Фитцджеймсы тоже не сочли нужным присутствовать, но Томас и не ждал от них этого. Как только с Финли было снято подозрение, это дело перестало их интересовать. Тирлстоун и Хеллиуэлл же с самого начала держались в стороне от расследования.

Зато в суд пришел Яго Джонс. Необычное лицо делало его заметной фигурой в зале, несмотря на выцветший сюртук и полное отсутствие примет его сана – белого воротничка и креста приходского священника. Впалые щеки, острые от худобы скулы и усталые глаза этого человека говорили о многих бессонных ночах. Джонс внимательно слушал все показания. По тому, как он вслушивался в каждое слово, казалось, что приговор будет выносить он, а не жюри присяжных, и что он один в ответе за все случившееся.

У Питта внезапно мелькнула мысль, что именно Яго будет поручено попытаться спасти душу Берта Костигана перед тем, как тот пройдет свой короткий и последний путь. Станет ли он тем священником, который примет на себя груз исповеди грешника перед казнью и в утренний час проводит его до роковых ступеней, ведущих на виселицу? Суперинтендант никому не пожелал бы такого испытания.

О чем в таких случаях говорят священники? О любви к Всевышнему, о муках Христа, принятых им ради всех нас? Что могут значить эти слова для Альберта? Знал ли он когда-либо в своей жизни, что такое любовь, страстная, безграничная, бездонная, как небо, не знающая конца и, несомненно, милосердная? Знал ли он, что значит жертвовать собой ради ближнего? На таком ли, возможно совсем не знакомом Костигану, языке будет беседовать с ним Яго, говоря об идеалах, которые так же далеки и непонятны сутенеру, как свет звезд на небе?

Возможно, смертнику достаточно тихого слова, взгляда, в котором нет презрения и осуждения, всего лишь человеческого понимания того страха, который он испытывает перед смертью, и готовности разделить его.

Питт глядел в судебный зал, ощущая всю непреложность закона, и в этом была жестокость, которая пугала его. Судейские парики и мантии казались такими же масками, как и символы правосудия, олицетворяющие могущество Его Величества Закона. Все должно совершаться анонимно, но в реальности это, скорее, кажется бесчеловечным.

Адвокат Костигана имел ничтожно малые возможности для защиты. Он был молод и все же приложил немало усилий, попытавшись найти смягчающие вину обстоятельства и создав образ алчной женщины, которая в искусстве обмана превзошла даже границы, принятые в ее профессии. Он представил все произошедшее как ссору, где обе стороны потеряли над собой контроль. Альберт и не помышлял об убийстве; он всего лишь хотел припугнуть Аду, убедить ее не обманывать его и соблюдать условия их договоренности. Когда он заметил, что женщина без сознания, он попробовал облить ее водой, но все было напрасно – она не приходила в себя. Его подзащитный даже не подозревал, что она мертва. Что он убил ее.

А покалеченные и вывихнутые пальцы?

Адвокат настаивал, что причина этого – жестокость и извращенность клиента, который был у жертвы до сутенера.

Но никто этому не поверил.

Зато ни у кого не было сомнений в том, каким будет вердикт. Питт без труда прочел его на лицах присяжных. Костиган, должно быть, тоже это знал.

Судья, выслушав все стороны, потянулся за своей черной судейской шапочкой и объявил приговор: смертная казнь.

Томас, покидая здание суда, не испытывал чувства хорошо выполненной работы – он ощущал всего лишь простое облегчение от того, что все наконец закончилось. Полицейский теперь никогда не узнает, что произошло на самом деле, кто подбросил вещи Финли Фитцджеймса в комнату проститутки и почему вокруг этого так много лжи. Не узнает он также и о том, какие мысли одолевают сейчас преподобного Яго Джонса.

Спустя положенные три недели Альберт Костиган был повешен. Газеты сообщили об этом без комментариев.

