– Имя Трилстоуна мне ничего не говорит, – сказала она, – а вот о Джеймсе Хеллиуэлле я наслышана. Кажется, у него есть сын, если не ошибаюсь, его зовут Герберт…

– Норберт, – поправил ее Питт.

– Да, конечно. Пусть будет Норберт, – кивнула его собеседница. – Но это весьма посредственная личность. Он достаточно обеспечен, но начисто лишен воображения, чтобы в чем-то чувствовать неловкость, разве что если сядет на гвоздь. Что касается Джонсов, то их бог знает сколько, так же как и Браунов или Робинсонов. Яго Джонс может быть кем угодно… или никем.

Суперинтендант почувствовал, как не может удержаться от улыбки.

– Хеллиуэлл, по вашему описанию, пожалуй, похож на того, с кем я встречался, – подтвердил он. – Этот человек весьма озабочен тем, какое впечатление производит на окружающих, особенно на тестя и тещу, и, как вы верно заметили, он весьма доволен собой, своей жизнью и положением и не хочет, чтобы его беспокоили. Он, пожалуй, и не собирался помогать Финли, опасаясь, что это станет известным. Хотя он решительно не одобрил моего намерения продолжать расследование.

– Он может быть врагом Финли? – с сомнением спросила Шарлотта.

– На это у него смелости не хватит, – небрежно отмахнулась Веспасия и вопросительно посмотрела на Томаса.

– Полагаю, вы правы, тетя, – согласился тот и вспомнил красное, в испарине лицо Норберта, его нервное подергивание и ту горячность, с которой он отрицал какие-либо связи с младшим Фитцджеймсом в последние годы. – Он из тех, кто мигом забывает о чести и долге, если они требуют жертв.

– А Тирлстоун? – вспомнила о другом члене клуба миссис Питт.

– Возможно. – Сказав это, суперинтендант почему-то вспомнил лицо Яго Джонса. Вот у кого есть смелость, порыв и убеждения! Но есть ли у него цель? – Мне кажется… – медленно произнес он, – что прежде всего я должен хорошенько разузнать, почему именно Ада Маккинли стала жертвой. Почему выбрали кого-то из Уайтчепела, а не из Вест-Энда? Это как-то нелогично. Возможно, есть причина, которая может привести нас к разгадке.

Веспасия поднялась. Следом за ней встал и Питт, предложив ей руку. Пожилая дама милостиво оценила его жест, но на руку не оперлась.

– Спасибо, милый. Хотела бы сказать тебе, что после этого разговора у меня отлегло от сердца, но не могу. – Она посмотрела на суперинтенданта долгим пытливым взглядом. – Боюсь, что это очень неприятное дело, Томас. Будь осторожен. Ты можешь полностью полагаться на честь и смелость Джона Корнуоллиса. Но он едва ли способен разбираться в уловках политиканов. Поэтому не заставляй его подводить тебя, не требуй от него того опыта, которого у него нет, или особой лояльности, хотя она ему присуща. Доброй ночи, дорогой.

– Доброй ночи, Веспасия. – Питт смотрел, как она легонько поцеловала в обе щеки Шарлотту и, высоко подняв голову, вышла из дома к ждавшему ее экипажу.

Утром следующего дня он без особого энтузиазма, но с твердым намерением решил начать расследование сначала. Юарт получил четкие указания собрать все сведения об Огастесе и Финли Фитцджеймсах, Телман занялся остальными членами «Клуба Адского Пламени», а сам Томас снова направился в Пентекост-элли поговорить со всеми, кто знал Аду.

Утро было не самым благоприятным временем, чтобы беседовать с ее товарками, но у суперинтенданта не было ни времени, ни терпения ждать полудня, когда они проснутся и для них начнется новый день.

Разумеется, фабрика через дорогу работала вовсю, и все ее двери были распахнуты. К девяти утра в помещении, должно быть, нечем было дышать.

Поднявшись на крыльцо, Питт постучал в дверь дома в Пентекост-элли. Стук пришлось повторить несколько раз, пока ему наконец не открыла рассерженная Мадж. Вид у старухи был усталый и раздраженный, заплывшие глаза прятались в припухших складках ее широкого лица.

– Который сейчас час, черт побери?! – набросилась она на посетителя. – У вас что… – Но тут, узнав Питта, хозяйка сердито прищурила глаза и уставилась на него. – А, это вы! Что вам нужно в такой ранний час? Мне больше нечего вам сказать. Да и Розе с Нэн и Агнес тоже.

– Нет, есть что, – возразил полицейский и попытался протиснуться в дверь. Однако Мадж стояла незыблемо, как скала.

