– Чем же он лучший? – не удержалась и, не подумав, спросила Эмили.

Таллула, несмотря на свое мрачное настроение, улыбнулась.

– Он самый честный и самый внимательный к людям, к настоящим людям, – не раздумывая, ответила она. – Он столько времени проводит с ними и раздает все, что у него есть, бедным и голодным. Он отдает всего себя этой службе. Если он вам покажется скучным, то только потому, что вы его просто не знаете.

– А вы уверены, что знаете его?

Мисс Фитцджеймс резко вскинула голову:

– Да, знаю. Он священник в Уайтчепеле. Я была у него. Это ужасное место. От одного зловония можно потерять сознание. Там нет канализации. Люди грязные, исхудавшие от голода и очень бедные.

Миссис Рэдли вспомнила свой опыт знакомства с нищетой в те времена, когда помогала Шарлотте и Томасу. Тогда она впервые узнала, что такое голод. Вспомнила комнатушки, где ютились десять-двенадцать жильцов, спавших на голом полу. Там человек не может и мечтать об уединении, даже в самые интимные моменты. Эмили лучше Таллулы понимала то, о чем они сейчас говорили. Возможно, этот Яго действительно хороший человек.

– Как вы познакомились с ним? – спросила она. – Ведь он, кажется, не из вашего круга. Я не представляю его в этом обществе.

Ее глаза обежали гостиную, смеющихся дам, их затянутые в корсеты фигуры, пышные шелковые юбки, белые обнаженные плечи и бриллианты на шее. Если здесь кто-то и вздумает голодать, то только из тщеславия. Стараясь быть справедливой, хотя бы к незамужним дамам, Эмили подумала, что единственной надеждой на благополучие для них была красивая внешность.

– Он тоже был одним из них, – пояснила Таллула и с вызовом посмотрела на собеседницу. – Вы считаете, что я вижу его сквозь некую романтическую дымку, не так ли? Что я не знаю, каков он на самом деле… и способна оценивать его лишь по его нынешним поступкам и делам? – Она покачала головой. – Это не так. Ему столько же лет, сколько моему брату Финли, они когда-то были друзьями. Финли старше меня на восемь лет. Я помню, как Яго часто бывал у нас в доме. Мне в ту пору было шестнадцать, и это было еще до того, как я стала выезжать в свет. Он всегда был предельно вежлив и внимателен ко мне.

– Но теперь все изменилось?

Мисс Фитцджеймс посмотрела на Эмили с упреком:

– Да, изменилось. Он, разумеется, вежлив при наших случайных встречах. Он такой со всеми. Но теперь в его глазах я вижу презрение. Лишь одно то, как он подчеркнуто вежлив со мной, говорит о том, что он не видит во мне достойного человека и, скорее всего, просто меня презирает.

– Почему он должен вас презирать? Это уж слишком!

Лицо Таллулы, утратив свою живость и решимость, стало несчастным.

– Возможно, я преувеличиваю и «презрение» – слишком обидное слово. Просто у него нет времени для меня. Да и я занята лишь собой – езжу с одной вечеринки на другую, наслаждаюсь роскошной едой, хотя не заработала своим трудом ни пенса… Я даже не умею готовить. – Она повела изящным плечиком. – Я ни разу не задумалась, откуда все берется в нашем доме. Стоит мне только позвонить на кухню, как мне тут же подают еду на тарелках, остается только разжевать и проглотить. А потом тарелки забирают и делают с ними то, что положено. Моют, я полагаю, ставят на место, но я об этом никогда не думаю.

Девушка поправила складки платья на коленях. Ее пальцы любовно касались мягкой яркой ткани.

– У меня роскошные платья, которые сшила отнюдь не я сама, и я не собираюсь учиться тому, как их беречь и чистить, – продолжала она с горечью. – Для этого у меня есть горничная; она одевает и раздевает меня, она отправляет мое белье к прачке, кроме самых дорогих платьев, как вот это. Его моя горничная сама выстирает или почистит. Некоторые из платьев, я слышала, приходится прежде распороть, чтобы как следует вычистить.

– Да, это так, – подтвердила Эмили. – Весьма сложная и долгая процедура.

– Вот видите!

– Ну и что? Ведь многие живут так. Разве вам все это не нравится?