В воскресенье Питт и Шарлотта с детьми отправились на прогулку в парк. Джемайма была в своем самом нарядном платьице, а Дэниел – в матросском костюмчике. На дворе было начало октября, листья стали желтеть, а на каштанах и вовсе пожухли и утратили свою былую упругость, и теперь солнце беспрепятственно пронизывало их кроны. Буковые рощицы все еще зеленели, но и в них заметно вкрапилась осенняя бронза. Скоро наступят холода, а затем – первые утренние заморозки, запах сухой листвы и дыма костров. За городом заалеют годами живые изгороди из шиповника и боярышника. Никто больше не станет стричь траву на газонах…

Томас и Шарлотта медленно прогуливались по аллее, ничем не отличаясь от других таких же пар, наслаждающихся, возможно, последними солнечными днями этой осени. Кругом бегали и шалили дети, слышался смех. Детские забавы казались бесцельными, поскольку малышам просто хотелось избавиться от избытка энергии, и, кажется, это доставляло им настоящее удовольствие. Дэниел дразнил хворостиной отбившегося от хозяев щенка, который радостно крутился около него и охотно бросался вдогонку за брошенной веточкой, чтобы тут же принести ее в зубах обратно. К ним вскоре присоединилась Джемайма, норовившая забросить свою хворостину как можно дальше. Торговец газетами, забыв о новостях, расположился на газоне перекусить сэндвичем, который купил неподалеку у лоточника. Старик на скамье, прикрыв глаза, посасывал трубку, две горничные рядом судачили о своих делах. Судебный клерк, растянувшийся под сенью дерева, читал бульварный журнальчик.

Шарлотта взяла своего супруга под руку и теснее прижалась к нему, а тот постарался подстроиться под ее шаг.

Ему понадобилось несколько минут, прежде чем он узнал в толпе по-военному подтянутую фигуру Джона Корнуоллиса, который спешил к ним навстречу. Когда он был шагах в двадцати от них, миссис Питт настолько удивило выражение его лица, что она остановилась и с тревогой повернулась к мужу.

Неприятный холодок пробежал по спине суперинтенданта, но он и сам не смог бы объяснить причины своего испуга.

Наконец Корнуоллис остановился перед ними.

– Простите, миссис Питт, – извинился он перед Шарлоттой и повернулся к своему подчиненному. У него было бледное застывшее лицо. – Боюсь, я должен прервать ваш воскресный отдых.

Очевидно, помощник комиссара полагал, что после этого жена Томаса, поняв намек, тоже извинится и оставит их с Питтом одних для важного разговора. Но она не сделала этого, а еще теснее прижалась к мужу, и пальцы ее сильно сжали его локоть.

– Это государственная тайна? – удивился суперинтендант.

– Господи, если бы так! – горячо воскликнул Джон. – Боюсь, что завтра об этом будет знать весь Лондон.

– О чем? – почему-то шепотом спросила Шарлотта.

Корнуоллис в нерешительности посмотрел на супругу Питта – меньше всего ему хотелось обидеть ее. Но он всегда был неловок в обращении с женщинами. Томас давно догадывался об этом, видя его скованность и формальность в обществе дам. Видимо, его шеф знал их только издалека.

– Так о чем же завтра будет знать весь Лондон? – переспросил суперинтендант, решив помочь своему начальству быстрее перейти к делу.

– Убита еще одна проститутка, – хриплым голосом произнес Джон. – И таким же образом…

Известие настолько ошеломило Томаса, что на мгновение ему показалось, будто земля уходит у него из-под ног, а трава, деревья и небо, растворяясь в тумане, плывут мимо.

– В доме на Мирдл-стрит, – закончил Корнуоллис. – В Уайтчепеле. Я думаю, вам следует немедленно туда отправиться. Юарт уже там. Я найду кеб для миссис Питт, чтобы она вернулась домой. – Лицо его было серым. – Извините меня.

Питт стоял на пороге комнаты, где было обнаружено тело. Инспектор Юарт, с посеревшим лицом, уже был здесь. Из коридора доносились истерические рыдания – в них слышался нарастающий страх и отчаяние женщины, потерявшей контроль над собой.

Томас увидел в глазах Юарта тот же ужас, который испытывал сам, и его охватило неожиданное чувство вины. Он отвернулся.

На кровати лежало тело хрупкой молодой женщины, почти девочки. Волосы ее растрепались по подушке, а рука, поднятая над головой, была привязана чулком к левому столбику кровати. На предплечье была натянута голубая подвязка для чулок. Желтое с оранжевым платье сбилось выше бедер, обнажив ноги убитой.