– Вы все равно не поймаете негодяя! – презрительно воскликнула она. – Ваше усердие меня не обманет.

– Кто-то убил Аду, – настаивал Томас. – И этот человек на свободе. Вы хотите, чтобы я его нашел?

– Я хочу быть молодой и красивой и иметь дом – полную чашу, – насмешливо передразнила его пожилая женщина. – Разве кого-нибудь, черт побери, интересует, чего я хочу?

– Я не уйду, Мадж, пока не узнаю все об Аде, – сдерживая себя, упорствовал Питт. – Если вы хотите немного покоя, возможность заниматься своим делом и кое-что даже зарабатывать, вы поможете мне, нравится это вам или нет.

Но он мог уже и не говорить этого. Старуха устало и покорно отступила, открыла дверь и, повернувшись, пошла по коридору. Она слышала, с какой силой за ее спиной полицейский захлопнул входную дверь. Мадж провела его в маленькую комнатушку, должно быть служившую ей кухней, откуда ей был слышен любой крик или шум, да и вообще все, что происходило в доме.

Питт задал ей все вопросы, какие только мог, об Аде и о ее образе жизни и привычках: когда она вставала, как одевалась, когда уходила и приходила, известно ли Мадж, где она бывала, откуда возвращалась и с кем встречалась. Он попросил хозяйку рассказать обо всех возможных врагах и друзьях Маккинли – хотя бы приблизительно, – назвать имена ее клиентов и возможные связи. Попросил он Мадж и примерно оценить заработки убитой, оценив ее гардероб, поведение и подарки, которые она делала подружкам.

– Что ж, – задумчиво промолвила старая женщина, глядя на грязный в пятнах стол, возле которого сидела. – Она бывала щедрой, когда у нее водились деньги, надо отдать ей должное… каждый вам это скажет. В последние два месяца Ада стала неплохо зарабатывать. В тот день, когда ее убили, она как раз купила новые ботинки. Радовалась покупке, хвалилась. Расхаживала в них перед всеми, поднимала юбки, показывала мне, как смотрится обновка на ее ногах. Хорошие ботинки с перламутровыми застежками. – Лицо Мадж стало напряженным. – Думаю, вы и сами это знаете, потому что видели их, когда пришли в ее комнату в тот вечер.

Томас вспомнил, как странно были связаны ботинки Маккинли. Они действительно были хороши. Тогда полицейский не подумал о том, сколько они могут стоить.

– Да, помню. Она всегда носила такую дорогую обувь? – поинтересовался он.

Старуха громко рассмеялась:

– Конечно, нет! Она снашивала и чинила старую обувь, как и все мы. Но в последнее время у нее, должно быть, дела пошли хорошо, как я уже вам говорила. – Мадж прищурилась, и ее глаза совсем исчезли в складках одутловатого лица. – Вы хотите сказать, она сделала что-то дурное ради денег?

– Нет, я не имел этого в виду, – успокоил ее Питт. – Но хотел бы знать, откуда у Ады появились деньги. Это началось после того, как она поменяла сутенера?

– Да, – ответила его собеседница. – Примерно в это самое время. А что? Интересует вас, что Берт Костиган ничуть не лучше прежнего ее сутенера? Он щеголь, это верно, но ума у него не так уж много. Он никогда мне не нравился. – Она презрительно пожала плечами. – Впрочем, мне и тот и другой были не по душе. Оба – порядочные скоты, если на то пошло. Выжимали из нее все соки. А где он был, этот Костиган, когда ей нужна была его помощь? – Старуха всхлипнула, и скупые слезинки потекли по ее толстым щекам. – Только здесь его не было, – заключила она.

Суперинтенданту пришлось разбудить также Розу и Нэн и задать им те же вопросы. Ответы обеих мало отличались от тех, что он получил от Мадж. К этому времени проснулась и Агнес. Томас допросил и ее, но и это не дало ничего нового, разве что эта девушка, по просьбе Питта, описала ему внешность Ады, которую сам он видел уже обезображенную насильственной смертью. Неохотные скупые слова Агнес мало что дали бы полицейскому, если бы он случайно не подметил у нее способность к рисованию, когда она набросала пусть немного карикатурный, но достаточно выразительный карандашный портрет Маккинли. Перед ним вдруг предстал образ женщины с чувством юмора, задором и силой воли. Даже на линованной бумаге блокнота Ада выглядела живой. Питт вдруг смог представить себе, как она ходит и держит голову, и даже предположил, какой у нее мог быть голос. Это еще сильнее усугубило трагизм мучительной смерти Маккинли, и Томасу стало еще тяжелее думать об этом.