франца II. В целом дунайский марш-маневр удался, однако всего через две недели в “битве трех императоров” под Аустерлицем (теперь чешский городок Славков-у-Брна) русско-австрийская армия под общим командованием Кутузова была разгромлена. Кутузов и тут, по своему обыкновению, не хотел генерального сражения, но настоял молодой государь. Александр и обвинил в унизительном для достоинства империи поражении своего умудренного опытом командарма: “Аустерлиц произошел из-за лживого характера Кутузова”.

Талантливый военачальник, Кутузов использовал хитрость не только на поле боя: генерал провел с Екатериной II последний перед ее кончиной вечер, ужинал с Павлом I накануне его убийства, однако на Александра обаяния кривоглазому полководцу не хватило, этот император его недолюбливал. Но лучшего стратега у его императорского величества не было. Австрия вышла из войны, русская армия оттянулась на восток. Кутузов занял унизительный для себя пост военного губернатора Киева, чтобы через несколько лет снова явиться во всем блеске своей осторожной полководческой славы.

Другой зоной русского военного действия в среднем течении Дуная – в ходе войны 1806–1812 годов с Османской империей – стала Сербия, где в то время на территории Смедеревского (Белградского) санджака развернулось восстание против турок. Дважды, в 1807 и 1809 годах, корпус казачьего генерал-майора Ивана Исаева проводил совместные с сербскими ополченцами боевые операции. В 1810 году русское участие в южнославянской борьбе стало более ощутимым, когда князь Петр Багратион отрядил командовать войсками на левом берегу Дуная генерала Андрея Засса. Отряд его однофамильца, полковника Александра Засса, взял штурмом крепость Гургусовац (теперь Княжевац) на реке Тимок. Генерал-майор Егор Цукато получил за проявленный в боях у Брза-Паланки и Прахова героизм орден Святой Анны I степени и начал формировать из сербских гайдуков эскадроны наподобие казацких, но вскоре был сражен вражеским снарядом. Во славу русского генерала от кавалерии Иосифа О’Рурка Сербия через столетие даже воздвигла обелиск – в память о сражении под Варварином.

Сербия в ту пору впервые приоткрылась для русских – и тех, кто оказался за Дунаем по долгу воинской службы, и для любознательных студентов вроде молодых дворян Александра Тургенева и Андрея Кайсарова, оставивших подробные воспоминания о своей поездке. “Славяно-спартанцы” вызывали у русских европейцев смешанные чувства: восхищение простотой и естественностью местных нравов, не затронутых “калечащей цивилизацией” (“Образ их жизни, отчуждение всякой роскоши достойны похвалы”), в сочетании с жалостливо-презрительным отношением к “босячеству” и ужасающей нищете балканского существования (“Народ сербский в великой степени от турков притесненный, ни одним шагом не мог к просвещению приступить… Во всей стране нет балов, театров, людей света, приятных изысков”). Долгая задунайская эпопея целыми десятилетиями подпитывала в России интерес к славянской старине, укрепляя веру в спасительное действие “победоносного меча словенского”.

Без речной флотилии охрана Дуная в любые времена любому правительству любой страны представлялась проблематичной, и Россия не составляла исключения. В начале 1770-х годов, когда низовья реки впервые ненадолго перешли под русский контроль, престарелый контр-адмирал Чарльз Ноулс был командирован императрицей на отвоеванные у Османов территории “для осмотра и исправления взятых у неприятеля и построенных вновь судов”. Армии победителей досталось в качестве трофеев почти семь десятков разного рода плавсредств, но все они имели слабое вооружение и плохие ходовые качества. Ноулс испросил разрешения на строительство тридцати новых тридцатиметровых шхун, вооруженных двенадцатью пушками каждая. Успели спустить на воду четыре корабля (один из которых получил чудесное название “Победослав Дунайский”), однако после заключения мира флотилия вынуждена была оставить реку. Почти все турецкие посудины разобрали либо распродали, поскольку они не годились для морского перехода. Активной борьбой с казнокрадами и попытками флотских реформ Ноулс нажил себе влиятельных неприятелей и попал в немилость к Екатерине. Англичанина уволили. Дунайская военная флотилия собиралась наново на время каждой из Русско-турецких войн, а по их окончании расформировывалась – корабли переходили в состав Черноморского (Азовского) флота.

Сергей Васильковский.  Казак Задунайской сечи. 1900 год.