Таллула вскинула голову, губы ее сжались в узкую линию, а глаза с вызовом посмотрели на миссис Рэдли:

– Нравится! Да, мне нравится такая жизнь! А вам разве нет? Вам не хочется ездить на званые ужины и балы, быть привлекательной, посещать интересные места, бывать в театрах, веселиться и шутить в компании остроумных людей? Разве временами вам не хочется вести себя вызывающе, стать вдруг законодательницей мод, быть смелой в своих высказываниях и проводить время в обществе необычайно интересных людей?

Эмили отлично ее понимала, но не могла не улыбнуться, когда бросила взгляд на других дам в гостиной, расположившихся всего в нескольких шагах от них, степенных и чопорных, сидящих так прямо, словно шпагу проглотили – а все из-за корсетов! – и тихо перемывающих косточки своим общим знакомым.

– Возможно, у вас особое мнение о том, кого следует считать замечательно интересным? – предположила миссис Рэдли.

– Разумеется, нет, – резко возразила Таллула, хотя по ее умному лицу было видно, что она по достоинству оценила меткое замечание собеседницы. – Например, я считаю Оскара Уайльда замечательно интересным человеком. Он никогда не бывает скучен или высокомерен, разве что как художник, но это совсем другое дело. Он искренне неискренен, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Понятия не имею, – честно призналась Эмили, ожидая разъяснений.

– Я хотела сказать… – Мисс Фитцджеймс старательно искала нужные слова. – Уайльд не обманывается в себе, в нем нет напыщенности. Он настолько противоречив, что готов высмеивать даже то, что ему дорого. Он… он интересен, с ним не скучно. Он не пытается сделать людей лучше и не читает им мораль, а его парадоксы настолько остроумны, что их нельзя не повторять, и они никого не задевают. – Она окинула взглядом гостиную. – А здесь… такая скукотища. Здесь не услышишь ни одного слова, которое захотелось бы запомнить, а тем более повторить при случае.

Миссис Рэдли не могла не согласиться с юной леди.

– Что же вас смущает в Яго? – спросила она. – Из всего, что вы мне рассказали о нем, он совершенно не похож на мистера Уайльда.

– Я знаю, – согласилась Таллула. – Но несмотря на то что я с удовольствием слушаю Оскара Уайльда, я никогда бы не вышла за него замуж. Это совсем другое!

Она, очевидно, даже не поняла, что сказала.

Эмили, глядя на девушку, догадывалась, что за ее искренностью, где-то глубоко, таилась неумолимая жестокая самоирония. Хотела того мисс Фитцджеймс или нет, но она открыла ей свои чувства.

– Не знаю, почему другое, – продолжала девушка. – Да и знать не хочу.

Появление мужчин в гостиной помешало им продолжить разговор. Джек показался Эмили очень серьезным. Он вошел вместе с солидным господином с густыми бакенбардами и алой орденской лентой на груди. Они о чем-то беседовали. Рэдли, поймав взгляд жены, на мгновение задержал его, а потом продолжил беседу. Этим взглядом он предупредил супругу, что не хочет, чтобы она помешала важному для него разговору, и Эмили все поняла.

Поняла она мужа и потом, когда примерно через час он сам подошел к ней и, виновато извинившись, объяснил, что вынужден уйти с вечера раньше и вернуться вместе с этим важным господином в Министерство внутренних дел. Он пообещал, что оставит ей экипаж, и сказал, что она может вернуться домой, когда пожелает. Джек попросил не ждать его, поскольку он не знал, как долго задержится в Министерстве – возможно, на весь остаток вечера. Он искренне сожалел об этом.

Лишь спустя двадцать минут скучнейшего и бессмысленного времяпрепровождения и светской болтовни Эмили с удовольствием опять оказалась в обществе Таллулы Фитцджеймс.

– Я больше не выдержу, – тут же шепнула та. – У моего кузена, должно быть, все уладилось с мисс Как-ее-там-зовут, и я могу спокойно оставить его наслаждаться своим триумфом. – Тон молодой барышни свидетельствовал о том, насколько ей все это было безразлично. – Реджи Говард пригласил меня на вечеринку где-то в Челси. Там будут все, о ком мы с вами говорили: художники, поэты, образованные люди. Будет интересно их послушать. – Таллула была воодушевлена. – Кое-кто из них вернулся из Парижа, где встречался с французскими писателями. Мне говорили, что пару месяцев назад приехал из Парижа Артур Саймонс. Он может немало рассказать о своих встречах с великим Верленом[2]. Представляете, насколько интереснее будет там, чем здесь!